Ирина Глебова - Смерть в мансарде
— Я ухожу, — прошептал ему Дитрих. — Советую тебе сделать то же, прямо сейчас.
Вальтер, ничего не понимая, смотрел ошарашено. И тот объяснил:
— Утром мы отсюда не уйдем, нас уже берут в кольцо.
Они оба непроизвольно глянули в окно. По небу быстро и низко бежали клочковатые тучи, скрывалась и вновь появлялась луна. Ветер взрывался порывами, но больше ничего тишину не нарушало. Дитрих шептал с ненавистью, и Вальтер понял, что он говорит о командире:
— Индюк! Такую операцию погубил! Но я пропадать не намерен. Один проскользну. — И вдруг быстро закончил: — Прощай, я тебя предупредил!
Бесшумно открыл окно, бесшумно перепрыгнул… А Вальтер до утра просидел в этой комнате, на стуле, не решаясь ничего сделать. Он не мог не верить Дитриху, но и поверить не мог: у дома и по краям деревни стояли часовые, покой царил вокруг…
Немцы и турки были настигнуты двое суток спустя после высадки — Дмитрий читал в прошлогодних газетах об этом.
— Я все-таки сумел уйти, спастись, — рассказывал ему арестант, приподнявшись на кровати и опираясь спиной о подушку. — Наверное благодаря тому, что был заранее предупрежден и не захвачен врасплох, как остальные. К себе на хутор или в город возвращаться побоялся, имя изменил. Назваться русским не рискнул — акцент выдает. Остался немцем, любимого героя взял имя…
Он улыбнулся мгновенной беспомощной улыбкой. Митя молчал, переживая услышанное. И, словно угадывая его мысли, больной спросил:
— Вы говорили, что были соседи с Женею? Она нравилась вам?
С таким волнением и просьбой смотрели на него глаза юноши, что у Дмитрия перехватило спазмою горло. Он кивнул. Взгляд его собеседника сразу успокоился, смягчился.
— Она была очень хорошей, — сказал он. — Это я погубил и себя, и ее. Единственный брат, единственный родной человек! На все была для меня готова. А тот, — он скрипнул зубами, — шантажировал ее, мною шантажировал. Знаете, я думаю, он тогда вернулся в Аккерман и виделся с Женей. Наверное, даже помог ей скрыться. Иначе, как бы узнал и город, куда она уехала, и ее новое имя…
— А вы-то, — спросил Дмитрий, — почему сразу узнали сестру, как только я назвал?
— Радзилевская Ванда была лучшей подружкой сестры, одноклассницей. Женя у нее научилась польской речи, слегка, конечно. Семнадцати лет Ванда утонула в Днестре, и больше таких близких друзей у Жени не было. Я как услышал эту фамилию, сразу понял — она! Женя ведь тоже, я уверен, сразу узнала меня, как только прочитала «Вильгельм Мейстер».
Митя подошел к распахнутому окну, глянул на тюремный двор, пыльный, с чахлыми деревьями. Стена, будка часового. Он оглянулся. Бледный юноша, почти мальчик, полулежал, прикрыв глаза. Да, то описание в газете было точным. Он представил, как наткнулась на него случайно девушка, узнала брата, ужаснулась, что-то поняла… Что?
— Что? — повторил он свой вопрос Вальтеру. Тот устало открыл глаза, вяло усмехнулся.
— Ясно что. Дитрих, видимо, говорил ей, что знает, где я, скрывает меня, помогает. И этим держал ее около себя, заставляя какие-то сведения доставать. А тут вдруг она читает газету, узнает меня, понимает, что все — обман…
Вальтер замолк, приложив к губам платок. А Митя вновь увидел: Женя оглядывается, смотрит прямо на него, ее губы что-то шепчут. В одной руке у нее пистолет, в другой — белый газетный листок…
Пора было уходить. Стараясь говорить мягче, Дмитрий сказал арестанту:
— Мне придется сообщить в жандармское управление, что вы — Вальтер Штоль, объявленный в розыске по делу об аккерманском десанте. Но я буду просить о снисхождении к вам — вы серьезно больны.
Юноша молчал, и Дмитрий с внезапным раздражением добавил: — Вы сами во всем виноваты!
Медленно Вальтер повернул к нему голову, глаза блеснули:
— Легко вам, русскому по рождению, живущему в России, быть русским патриотом!
Глава 9
Митя шел домой через Театральную площадь. Знакомый путь: уютный скверик, прохладная аллея… Да, стойкая прохлада сменила изнуряющую жару, и буквально за несколько дней люди забыли свои недавние мучения и жаловались на то, что слишком быстро кончается лето. И верно: листья на деревьях пожухли раньше времени, выгорели, уже шуршали под ногами, тополя и липы по-осеннему отливали золотом. Лето на исходе. Еще неделя, и начнутся занятия в Академии. Соберутся ребята, да не все. Кто на фронте — есть такие. А кто бросил учебу и в нынешних новомодных партиях по заграницам газеты выпускает, да митингует, да к бунту зовет людей… Какое время тревожное! Что-то будет, будет…
Митя присел на предпоследней лавочке от выхода из аллеи на шумную улицу. На другой стороне этой улицы — его дом, уже виден. Хорошо, что окна мансарды выходят во двор. Машины, конные экипажи, поток людей… Шум стихает только к ночи — ведь это главный проспект большого города. А у него в мансарде тихо. Он остался жить там же, хотя по началу думал: «Ни за что!» А теперь иногда проходил мимо Жениной комнаты, даже не замечая. Впрочем, там уже жила молодая супружеская пара, не отягощенная, по-видимому, предрассудками…
Еще до возвращения Дмитрия из Саратова, после его спешного телеграфного сообщения, поручик Реутов был арестован. А когда сразу с вокзала Дмитрий пришел в полицейскую управу, Викентий Павлович с гордостью представил его розыскным офицерам:
— Ваш будущий коллега. Такого матерого зверя затравил — один из ассов немецкой разведки! Вот это дебют!
Потом, уже наедине, он и поругал племянника.
— Был у тебя, дружок, один крупный промах. Еще когда Калугину убили и ты об этом узнал, требовалось сразу рассказать о том, что видел Усова и Реутова вместе за час до убийства. Ведь ты же криминалист, как можно о таком факте не подумать!
— Я, дядя, только после смерти Жени многое увидел словно в другом свете, да и просто вспомнил такое, что, казалось, даже не замечал.
Но Петрусенко с ним не согласился:
— Ты сыскной работник! Пусть еще студент, но уже и специалист. Не простительно тебе не делать очевидных выводов. Если б сразу после убийства розыск узнал этот факт, Усова бы допросили, да и независимо от его ответов поручиком заинтересовались, стали бы проверять. И, кто знает, может быть вторая твоя знакомая осталась жива. Periculum est in more. Промедление смерти подобно…
Заметив, как Митя побледнел, Викентий Павлович приобнял его за плечи:
— Впрочем, уповать на «если бы» — дело пустое. А вот заслуга твоя велика. Агент этот опытнейший. Он, конечно, не Дитрих Лаберниц, но будем называть его так. Им теперь занимается жандармское управление — политические дела по их части.
— Матерый зверь, опытный агент… — Дмитрий недоверчиво покачал головой. — Почему же он тогда дал себя взять, не исчез сразу после смерти Жени?
— А вот тут опять же твоя заслуга! — дядя засмеялся. — Невольная, правда. Когда ты ворвался к ним в комнату в самый роковой момент, ты, с одной стороны, его спугнул…
— Спугнул?
— Конечно! Девушка не смогла б его убить, это ясно. А вот он в любом случае ее живой не выпустил бы. Мы уже знаем, что она доставала ему сводки о движении воинских эшелонов, их грузах, направлениях — очень ценные сведения, которые шли через статистическое бюро. Но узнав о брате, о том, что обманута, она стала очень опасна для него. Похоже, если б ты не вломился к ним, он тогда бы и застрелил ее. Но и сам бы поторопился скрыться, возможно навсегда. Но вот представь картину: на пороге появляешься ты, пистолет в руках у девушки, она, не выдержав напряжения этого мига, стреляет в себя — у тебя на глазах. Какой ты прекрасный свидетель его невиновности! Да еще и родственник начальника полиции — уж об этом он-то знал. Вот это и успокоило мнимого поручика. Подозрений к нему — никаких, наоборот — вызывает сочувствие. А терять такое прекрасное место для разведки, как таможенное ведомство — обидно…
Прав, конечно прав был дядя: крепко оказался Митя закручен в эту историю. Он спросил:
— Усова уже допрашивали по поводу нового факта?
Викентий Павлович усмехнулся:
— Когда? Твое телеграфное сообщение опередило тебя не на много. Да я и не торопился. Думаю, сделаешь это сам. Имеешь право. Так как?..
Сидя на лавочке в сквере, Дмитрий вновь переживал события месячной давности. Мрачные корпуса психиатрической лечебницы — Сабуровой дачи, — со следами недавно бушевавшего тут пожара, почти не отличались от тюремных строений. Признанный медиками психически больным, Усов содержался здесь, «на Сабурке», как говорили горожане. Главный врач приставил Дмитрию двух дюжих санитаров, объяснив:
— Усов сейчас тихий, в депрессии. Но разговор ведь у вас пойдет непростой, он может возбудиться. Человек он сильный, а в таком состоянии силы удваиваются. Если что — ребята вам помогут.
Предосторожности, к счастью, оказались лишними. Усов был вял, апатичен, и таким оставался до конца. Хотя на вопросы отвечал охотно, а потом просто сам стал рассказывать.
