Татьяна Полякова - «Коламбия пикчерз» представляет
– Уверена, что его жена ничегошеньки не знает. Не то бы Кошкина никогда не получила то, что она, по нашим предположениям, должна была получить.
Я пожала плечами:
– Тогда остается муж.
– Ладно, – вздохнула Женька и достала мобильный. Я лениво прислушивалась к разговору, глядя в окно. – Порядок. В половине десятого он выходит гулять с собакой, просил быть в парке рядом с его домом. Конспирация, – хихикнула подружка. – Жены он боится, как черт ладана. – Она опять хихикнула и вздохнула: – Ну, что стоим?
– Говори, куда ехать.
Женька поскребла затылок, посмотрела с печалью и сказала:
– Купаться.
Домой мы вернулись около семи, и почти сразу же позвонил Петренко.
– Я заказал столик в «Эрмитаже», – сообщил он. – Мне за вами заехать?
Женька заверила, что мы сами способны добраться, и я с удивлением поняла, что тоже приглашена на ужин.
– Дашь мне свой сиреневый костюм, – сказала Женька, разглядывая себя в зеркале.
– А я в чем пойду?
– Это мой бенефис, у тебя муж есть, если уж ты так неудачно о нем вспомнила.
Я вздохнула и пошла выбирать себе платье.
Когда я вновь появилась в комнате, Женька стояла у комода и держала в руках фотографию. Я подошла и хмуро спросила:
– Это кто?
– Кошкина. Ольга дала. Мы с ней вчера встречались.
На фотографии женщине было лет сорок. Красивое строгое лицо, губы едва тронуты улыбкой и потрясающие глаза.
– Она красавица, – сказала я.
– Точно. А мужики козлы. Таких женщин бросают.
– Она не могла иметь детей, – напомнила я.
– Все равно козлы. Вот если бы твой Ромка не мог иметь детей, ты бы его бросила?
Вопрос поверг меня в раздумья.
– Нет, – наконец ответила я. – Но я бы очень переживала.
– Вот. А он бросил.
– Женщины тоже оставляют мужчин. Ты сама скольких бросила?
– Это совсем другое. Я же замуж не выходила. А потом, они сами виноваты. Ладно, поехали, а то опоздаем.
Петренко прохаживался возле ресторана с таким видом, точно ждал свое счастье. Улыбаться стал за сто шагов, подхватил Женьку под руку, с чем я ее и поздравила. Ужин удался, в том смысле, что вино и еда были превосходны, Петренко изо всех сил старался нас развлечь, в чем преуспел, но я все равно осталась недовольна. Сколько я ни пыталась вернуть разговор к интересующей меня теме, Павел Ильич ничего нового так и не сообщил. В девять часов я заявила:
– Боюсь, мне пора, – и покосилась на Женьку.
– Тебе в самом деле так необходимо идти? – голосом ученицы младших классов спросила она.
– Сердцем я с вами, но идти придется.
– Как жаль. – Женька плотоядно посмотрела на Петренко. Может, мне показалось, но наш Казанова слегка запаниковал. И правильно. Я бы на его месте хорошенько подумала, прежде чем соблазнять мою подругу.
Выйдя из ресторана, я села в машину и отправилась на улицу Горького, где жил Кошкин. Адрес Женька дала мне еще дома. Оставила машину возле сквера и пошла по аллее, теряясь в догадках, как его узнаю. Пора ему было уже появиться. По аллее бродили собачники со своими питомцами, вяло переговариваясь друг с другом. Я прошла до конца сквера, повернула назад и тогда заметила мужчину – он только что вошел в парк, спустил с поводка белого пуделя и начал оглядываться. Я ускорила шаги.
– Владислав Николаевич? – спросила я, подходя к нему.
– Да, – ответил он, с удивлением посмотрев на меня.
– Меня зовут Анфиса. Это мне ваша жена прислала письмо.
– Вот как, – сказал он, приглядываясь ко мне.
– Извините. Евгения не смогла прийти, вы не против поговорить со мной?
– Не против. Правда, я не представляю… собственно, чего вы хотите?
– Найти вашу бывшую супругу.
– Я был в милиции, меня заверили, что ее ищут.
– Я хотела поговорить с вами о ее отце. Вы ведь были с ним знакомы?
– Конечно, я был с ним знаком. Мы прожили с первой женой пятнадцать лет и…
– Что это был за человек?
Мы не спеша шли по аллее. Кошкин, следя взглядом за пуделем, который примкнул к ватаге собак, молчал. Я уже хотела повторить свой вопрос, и тут он ответил:
– В двух словах и не скажешь. С моей точки зрения – нормальный мужик. Обыкновенный. С другой стороны… было в нем что-то… настораживающее. Может, это из-за рассказов Маши. Она считала отца виновным в смерти матери. По ее словам, он избивал жену, умерла она от опухоли мозга, что могло явиться следствием удара. В общем, я не знаю, насколько на мое собственное впечатление повлияли ее рассказы.
– Но она ведь продолжала общаться с отцом после смерти матери?
– Он почти сразу женился, его новая супруга оказалась малоприятной особой. Окончив школу, Маша уехала к брату, он был старше ее, успел закончить институт и уже работал, здесь, в нашем городе. Он был женат, имел сына. Она поступила в институт, снимала комнату, потом мы познакомились… – Он вздохнул и, нахмурившись, смотрел куда-то невидящим взглядом. Я вдруг подумала, что он, наверное, до сих пор любит свою бывшую.
Я пригляделась к нему. Довольно крупный мужчина, симпатичный, ясно, что не без образования, лицо интеллигентное. Представить его смертельно боящимся своей жены было затруднительно.
Но тут он вторично вздохнул, плечи опустились, в глазах появилась маета, и он вмиг стал похож на типичного подкаблучника. Можно было бы немного поразмышлять на данную тему, но мне не хотелось. Свою прогулку с собакой он мог прервать в любой момент, а мне еще о многом надо поговорить.
– Ее отец был на вашей свадьбе? – спросила я, чтобы вернуть его к интересующей меня теме.
– Конечно. Когда мы поженились, их отношения вроде бы наладились. По крайней мере, несколько раз в год мы непременно к нему ездили. Он тоже приезжал, довольно часто. Без супруги. Маша его жалела. Но при этом… было у нее какое-то чувство… брезгливости, что ли. Мы никогда об этом не говорили, но я видел.
– С чем это было связано, как по-вашему?
– Ее мать была красивой женщиной, при этом очень добрым, отзывчивым человеком, по крайней мере так о ней говорили все. Она была хорошей матерью и хозяйкой, в доме все сверкало чистотой… а он относился к ней безобразно. После ее смерти женился на жуткого вида бабище, которая кормила его слипшимися макаронами и знать не знала, что полы в доме надо хоть иногда мыть. А он души в ней не чаял, боялся поперек слово сказать. – Тут Кошкин опять вздохнул, возможно, вспомнил свою супругу.
– Значит, вы считаете Машины сложные отношения с отцом следствием того, что она его винила в смерти матери?
– А что же еще? – вроде бы удивился Кошкин.
– Вдруг в его жизни было нечто такое…
– Мне об этом ничего не известно. Я не очень понимаю, зачем вам ее отец.
– У нас есть повод думать, что ее состояние… назовем это беспокойством, как-то связано с его смертью. Не могла ли она что-то найти… – Договорить я не успела: белый пудель сцепился с фокстерьером, и Кошкин бросился выручать питомца. Минут пять он был занят его воспитанием, а когда успокоенный пудель потрусил рядом, Кошкин посмотрел на меня и пожал плечами:
– Честно говоря, не представляю, что она могла там найти. Особо ценных вещей в доме, насколько я помню, никогда не было, если только какие-то бумаги… Но что такого в них могло быть?
– Ее отец воевал?
– Нет, что вы. Его призвали в армию в сорок шестом году, так что войны он не застал. Служил где-то на Севере, рассказывал, что охранял немцев, пленных. Они там что-то восстанавливали, по-моему, железную дорогу. Вот он три года… Знаете, – вдруг нахмурившись, после недолгой паузы заговорил он. – Я кое-что вспомнил. Однажды, кажется, это был день рождения тестя, мы были у него в гостях: я, Маша, Илья с семьей, это Машин брат, еще какие-то люди. Степан Иванович довольно много выпил, Маша пыталась его спать уложить, но он ни в какую. Взял аккордеон, он, кстати, прекрасно играл на аккордеоне, и начал песни петь, на немецком. Очень смешно у него получалось, все хохотали, в общем, было весело, только Маша вела себя как-то нервно, смотрела на отца едва ли не со злостью. Я попытался ее успокоить, в чем дело, спрашиваю. А она: сейчас, говорит, начнет всякую чушь болтать.
– И что, начал? – спросила я. Кошкин взглянул на меня и кивнул.
– Да, он тогда здорово разговорился, вроде бы смешные истории про пленных рассказывал, и все смеялись, может, потому, что выпили много, и никто над смыслом не задумывался.
– А вы задумались?
– Вроде того. И получилось… как бы это помягче… Мало во всем этом было смешного. Понятно, еще вчера враги, полстраны в руинах, столько горя, но все равно, они ведь люди… впрочем, нам легко судить, а тогда…
– Какую-нибудь из этих историй припомнить можете?
– Что вы, помилуйте. Сколько лет прошло. Хотя… – Он остановился и внимательно на меня посмотрел. – Знаете, что я вспомнил… Он о каком-то кладе рассказывал. О несметных сокровищах, которые он якобы видел своими глазами.
– Несметные сокровища в лагере? – удивилась я. – Может, немцы на золотых приисках работали?
