Рауль Мир-Хайдаров - Из Касабланки морем
Все произошло так неожиданно, и вдруг радость уступила место такой тяжелой усталости, что единственным желанием сейчас было забраться на сеновал и проспать беспробудно часов двадцать подряд, не меньше.
Мать, радовавшаяся награждению сына большим орденом (во всем Аксае в те годы ни у кого не было такой высокой награды), а больше всего тому, что в милиции дело прекратили, и предположить не могла, что уже вскоре попрощается с сыном. Но когда Мансур сообщил ей об этом она, вопреки его опасениям, не огорчилась, скорее даже обрадовалась -- так велик был ее страх за сына. Она до сих пор не верила, что так благополучно закончилась та неприятная история. Молва -- страшная вещь, уже и в школе стали коситься на нее некоторые учителя, считая, что дыма без огня не бывает. И на улицу хоть не выходи, все вроде с жалостью, с пониманием -- все-таки единственный, в таких трудах поднятый сын,-- а все же неприятно. Разве о такой славе мечтала она для сына?
Пока Мансур рассказывал матери о банкете, стемнело. Со стороны парка донеслась музыка: Аксай сегодня гулял. И оркестр Клайфа Вуккерта наигрывал бодрые, жизнерадостные мелодии. Во всех домах, как в праздники,
ярко горели огни, кругом царило веселье -- редкий дом в поселке не был связан с элеватором. Кроме орденов и медалей, вручили немало грамот и премий -- так что сегодня обиженных не было.
Мансур не спеша шел вдоль новостроек, угадывая каждого хозяина за светящимся окном.
Пройдя из конца в конец поселка, Мансур невольно свернул к элеватору. На проходной, к удивлению Мансура, дежурил знакомый Нургали-ara все с той же берданкой, и хотя сторож знал, что Атаулин теперь здесь не хозяин, пропустил его на территорию и включил прожектора, которые решили не демонтировать, пригодятся на элеваторе при ночной разгрузке.
Элеватор при ночном освещении казался внушительным и даже красивым; башни отбрасывали темную, сливавшуюся с ночным парком тень, и сейчас элеватор казался Мансуру старинным волшебным замком, таким, какой хотелось построить в детстве, когда увидел фильм, определивший его судьбу.
"Что ж, сбылась мечта?"-- неожиданно с тоской подумал Атаулин и поспешил со двора,-- и разом, неожиданно погасли огни прожекторов сзади. Мансур невольно обернулся,-- в кромешной тьме беззвездной ночи не было ни замка, ни элеватора...
Судьбы городов и селений сродни человеческой судьбе -- взлеты чередуются с падениями, одни стремительно идут вверх и только вверх, другие не менее стремительно, катастрофически катятся вниз. Вот и города, некогда шумные, известные, в наши дни живут тихой провинциальной жизнью, не претендуя на славу. Другие же, дотоле безвестные, становятся вдруг центрами алмазного, угольного или газового края, а то вдруг на пустом месте вырастает город, затмевая своим положением и значимостью расположенные неподалеку со столетней историей города.
Время лишь мимоходом заглянуло в Аксай, стоящий обочь больших дорог, и элеватор, казавшийся символом начинающихся больших перемен, так и остался единственным крупным предприятием в поселке, поэтому события тех лет, связанные со строительством, надолго остались в памяти односельчан Атаулина... И подтверждением этому | для нового поколения служили грамоты, висевшие в рамках под стеклом во многих домах, ордена и медали, которые надевались не только по праздникам, но и в кино, а в гости уж непременно.
Лейтенанта Атаулина года через два повысили, и след его потерялся в большом городе, а с его отъездом даже
самые злые языки никогда больше не вспоминали о "Деле прораба Атаулина".
А потом как-то незаметно элеватор стали называть атаулинским: "Атаулинский элеватор виден",-- кричала ребятня, возвращавшаяся с речки, едва завидев с косогора башни зернохранилища. "Иду в магазин на атаулинском элеваторе",-- говорили хозяйки. Привыкли так называть ак-сайский элеватор и в районе, и редко кто задумывался: почему атаулинский? Атаулинский и все --как народ окрестил, так и пошло...
Правда, в Аксае было еще одно заведение, носившее имя собственное, и тоже земляка, но известность эта не шагнула за пределы поселка. Да и разве могла тягаться скособочившаяся лавка с гигантским элеватором? Но как бы там ни было, их магазинчик прозывали мардановским. Почти сорок лет проработал в нем бессменно Рашид-абы Марданов, и за сорок лет, как уверяют старожилы, магазин и сорок раз не закрывался: работал и в выходные, и В праздники, казалось, Рашид-абы и жил в своем магазине. А еще помнят старики, что в трудное время здесь всегда можно было взять в долг, никому не отказывал Марданов, отец большого семейства, сам не понаслышке знавший, что такое нужда.
Было бы несправедливо не вспомнить еще одну стройку, тоже всколыхнувшую на время Аксай, конечно, не как элеватор -- не те объемы, не те масштабы, и к которой Мансур не имел отношения.
Лет через семь после сдачи хранилище в Нагорном вышло из строя, и элеватор Аксая стал главным в районе, и в первую же осень встал вопрос о дороге -- о тех злополучных двадцати верстах между Нагорным и Аксаем. Вот уж действительно, "не было бы счастья, да несчастье помогло". Вопрос о строительстве дороги был решен в какую-то неделю -- с хлебом не шутят. Организовали спешно в Аксае дорожно-строительное управление, и вновь люди дружно повалили на стройку, вновь оживился, застучал молотками поселок, ладя новенькие крыши, и на два года задержалась дома молодежь, разлетавшаяся до того по всей стране. И в эти два года частенько поминали Мансура, словно в укор дорожному начальству. Люди помнили первую большую стройку и частенько говорили: "Мансур эту дорогу за лето бы сделал", или "у Атаулина материал так не хранили". Народ-то поминал добрым словом, а задерганные прорабы кляли на чем свет стоит неведомого Атаулина и, честно говоря, мало верили, что такой прораб существовал: фольклор, мечта народная, Робин Гуд с теодолитом.
Мать, выйдя на пенсию, стала писать длинные-длинные письма, в которых сообщала, хоть и с запозданием, и об элеваторе, и о дороге, давно связавшей поселок с райцентром, рассказывала об Аксае, о его старой гвардии, с каждым годом тихо, незаметно убывающей...
...Вглядываясь в появившиеся на горизонте силуэты Пирея, аванпорта Афин, Атаулин мысленно видел не греческий берег, а шоссе, которое через много-много лет вскоре приведет его снова в отчий дом.
Воспоминания о доме, о своей юности, как ни странно, не настроили его на грустный лад, скорее наоборот. Здесь на палубе теплохода он почувствовал, что освободился от чего-то, что всегда мешало ему в полную силу гордиться своей первой стройкой. Вспомнив, что на том давнем банкете в Нагорном, в честь пуска элеватора, он не пригубил даже рюмки, настолько был ошеломлен событиями последних дней, он весело подумал: "А почему бы сегодня вечером не отметить с девушками юбилей моей первой стройки, которой, кстати, недавно исполнилось двадцать лет. Судя по письмам матери, элеватор простоит еще лет сто".
Мысль показалась ему занятной, и он пошел заказать столик в ресторане.
В этот вечер Мансур Алиевич был непривычно весел, и девушки не могли понять причины столь резкой перемены настроения своего сдержанного, если не сказать замкнутого соседа по столу. Предложение отметить двадцатилетие какого-то сельского элеватора в Казахстане они приняли как розыгрыш, но как бы там ни было -- согласились. Настроение, наверное, как инфекция: чем сильнее, тем быстрее передается другим, и вечером у них за столом царило необычайное веселье. Мансур Алиевич рассказывал о своей первой в жизни стройке, вспоминал всякие курьезы, случавшиеся и с ним, и с теми, с кем он работал,-- а народ подобрался тогда колоритный, с хитрецой, сельский человек не так прост, как кажется на первый взгляд.
Глядя на веселящегося от души соседа, девушки и помыслить не могли, что его приподнятое настроение все-таки связано с каким-то элеватором, вернее даже не с самим элеватором, а с воспоминаниями о том давнем времени. Им казалось -- да что казалось, они были уверены, что придуманный им юбилей --просто неуклюжий повод, чтобы пригласить их в ресторан, побыть в обществе хорошеньких женщин. И наспех выдуманный повод выдавал в нем человека, не поднаторевшего в светских ухаживаниях за женщинами; на самом деле, считали они -- каждая мысленно про себя -- что ему глянулась одна из них, а осталось не так уж много вечеров, чтобы приударить за кем-то -Одесса уже не за семью морями, где на причале его никто не ждет с цветами и где их пути разойдутся навсегда.
Конечно, Мансуру Алиевичу было приятно в обществе милых, хорошо воспитанных подруг. Как губка, впитывал он любую информацию о жизни дома, которую девушки подавали весело, с юмором, даже с озорством и изяществом, но всегда с четко выраженным женским отношением к любому предмету, о чем бы ни шла речь. Такой подход, чисто женская логика, исключающая напрочь иную трактовку, несколько удивляли Атаулина.
