Фернандо Льобера - Девятый круг
Едва Себаштиану вошел в подъезд, ему навстречу выступил человек в синей униформе.
— Простите, вы к кому?
— К Орасио Патакиоле, — ответил Португалец. — Последний этаж.
— Ах, ученое общество. Действительно, вам в мансарду.
Портье показал гостю, как пройти к лифту, но Себаштиану предпочел подняться на шестой этаж пешком. На двери он заметил позолоченную дощечку с соответствующей надписью: «Общество „Друзья Кембриджа“». Себаштиану нажал кнопку звонка и, дожидаясь, пока ему откроют, попытался угадать, как выглядит то место, о котором он был много наслышан. Наводило на размышления, почему, несмотря на неоднократные приглашения дяди, Себаштиану никогда прежде не бывал в мансарде на улице Баркильо, штаб-квартире общества. Волнение, которое он теперь испытывал, явилось для него неожиданностью. Вскоре он услышал шаги, приближающиеся к двери, и створка распахнулась.
— Себаштиану, как я рад, что ты сумел прийти. Проходи, проходи. Ну же, давай пальто.
Португалец ступил в маленькую прихожую и вручил Орасио верхнюю одежду.
— Не хотелось уезжать, не повидавшись, — признался Себаштиану. — Из-за конференции и обязательств перед семьей Аласена у меня почти нет времени. Но как можно упустить случай и не попробовать один из твоих фирменных коктейлей?
— Вот и замечательно, — улыбнулся дядя. — Идем со мной, все уже собрались.
Это была традиционная для последнего этажа квартира — с высокими потолками и мансардными окнами. Из прихожей, налево по коридору, можно было попасть в спальни, кухню и ванную. Другая дверь открывалась в гостиную средних размеров, где заседали члены общества. Небольшое помещение представляло собой образец уюта и респектабельности. Почетное место в комнате занимали изрядно потертые, но удобные на вид кресла с коричневой кожаной обивкой, со всех сторон их окружали стеллажи с книгами в серых и коричневых переплетах. Кресла и трехместный диван располагались вокруг невысокого стола темного орехового дерева, на котором лежали журналы по философии и математике, а также несколько ежедневных газет. Два больших окна занавешивались легкими шторами и плотными гардинами коричневого цвета; извне стекла заливали потоки проливного дождя. Около двери стоял массивный пюпитр, где покоился экземпляр «Потерянного рая» Мильтона с иллюстрациями на библейские сюжеты, выполненными углем. Среди картин, оживлявших стены, особенно выделялся холст кисти Антонио Лопеса в охристой гамме, изображавший кавалькаду всадников в дымке дождя, гарцевавших перед Королевским дворцом, — наверное, свиту какого-нибудь дипломата, спешившего вручить верительные грамоты. Пол был покрыт бежевым ковролином, поверх которого в живописном беспорядке расстилались персидские ковры.
— Сеньоры, с удовольствием представляю вам Себаштиану Сильвейру, — объявил Орасио.
Вот так, спустя годы, Себаштиану очутился там, где прошли последние часы жизни его отца.
В гостиной собралось пять человек, и Себаштиану охватило тягостное чувство, словно отец его все еще обретался где-то здесь, в этих стенах. Профессор откашлялся.
На трехместном диване расположился Иван Польскаян, азербайджанец по происхождению, гроссмейстер международного класса по шахматам и писатель, если Себаштиану верно запомнил основные факты его биографии. Где-то он прочитал, что с самого начала жизнь шахматного гения складывалась непросто. Его семья подвергалась преследованиям за политические убеждения и вынуждена была бежать из родной страны. Мальчик стал свидетелем смерти матери (в одночасье сгоревшей от пневмонии) в каком-то захолустном местечке Восточной Европы. Вместе с отцом и братьями он совершил трудное путешествие: на пути в Париж они пересекли Югославию, север Италии и львиную долю французской территории. Иван очень рано увлекся шахматами, и отец сделал невозможное, чтобы оплачивать его уроки и записать в Детскую шахматную ассоциацию Парижа. Юный Иван Польскаян обеими руками ухватился за представившуюся ему возможность и с незаурядным рвением и целеустремленностью осваивал тонкости мастерства. Трудом и упорством он быстро добрался до призовых мест, прочно заняв верхние строчки турнирной таблицы, и выиграл чемпионат Франции по шахматам в пятнадцать лет. В пятьдесят пять лет Иван являлся самым молодым членом ученого общества. Как знаток математики и рациональной философии, он находил удовольствие в игре ума и не опасался выдвигать дерзкие, порой сумасбродные идеи в отличие от своих более консервативных друзей. Иван пристально посмотрел на Себаштиану и приветствовал его наклоном головы.
Справа от шахматиста, у книжного шкафа, стоял шестидесятивосьмилетний Оскар Шмидт. Работая корреспондентом одной немецкой газеты, он всю жизнь путешествовал по азиатским регионам, впитывая традиции утонченной культуры этих стран. Розовощекий, с солидным животом и ухоженными усами с подкрученными кончиками, он выглядел типичным тевтоном. Он был одет в серую тройку, и Себаштиану неожиданно пришло в голову, что для полноты образа ему недоставало только монокля.
— Добро пожаловать, — произнес Шмидт с сильным немецким акцентом, из тех, что никогда не смягчится, проживи его обладатель даже весь свой век в чужой стране.
В человеке, занимавшем место на диване по левую руку Ивана Польскаяна, Португалец узнал знаменитого доктора Эмилиано дель Кампо, выдающегося ученого, считавшегося светилом в области медицины. Список его достижений и званий впечатлял: доктор психиатрии, защитивший с отличием диссертацию в Принстоне, почетный доктор множества европейских университетов. Дель Кампо пользовался уважением и широким признанием как исследователь и первооткрыватель новых методов лечения многочисленных душевных заболеваний, в частности шизофрении; его открытия разрушили стереотипы, служившие препятствием на пути к познанию такой загадочной и неизведанной сущности, как человеческий разум. Он уже перешагнул семидесятилетний рубеж, но черные глаза под густыми седыми бровями свидетельствовали о недюжинной интеллектуальной мощи. Он вынул изо рта трубку, распространявшую благовонный сладковато-пряный запах, и слегка приподнялся в знак приветствия.
Напротив доктора, в одном из уютных кресел, восседал пятый действующий член «Друзей Кембриджа». Он перебирал какие-то бумаги и негромко разговаривал с Орасио. Альберто Карнабуччи — посол Италии по должности, философ и писатель по призванию — горделиво заявлял, что в конечном счете врата рая ему откроют его заслуги как «друга Кембриджа». Себаштиану уже открыл рот, чтобы спросить у дяди, почему общество носит такое оригинальное название, когда Альберто вдруг подскочил, положив бумаги на журнальный стол, и крепко пожал руку гостю. Что ж, позднее он непременно удовлетворит свое любопытство.
— Piacere.[21]
— Ну, теперь ты со всеми познакомился. — Орасио указал на свободное кресло. — Садись и отведай лучший сухой мартини в Испании.
Орасио двинулся к буфету, стоявшему у стены между двумя окнами, и налил порцию мартини из шейкера. Придирчиво выбрав из вазочки оливку, он поднес рюмку племяннику.
— Если в Лондоне сыщется более достойная выпивка, мы перенесем штаб-квартиру туда.
Себаштиану принял бокал и посмотрел его на свет.
— Как жаль, что искусство смешивать коктейли уходит в прошлое.
— Друг мой, добрый коктейль нынче мало где можно попробовать. Теперь в него добавляют кока-колу и прочую химическую бурду. Для настоящего сухого мартини нужен прежде всего первоклассный джин, сдобренный капелькой белого вермута, а не эти современные растворители для краски. Хотя Альберто утверждает, что вермуту там вовсе не место.
— Несомненно, в наше время сухой мартини — единственный напиток, подобающий настоящим мужчинам, — изрек Альберто. — Вы знаете, как раньше называли на киностудиях вечерний коктейль? «Рюмка мартини». Нельзя терять стиль.
— А сейчас Орасио поведает, как этот коктейль изобрели в 1860-х на севере Калифорнии, — вмешался Оскар. — Историк всегда остается историком, верно?
— И добавит, что популярным его сделал Джеймс Бонд, — уточнил Альберто с лукавой улыбкой.
Альберто был высокого роста, с волосами, вьющимися на затылке, и непокорной седой прядью. Не отвлекаясь от беседы, он протирал очки в тонкой стальной оправе, периодически проверяя чистоту стекол на свет, направив на одну из галогеновых ламп на потолке.
Орасио скорчил презрительную гримасу.
— Мистер Бонд употреблял мартини с водкой, — возразил он. — А знаете почему? Потому, что марка «Смирнофф» приобрела в шестидесятых годах право на прокат этих картин.
— О, да просто Ян Флеминг так написал в своих романах, только и всего.
— Да что англичане понимают в выпивке? — возмутился Орасио.
