Гарри Кемельман - В понедельник рабби сбежал
— Ты имеешь в виду здешних арабских? Они еще хуже еврейских. Они словно на привязи, а другой конец веревки крепко держит хозяин.
— Ничего, есть и такие, которые знают, чего хочет мужчина, и как ему это подать. От них кровь кипит. — Он похлопал своего молодого друга по плечу. — Берешь машину, прихватываем пару девочек и едем на уикенд к одному моему родственнику. Хорошо проведешь время, гарантирую.
— Точно? А познакомить с какой-нибудь прямо сейчас не можешь?
— Ты хочешь сказать, сегодня вечером?
— Нет, не сегодня, но… Зачем везти их к твоему родственнику? Я хочу сказать, чем здесь плохо?
— Ладно, подумаем. — Он сознательно сменил тему. — Твой папа сионист?
— Черт, понятия не имею. Никогда не говорил с ним об этом.
— Все американцы — сионисты, — с легким осуждением в голосе сказал Абдул.
— Я американец, но не сионист, — мягко сказал Рой.
— Я имею в виду всех американских евреев.
— То есть?
— Ты же мне говорил, что твоя мать не еврейка. Значит по еврейскому закону ты не еврей.
— Я об этом ничего не знаю. Я всегда считал себя евреем, и так же считали мои друзья. Вообще-то до того, как я поступил в колледж, все мои друзья были евреями.
— И здесь.
Рой рассмеялся.
— Правильно. В колледже и здесь, но здесь я тоже в колледже.
— Ты прав. — Абдул посмотрел на часы. — У тебя в восемь встреча с отцом, ты бы оделся.
— А я что, не одет? Почему я должен наряжаться для встречи с собственным отцом?
На Рое была синяя хлопчатобумажная куртка «Эйзенхауэр» и выцветшие синие джинсы, обтрепанные внизу, на ногах босоножки. Абдул — ему было двадцать шесть, а Рою восемнадцать, — снисходительно покачал головой. Он никак не мог понять, почему американские студенты предпочитали одеваться как бедные рабочие, как феллахи, когда у них были деньги, чтобы купить приличную одежду. Он испытывал приятное удовлетворение от сознания, что одет прилично, даже очень прилично, — обтягивающий костюм из блестящей черной шерсти, рубашка с длинным, остроконечным воротником и широкий цветастый галстук. Вытянув ноги, он поворачивал туфли на пятках и с одобрением рассматривал их. Итальянские туфли с большими медными застежками были начищены до блеска.
— Ты не понимаешь, Рой. Ты идешь в «Кинг Дэвид», где даже в жаркие дни женщины ходят по вестибюлю в норковых палантинах. Отец, скорее всего, поведет тебя в «Гриль». Я даже не уверен, что они впустят тебя без галстука и без носков. Волосы тоже, конечно, им это не понравится, но тут уж они ничего не смогут сделать. Но в куртке и без галстука…
— Я одеваюсь так, и если им это не нравится — придется проглотить. А отец — кого он хочет видеть — меня или мой костюм? Что же касается метрдотеля, то мужчина не должен позволять этим типам помыкать собой. Вот что я тебе скажу, Абдул: мужчина должен быть сам собой. Это главное.
Абдул пожал плечами. Он не хотел спорить с этим молодым американцем, чьей дружбы так усиленно добивался.
— Возможно, ты прав, Рой. Пошли, я провожу тебя до остановки.
Рой сел в автобус, и с освещенного пятачка Абдул шагнул в темноту. Он услышал шаги сзади и остановился.
— Это ты, Махмуд? — спросил он по-арабски. — Мне показалось, что я раньше видел тебя позади нас. Ты шпионишь за мной?
— Я не шпионил. С кем ты дружишь — твое дело, пока оно не затрагивает остальных.
— Я знаю, что делаю, — коротко сказал Абдул.
— Хорошо, не хочу спорить, но если ты надеешься одурачить евреев дружбой с одним из них…
— Послушай, Махмуд, все мы под наблюдением, израильтяне знают, что мы не остановимся до полной победы. Но они надеются, что хорошее обращение — хочешь в университет — пожалуйста, — успокоит хоть кого-то из нас, и мы смиримся с мыслью, что нами управляют. Какое-то время это, пожалуй, еще продлится. А за кем они будут следить внимательнее — за теми, кто смирился, или за теми, кто не поддается? Им же так хочется верить, что кого-то из нас они склонили на свою сторону! — Он улыбнулся в темноте. — Так что я им даже немного помогаю. Рой молодой и не очень сообразительный, но он — хорошее прикрытие. А теперь, если ты шел за мной не для того, чтобы шпионить…
— У меня для тебя новости.
— Ну?
— Мы получили известие из Яффо. В Шин Бет[23] перестановка и Адуми перевели в Иерусалим. Он сейчас здесь. Его видели.
— И что из этого?
— Пожалуй, нам следует какое-то время быть поосторожнее и посмотреть, что происходит.
— Как давно он здесь?
— Кто знает? Возможно, несколько месяцев.
Некоторое время они шли молча.
— В конце концов, какое это имеет значение? — сказал, наконец, Абдул.
— Большое. Если он здесь за главного, нас ждут те же меры, которые они применяли в Яффо и Тель-Авиве.
— Нет. Здесь, в Иерусалиме, такое не пройдет. Здесь слишком много людей со всего света…
— В Тель-Авиве их еще больше.
— Там в основном бизнесмены, у которых в голове только их бизнес. А в Иерусалиме религиозные, ученые, дипломаты, писатели, журналисты — все, кого евреи так стараются убедить в своем либерализме и демократии. Здесь большая христианская община, имеющая связи и в Европе, и в Америке. И это не такой большой город, все тут же становится известным, ничего не скроешь. Поверь, забирать наших людей сотнями и сутками допрашивать их — здесь ему такое с рук не сойдет, это тебе не Тель-Авив, и не Яффо. Кроме того, если его перевели, то уж конечно не на пару дней, он наверняка пробудет здесь какое-то время. Так что, сидеть и ждать следующей перестановки, когда пришлют кого-нибудь другого? Репутация одного человека сделает нас бабами? Что до меня, я готов продолжать. Передай сообщение Швейцарцу. Пусть готовит устройство. Я готов действовать по первоначальному плану.
— А остальным?
Абдул улыбнулся.
— Продолжать, как мы договорились, или — лучше — подружиться с каким-нибудь евреем и устроить так, чтобы быть рядом с ним во время…
Глава XI
Джонатан явно наслаждался ситуацией, бегая туда-сюда по залу Эль-Аль, или серьезно наблюдая, как пожилая женщина перекладывает вещи из одной сумки в другую. Пролетев от бостонского аэропорта Логан до аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке, он считал себя опытным путешественником.
Мириам, на чьи плечи легли все заботы о поездке, вдоволь наволновалась, составляя списки, — что еще сделать, что взять, о чем обязательно не забыть. Теперь, в аэропорту, она поняла, что ничего уже не исправишь, расслабилась и решила наслаждаться путешествием. Сидя среди кучи пальто, чемоданов и сумок, она спокойно потягивала кофе из бумажного стаканчика. Как ни странно, она не беспокоилась, где в эту минуту находится Джонатан, потому что все люди в зале, ожидающие вечернего рейса, казались странно знакомыми, почти как на семейной встрече, где кто-нибудь да проследит, чтобы с ним ничего не случилось. Это впечатление всеобщего знакомства усилилось, когда муж слегка толкнул ее локтем, показывая на пару около стойки.
— Похож на Марка Розенштейна, правда?
Из них троих только рабби проявлял нетерпение. Чем скорее они попадут на борт самолета, тем скорее доберутся до места; ожидание было невыносимым. Он постоянно смотрел на часы, вставал с места и расхаживал по залу, словно поторапливая время. Подойдя к окну, он остановился, тревожно глядя на метель, но успокоил себя тем, что в Логане было то же самое, а вылет не задержали.
Наконец из динамика прозвучало объявление — сначала на иврите, затем по-английски, — что самолет готов к посадке. Они торопливо собрали вещи и, крепко держа за руки Джонатана, стали в очередь. После осмотра сумок очередь разделилась на две, для мужчин и для женщин.
Каждого заводили в занавешенную кабину, где проводили по ним электронным щупом, затем обыскивали вручную. Рабби видел эту процедуру в телевизионных детективах, но никогда не подвергался ей сам. Джонатан начал хныкать, так как обыск напомнил ему осмотр у врача, который обычно заканчивался чем-нибудь неприятным, вроде укола, но отец успокоил его:
— Это не страшно, Джонатан, совсем не страшно.
— Нас обыскали очень тщательно, — сказал он подошедшей Мириам, — даже под одеждой. А тебя?
Она кивнула.
— То же самое. Хорошо, что принимаются все меры предосторожности.
Хотя на билетах были указаны места, в проходе возникла толкотня и давка.
— Они что, не знают, что мы не полетим, пока все не усядутся? — проворчала Мириам.
Рабби посмотрел на попутчиков.
— Для многих, наверное, это первый полет. Или действительно не верят, что мест всем хватит. Мы всегда были скептиками.
Они только легко позавтракали и были очень голодны. К счастью, стюарды и стюардессы начали разносить еду, как только самолет поднялся в воздух. Некоторых пассажиров они пропускали. Человек, сидящий через проход от рабби, сказал стюарду:
