Лев Альтмарк - Я — стукач
— Учитывая, что ты пока мало поработал под эгидой орденоносного ленинского комсомола, так как только вчера оторвал свой тощий мальчишеский зад от студенческой скамьи, выдам тебе несколько прописных истин, без которых в наше традиционно непростое время никакой карьеры не сделать. Правда, я сам не работал в ваших поднебесных сферах, ибо там снабжение и без меня прекрасное, но люди-то везде из одного теста слеплены. — После столь длинной и витиеватой тирады Шустрик переводит дыхание и торжественно поднимает указующий перст вверх. — Никогда ничего не принимай за чистую монету. Любое дело — как бы сказать вернее? — имеет несколько слоёв. Первый слой — это внешняя оболочка, то есть то, что бросается в глаза. Например, лозунги на знамёнах и транспарантах, грозный начальственный взгляд, напоминающий козу из указательного пальца и мизинца, чеканные и проникновенные фразы на скрижалях наших соцобязательств. На первый взгляд, всё здесь однозначно и недвусмысленно, но зри в корень, то есть ищи второй, более глубокий слой, который стоит за первым. Лозунги — это внешняя линия обороны, дань и оброк идеологии, этакая попытка убедить всех и вся в незыблемости идеалов. За грозным начальническим взглядом стоит вовсе не желание мобилизовать кого-то на новые трудовые свершения, а всего лишь страстное желание переложить работу на плечи подчинённых. Бравурные соцобязательства — это всего лишь верёвочка, привязанная к кольцу, вдетому в твою ноздрю, за которую удобно тащить в нужном направлении…
— А третий слой? — невольно увлекаюсь я игрой, которую затеял Шустрик, и настроение у меня заметно улучшается.
— Третий слой ещё глубже. Суть его как раз в том, во имя чего и ломаются все эти копья. Когда в этом разберёшься, для тебя наступит полная ясность и гармония. Разгадка этого пресловутого третьего слоя скрыта, как ни странно, в простой, но глубочайшей по философскому накалу истине «абы чего не вышло». Никому на самом деле ничего не надо, никого ничего испокон веков не волнует, а высший идеал жизнеустройства состоит лишь в том, чтобы существующее положение вещей оставалось незыблемым. Хочешь на законном основании бездельничать, умей изображать вид бурной деятельности. Это высший пилотаж в умении устраивать свою жизнь. Всё остальное — второстепенно. Улавливаешь?
— Не очень, — честно признаюсь я. — Уж, очень лихо ты всё закрутил.
Юрка выпускает густую табачную струю «пролетарской» «Примы» и самодовольно улыбается:
— Когда вникнешь, студент, в сказанное, для тебя откроется потрясающая картина. Ведь ты и сам не понимаешь, что судьба неизвестно за какие заслуги поставила тебя на такую ступеньку, с которой можно легко шагнуть ещё выше, но при условии тонкого понимания третьего слоя. В ином случае — падение в тартарары. До последнего времени ты по наитию шёл в нужном направлении, даже не представляя, как легко можно оступиться. Ты почувствовал свою мнимую значимость и взбрыкнул — и вот результат: прокол со взносами, взбучка от старших товарищей… Опять не понял мою гениальную по простоте мысль?
— Опять…
— Ну, хорошо. Демонстрирую на пальцах. Вот рассуди: смог бы наш драгоценный заводик работать, если бы не стало тебя и твоего комитета комсомола?
— Конечно. Не велика была бы потеря.
— А если бы, не приведи господь, бесследно исчезла ГэПэ?
Я с опаской поглядываю на дверь и бормочу:
— Ну, ты того… не перебирай. Мало ли кто услышит.
Юрка удовлетворённо хохочет и продолжает ещё громче, чем прежде:
— Не трусь! Даже если мои крамольные речи дойдут до уважаемой Галины Павловны, она палец о палец не ударит, чтобы покарать вольнодумца. Уж, я-то её знаю. Но это будет не потому что ей безразлично, что про неё скажут, и вовсе не потому что ей не по рангу связываться с гегемоном. Просто она умело живёт по принципу «абы чего не вышло» и не пошевелится, пока дело не получит огласки. Даже если ей о моей крамоле доложат пять стукачей… А баба она всё-таки не плохая и совсем не злая, только должность парторга заставляет её быть такой толстокожей. Она если и злится на кого-то, то не искренне, а как бы по обязанности.
— Это всё теория. А как посоветуешь поступить в моём случае? Делать вид, что ничего не произошло и ждать следующей плюхи?
— А ничего и не произошло! Играй потихоньку в ту же игру и не забывай, что это игра. Но игра не на абстрактный интерес. Хуже всего нарушать придуманные не тобой правила и пытаться разобраться в чужой душе. Красть кошелёк из чужого кармана куда безопасней…
Но Галина Павловна оказалась совсем не такой «хорошей бабой», как рекламировал Шустрик. Два дня после этого она со мной не здоровалась и при встрече демонстративно отворачивалась, а Ленке, которую посадила за пишущую машинку отпечатать какую-то срочную бумагу, устроила такой грандиозный разнос за медлительность, что та часа полтора рыдала горючими слезами, запершись в комитете комсомола.
Самое гнусное произошло на третий день, когда я пришёл на работу. Секретарша нашего директора Людочка, исключительно вредная и скандальная особа, выбывшая из комсомола по причине скорострельного замужества и потому всячески потешавшаяся над моими потугами вернуть её назад в общественное лоно, сообщила мне по секрету:
— А характеристику на Филимонову и без тебя подписали! Вот так-то, борец за справедливость!
— Кто подписал?
— Кроме тебя некому, что ли?
— Пока у нас только один комсорг — я. — Настроение у меня сразу испортилось, и во рту стало отдавать какой-то жжёной резиной.
— А ты, мой несостоявшийся женишок, и в самом деле считаешь себя пупом земли?! Вот не знала! — Бесстыжие Людочкины глаза исследовали меня вдоль и поперёк, мысленно расстёгивая ширинку, как она это делала в те времена, когда я только пришёл на завод молодым специалистом и по неопытности клюнул на её пышные формы. Потом выяснив, что перспектив наш нерегулярный секс не имеет, быстро перекинулась на более податливую жертву, за неделю окрутив её и отведя под венец.
— Раз уж начала говорить, то говори! — настаивал я.
— А ты разве ещё не понял?
Вдаваться в дебаты было глупо, и я коротко спросил:
— У кого сейчас характеристика?
— У меня. Осталось запечатать в конверт и отвезти в райком партии. Я бы это уже сделала, но дай, думаю, по старой дружбе скажу тебе…
— Покажи!
— Ещё чего! Вдруг порвёшь.
— Покажи! — разозлился я окончательно. — Что я тебе — пацан?!
— Не покажу. — Леночка капризно надула губки. — Галина Павловна не разрешила. Говорит, много чести кланяться перед тобой из-за паршивой закорючки на бумаге. Не захотел подписывать — нечего тебе и знать про эту бумагу. Она и с директором согласовала, он ей добро дал…
Уговаривать её дальше бесполезно, и так я выяснил самое главное. Я грустно отправился в комитет комсомола, закрылся на ключ и стал размышлять о своей горькой судьбине. Никого, даже Ленку или Шустрика, видеть мне не хотелось.
Значит, комсорг нужен только для вывески! Этакий свадебный генерал, а точнее, ефрейтор на правах ординарца, ведь в генералах вся эта публика и сама не прочь побыть. Да какой там ефрейтор — мальчик на побегушках…
Эх, не надо было мне лезть сюда. Сидел бы спокойно за кульманом в конструкторском бюро, рисовал бы чертёжики на благо родного завода, от которых была бы хоть какая-то реальная польза — так нет, в комсорги потянуло, власти захотелось. А что в итоге? Бригада той же Нинки Филимоновой в результате моей бурной деятельности работать лучше стала? Да всем этим девчатам плевать на мой обязательный галстучек, а значок с силуэтом Ленина на лацкане пиджака их просто смешит. Раньше я старался не обращать внимания на это, а теперь…
Получил щелчок по носу, вчерашний студент и нынешний комсомольский вожачок-карьерист… Признайся честно: когда тебя Галина Павловна сватала на эту должность из конструкторов, ведь была же потаённая мыслишка продвинуться по комсомольской линии до самых заоблачных олимпийских высот, где обитают партийные боги, а простым смертных ходу нет, ведь была же? Пусть и зарплата на первых порах невелика — те же конструкторские сто двадцать пять да тридцатка от райкома, но надеялся, что заметят молодого да энергичного, призовут в свои полированные кабинеты и скажут: молодец, Витёк, ценим тебя за принципиальность и деловитость, а посему выдвигаем на более ответственную работу, ты уж лицом в грязь не ударь. И были бы счастливые вероноподданические слёзы, которые я выдавил бы, а сказали бы «будь готов», ответил бы, не задумываясь…
А тут, как нашкодившего щенка для острастки макают носом в собственные писюли.
И дело-то даже не в Нинке Филимоновой. Хотят её сделать депутатом — да на здоровье, я проголосовал бы за неё обеими руками, только… Подошла бы она по-людски, сказал бы, мол, так и так, жалко мне пятёрку на взносы отдавать, потому что трудно живётся разведёнке с ребёнком на руках, да ещё без своего угла. Разве бы я не понял и не пошёл бы навстречу?! Да не обеднел бы, в конце концов, краснознамённый и орденоносный без её потом зарабатываемых копеек!
