Юлия Волкова - Мыльная опера для олигарха
— Семен Петрович, — обратилась к главному врачу Саша. — Как вы отнесетесь к тому, что эти ваши слова прозвучат в эфире? Один мой знакомый журналист сказал, что вы опасаетесь за свою карьеру. Вы давали какую-то подписку…
— Аркаша Брыкин? — усмехнулся Неделин. — Он склонен драматизировать многие вещи. Представитель администрации, действительно, принес мне какую-то бумажку. Что-то там говорилось насчет предотвращения паники в городе. Но я полагаю, что бумажка эта юридической силы не имеет. А страна большая, и до сих пор врачи в ней в большом дефиците. Если вам удастся пробиться с этой информацией в эфир, возможно, ситуация изменится. Хотя, учитывая все обстоятельства вкупе… У меня большие сомнения по поводу возможности демонстрации моего интервью. Дай вам Бог технику вынести… С них станется произвести личный досмотр. Меня, например, какой-то штукой сканируют, когда я на работу прихожу.
— Нас не сканировали, — сказал Барсуков.
— Может быть, их ваши погоны смутили, — пожал плечами Неделин. — А может, разленились, расслабились. Выходной как никак. Я вот чему удивляюсь, уважаемые гости. Почему информация до сих пор в прессу не просочилась? Ведь я с Брыкиным не просто так разговаривал. Да и неужели до других журналистов слухи не дошли? Ведь молва подобна эфиру, не помню, кто сказал…
— Да, это странно, — согласилась Саша. — Это очень странно. У меня не хватает фантазии, чтобы высказать предположения на этот счет.
— Здесь может быть два варианта, — усмехнулся доктор. — Либо всем по барабану, как выражается мой младший сын. Либо… все слухи пресекаются на корню, радикально. Возможно, попытки сообщить общественности о данном факте уже были. Вы, Александра Николаевна, попробуйте организовать демонстрацию сюжета. Если вам это удастся, значит, верен первый вариант. Если вам начнут вставлять палки в колеса, то… Ну, сами понимаете.
— Понимаю, — кивнула Саша.
4. Где оскорбленному есть чувству уголок…
Только спустившись во двор и подойдя к своему старенькому, едва ли не насквозь проржавевшему «москвичонку», цвет которого из ярко-красного превратился в грязно-рыжий, Аркаша Брыкин вспомнил, что в редакцию ему сегодня ехать не нужно. И вообще больше никогда не нужно туда ездить. Допек его все-таки Перепелкин, уговорил. Доказал, что лучше Аркаше по собственному желанию заявление написать, чем его уволят за нарушение рабочей дисциплины или еще того хуже — после медицинского освидетельствования эскулапами областной психушки. Тогда уж точно никуда журналиста Брыкина не возьмут. Даже во вшивую многотиражку при лесопильном заводе. А то, что у Перепелкина имелись способы уволить Аркашу за нарушение трудовой дисциплины или с психиатрами договориться, сомнений не было. Кто-то давил на престарелого редактора. Да так давил, что тот и ничего слышать не хотел от Брыкина. Никаких логических доводов. Никаких объяснений и уверений в здравом рассудке.
Вчера, написав заявление и сразу же получив расчет (вот небывалый случай-то! Видно, не хотели, чтобы Брыкин лишний раз в редакции околачивался), бедолага-журналист отправился в местную забегаловку с громким названием «Ресторан „Клондайк"», уселся там за самый лучший столик в углу за пальмой (пробормотав что-то вроде «глаза б мои на них не смотрели!») и медленно, но верно спустил всю имевшуюся в кармане наличность. С кем пил он под вечер, как добирался домой, как ложился и кто его, собственно, раздел (ибо спал он не в верхней одежде и не в ботинках), Аркадий, естественно, не запомнил. А с утра сразу не сообразил, что с многолетней, сложившейся еще в достославные советские времена привычкой ходить каждое утро на работу и отмечаться в особом журнале у вахтера пора расставаться. Никто теперь не будет ругать Брыкина за опоздания на утренние летучки, выговаривать за помятый вид и орфографические ошибки в статьях. Никто не будет смеяться над его остроумными и не очень анекдотами, часто придуманными им самим. И, пожалуй, вряд ли теперь будет он приглашаем на празднества, устраиваемые коллегами по поводу и без такового. Личные отношения, взращенные на основе отношений рабочих, разрушаются мгновенно. Сразу же после того, как сдан обходной лист в отдел кадров и получена трудовая книжка.
Печалился ли Аркаша по поводу случившегося, стоя в глухом колодце двора рабочего общежития возле своего дряхлого, но верного коня? Утверждать это с уверенностью было трудно. Брыкина одолевали в данный момент совсем другие проблемы. Например, проблема срочной поправки здоровья. Поскольку голова не просто гудела, не просто раскалывалась. Она, подобно просыпающемуся вулкану, была готова взорваться и разлететься на мелкие кусочки, в качестве лавы являя плавящиеся Аркашины мозги. Проблема усугублялась тем, что в дырявом кармане старой Аркашиной кожаной куртки лежала одна-единственная скромная купюра с изображением славного города Красноярска. С такой купюрой и за руль садиться чревато, и бутылки приличного пива не купишь. Если только просроченного, у бабулек на Вокзальной площади. Но от просроченного пива у Брыкина мгновенно прихватывал живот…
И самое-то главное, что с финансами у Аркаши никогда проблем не было. Даже когда в редакции зарплату задерживали на несколько месяцев. Как-то выкручивался он. Но как?.. Брыкин отпер дверь «москвичонка», которую можно было, если честно, гвоздем открыть, да вот только желающих не находилось, сел на водительское место и задумался. Когда-то он занимался извозом. Когда его конь выглядел поприличнее и не сдавал позиций даже в самых экстремальных ситуациях, например, при морозе в тридцать пять градусов. Теперь Брыкин сомневался в его возможностях и при благоприятных погодных условиях. Вопрос «заведется — не заведется» стал актуально-насущным каждый божий день. Конь отказывался давать гарантии в любое время суток, в любое время года, при любом атмосферном давлении. Как там говорят? «Старый конь борозды не испортит?» Верно, не портит. А почему? Потому что не пашет. В стороне от борозды стоит. Так что и при живом коне Брыкин оставался как бы безлошадным.
Была и другая статья доходов у Аркадия, известная еще как «скрытая реклама». Собственно рекламных опусов, слоганов и текстовок Брыкин не писал. Но это не означает, что в своих информационных или аналитических статьях он не мог вскользь упомянуть тот или иной товар, ту или иную фирму в негативном или, напротив, позитивном аспекте, и за это брать деньги. Для фирмы, которая намеревалась разделаться с конкурентом, Аркаша писал, допустим: «Выпил я вчера пива фирмы такой-то, наутро мучила меня изжога до изнеможения». Или совсем иначе: «Заглянул я тут как-то после работы в казино „Олимпия“, выиграл-то немного, да не в этом дело… Все-таки насколько там обстановка уютная, и обслуживающий персонал вежлив, и глядеть на него приятно, женщины женственны, мужчины — мужественны. Просто удивительно…». Ну и так далее. Платили хорошо и нередко авансом. Но Новоладожск — городок не так чтобы очень большой. Слухи разносятся быстро. Наверняка фирмачи уже знают, что Аркаша ничего больше в «Новоладожском вестнике» не напишет. А стало быть, на их авансы надеяться не приходится. А как жить? Все надежды сгубил Перепелкин. Своей законопослушностью, гуттаперчевой прогибаемостью поясницы перед сильными мира сего. А так ли уж они сильны? Аркашу раньше не очень волновал этот вопрос. Он умудрялся не касаться скользких тем. И не то чтобы старался намеренно их избегать. Просто умнее многих был Аркадий в этом жанре. А вот поди ж ты — вляпался…
Вдруг очень-очень, до томления сердечного, захотелось пива. Брыкин почти неосознанно повернул ключ в замке зажигания и через некоторое время тронул свою старую клячу с места, вывел из узеньких ворот на безлюдную улочку. Поехал на маленькой скорости куда глаза глядят. Глаза глядели в сторону моста, который соединял рабочий район с центром Новоладожска, где находились все жизнеобеспечивающие город узлы: телефон, телеграф, почта, милиция, вокзал и продовольственные точки. Очень правильно все располагалось в Новоладожске на случай мятежей и революций. Рабочий район — отдельно, жизненно важные компоненты — отдельно. Надумают рабочие власть брать в свои руки, вокзалы и почту захватить, городскому правительству достаточно будет мост блокировать, и победа в его руках. Возможно, так и другие областные центры устраивались. В память об эпохальном мятеже прошлого века.
Когда «москвичонок» переехал мост, Брыкинский организм перестал требовать прива. Или нет, не перестал, но голод душевный стал заглушать тягу к грубому насыщению плоти: душа запросила понимания человеческого, тепла. Несмотря на непрезентабельную, скромную внешность, женщины охотно делили с ним его досуг. Особенно на время летнего отпуска. И тем охотнее, если отпуск он проводил на каком-нибудь не последнем по современным меркам курорте… Случалось и такое в жизни Аркадия Брыкина. Вот только по поводу каторги в Сибирь Брыкин сомневался в смысле разделения досуга. Не попадались ему в жизни декабристки. Но может быть, они и вовсе повывелись в нашу неспокойную и насквозь прагматичную эпоху? Неспешно проезжая по главной улице Новоладожска он с грустью думал, что нынче очень бы пригодилась декабристка. Такая, которая не отвергла бы его в нынешнем положении, напоила, накормила да спать уложила, да еще бы слова утешительные на ушко нашептала. Брыкин напряг память. Не может быть, что за сорок пять лет его существования на земле не было бы во вселенной такой женщины. Наверняка была. Только надо мозги поднатужить и вспомнить.
