Елена Михалкова - Танцы марионеток
Однако и расследования читателей, и всплески маразма желтой прессы оставались лишь догадками, которые никто не мог подтвердить.
Постепенно шумиха заглохла. Лена по-прежнему не давала интервью, и поддерживать интерес прессы к ней оказалось нечем. На сайте, посвященном творчеству Дубровиной, по инерции продолжались споры о причинах ее решения, но и они вскоре превратились в пустопорожнюю болтовню. Время от времени появлялись читатели, добавлявшие новые идеи в копилку версий: так, одна дама утверждала, что Дубровину «перекупили» – якобы конкурирующее издательство предложило писательнице круглую сумму за то, чтобы она прекратила творческую деятельность. Однако обосновать, зачем же издательству-конкуренту потребовалось таким странным способом «убирать» автора с литературного рынка, читательница не смогла, и обсуждение ее версии заглохло.
Тем временем Лена вернулась туда, где она работала после института, – в ежемесячный журнал «Времена». Главный редактор сделал вид, что облагодетельствовал временно сбившуюся с пути журналистку, Лена сделала вид, что раскаялась в своем уходе, и все пошло по-прежнему. Теперь Дубровина вела собственную рубрику. Она сама выносила и предложила редактору идею, и поначалу он сопротивлялся: Лена хотела в каждом новом номере описывать жизнь какого-нибудь человека с интересной профессией или просто с необычной судьбой, да еще и название своей рубрике придумала неудобоваримое – «Следы на песке». Помилуйте! Какие следы на песке в современной журналистике?
Однако Елена настаивала, нашла героев, сделала несколько «историй»… Они были опубликованы, и вдруг оказалось, что это хорошо, что это читают! С тех пор рубрику прочно закрепили за Леной, и «Следы на песке» стали своего рода визитной карточкой, по которой ее узнавали.
Лена примяла окурок в жестяной пепельнице, поправила волосы, глядя на свое расплывчатое отражение в окне. Худая испуганная женщина с усталым лицом: круги под глазами видно даже в щадящем свете, падающем сквозь мутное стекло. «Тридцать четыре года, а выгляжу на все сорок», – мысленно сказала себе Лена и добавила вполголоса:
– Хотя кому это важно…
– Что важно?
Звонкий голосок раздался над ухом так неожиданно, что Лена вздрогнула. Довольная эффектом красавица Катенька Солина, которую не портил даже длинный белый рубец на правой щеке, прибежавшая из бухгалтерии с утра пораньше выкурить сигаретку, расхохоталась:
– Дубровина, что с тобой? Спишь на ходу?
– Сплю, Катюш.
– А напрасно! Сивый-то уже приехал!
– Как приехал? – встрепенулась Лена. «Сивым» в журнале фамильярно звали главного редактора за преждевременную густую седину с зеленоватым отливом.
– Так! Я его видела десять минут назад.
– Тогда я побежала! Спасибо, Кать!
Лена торопливо поднялась по лестнице, обдумывая на ходу, как убедить Грищука, если он воспротивится ее выбору. Правда, такое случалось нечасто, но на этот раз Лене особенно хотелось настоять на своем – очень уж человек был для нее интересный. Так ничего и не придумав, она постучала в дверь кабинета без таблички и вошла с твердой уверенностью, что материал должен получиться таким, каким она его задумала, даже если Сивый упрется, как баран.
Однако изобретать ничего не пришлось. Грищук дал добро, и четверть часа спустя обрадованная Лена вышла из его кабинета, прикидывая, когда лучше позвонить новой героине, чтобы договориться о встрече. «Пожилая женщина… Рано утром беспокоить неудобно… Наверное, около одиннадцати позвоню».
Она еще раз проверила, правильно ли записала имя: «Марта Рудольфовна Конецкая».
– Марта Рудольфовна, – вслух повторила Лена, пряча записную книжку в карман потертой сумки.
Телефонный звонок застал Бабкина в машине возле дома Ники Церковиной, с которой, по утверждению Костика, дочь бизнесмена Тогоева была в приятельских отношениях.
– Серега, – сказал в трубку Макар с хорошо знакомым Бабкину азартом, означавшим, что он разрабатывает какую-то свежую идею, – я собираюсь подлечить спину и поэтому уезжаю завтра на пару недель. Дело о поиске Сахаровой остается на тебе. Справишься?
Быстро взвесив все «за» и «против», Бабкин пожал плечами, хотя видеть его Илюшин никак не мог.
– Постараюсь. Далеко едешь?
– В санаторий неподалеку от Тихогорска. Скорее всего, жить я буду не в нем, а в частном пансионате.
– Зачем?
– В санатории, говорят, не лучшие условия. К тому же мне хочется найти ответ на одну небольшую загадку[2].
Пожелав Макару удачи, Бабкин выключил телефон и хмуро взглянул на экран.
– Значит, работаем самостоятельно, – объяснил он трубке и вышел из машины.
Работу нельзя было назвать сложной, но она, по определению Бабкина, относилась к разряду «муторных», то есть монотонных и однообразных. За два дня он убедился, что Юли Сахаровой-Тогоевой нет ни у одного из бывших друзей, хотя не исключал, что девушка хорошо спряталась. Сергей пока не опрашивал соседей, удовлетворившись разговорами с «околоподъездными» старушками, – опасался спугнуть девчонку, если слухи о расспросах дойдут до нее.
Отъезд Макара немногое менял в его планах: как правило, «черная» часть работы в виде слежки и выяснения места нахождения «объекта» доставалась именно Бабкину. Однако, представив, что ему предстоит и дальше одному выяснять, где же в настоящее время пребывает Юлия Сахарова, Сергей помрачнел.
«Ладно…. Не будем тянуть кота за хвост».
Он подошел к дому как раз вовремя: из подъезда выходила пожилая женщина с двумя мелкими кудлатыми собачонками на путающихся поводках. Бабкин придержал для нее дверь, а затем беспрепятственно зашел в подъезд, где сильно пахло свежей краской.
Ника Церковина открыла на его звонок, не спрашивая, кто пришел. Она оказалась полнотелой блондинкой с сонными глазами и сильно выдающейся вперед нижней губой, такой пухлой и красной, словно ее искусали. В первую секунду Сергей удивился ее доверчивости, но затем понял, что у девушки имелась причина не соблюдать простых правил безопасности: из-за ее спины выглядывали два крупных лоснящихся ротвейлера. Один, ощерив клыки, обнюхал ботинок Бабкина.
– Веста, назад! – приказала Ника. – Мужчина, вам кого?
– Здравствуйте, меня зовут Сергей. – Бабкин покосился на собаку, но не двинулся с места. – А вы – Ника?
Церковина кивнула, настороженно глядя на него.
– Я хотел бы поговорить с вами о Юле, вашей подруге.
– Сахаровой, что ли?
В голосе девушки прозвучала враждебность, и Сергей начал опасаться, что совершил ошибку, решившись на открытый разговор. Но следующая фраза Ники успокоила его:
– Она мне не подруга! Я вообще не хочу о ней разговаривать!
Бабкин был уверен, что любая женщина, сказавшая «я не хочу об этом разговаривать», в глубине души желает противоположного. Поэтому он постарался придать голосу мягкости и убедительности и проникновенно произнес:
– Ника, я вас очень прошу мне помочь. Вы – единственный человек, который может это сделать.
Видя, что она колеблется, он полез в карман, и один из псов тут же заворчал, задрав губу и обнажив желтоватые клыки. Девушка ухватила его за загривок, собрав шкуру в складки, и без церемоний оттащила от Сергея. Бабкин достал паспорт, открыл и показал Нике.
Действие это было бессмысленным, но, как и всегда, произвело нужное впечатление: Церковина пробежалась взглядом по страничке и отступила на шаг назад.
– Ну проходите… Сергей Бабкин.
Собаки отконвоировали сыщика в гостиную, как заправские охранники, и ему вспомнились ребята из службы безопасности Тогоева. «Учиться им у ротвейлеров и учиться». Когда один пес лег у его ног, а второй расположился возле хозяйки, Сергей преисполнился еще большим уважением к неизвестному ему дрессировщику.
– Я понимаю, что Юльку хочет разыскать папаша, – заявила Ника, присаживаясь на подлокотник кресла и жестом указывая Сергею на диван. – Ко мне уже заходили… от него. Я им ничего не сказала, – добавила она после паузы.
– Хотя Юля тогда была у вас… – закончил за нее Бабкин, найдя промежуточный вариант между вопросительной и утвердительной интонацией.
– Откуда вы знаете? – улыбнулась Ника. – Я вижу, вы очень догадливый.
«А я вижу, что ты очень рассержена на бывшую подружку», – подумал Сергей, ощущая себя не в своей тарелке под ее беззастенчивым пристальным взглядом.
Он не умел разговаривать с женщинами и знал это за собой. В отличие от Макара, способного обаять почти любую особь женского пола вне зависимости от ее возраста, Бабкин терялся, если женщины вели себя непредсказуемо, а они вели себя так практически всегда. Со временем он научился скрывать растерянность, маскировать ее невозмутимостью, но сам себя обманывать не мог: общение с мужчинами давалось ему куда легче.
Вот и теперь он со скрытым опасением наблюдал за тем, как Ника Церковина завивает на палец тонкую прядь осветленных волос, в упор глядя на него и еще сильнее выпячивая нижнюю губу.
