Сьюзан Конант - Пес, который взломал дверь
— Ты волнуешься? — спросила я у Лии, которая искусно водрузила горку куриного салата на зеленые листья латука.
— Нет. С какой стати мне волноваться?
— Не знаю. Я подумала, что ты, возможно, боишься увидеть вокруг себя сплошные слезы. Или вообще не знаешь, что тебя там ожидает.
— Я действительно не знаю, что меня ожидает, но уверена, что меня там ничто не застанет врасплох, — ответила Лия, девушка-маламут.
(«Проекция, — так некоторое время спустя прокомментировала эту ситуацию Рита, моя подруга и квартиросъемщица. — Ты слишком много проецируешь на этого ребенка. Так кто же на самом-то деле волновался?» Сомнений нет, Рита — настоящий врачеватель душ.)
Направляясь к машине, я увидела Кевина Деннеги, атакующего ржавыми садовыми ножницами чахлый барбарис, высаженный в ряд между двором его матери и моим. Как-то раз я попыталась уговорить Кевина посадить вместо этого уродливого колючего растения что-нибудь действительно классное, тсугу, например, или можжевельник и даже предложила ему оплатить часть расходов. Он отклонил мое предложение, и, хотя он ни разу открыто об этом не заявил, у меня осталось такое чувство, словно я совершила какую-то бестактность, например, предложила ему оплатить половину стоимости новой «ауди», лишь бы только не видеть из окна своей кухни его «шевроле».
Когда он увидел нас, то перестал издеваться над барбарисом и перевалился через кустарник, в одной руке держа ножницы, а другой вытирая пот с лица.
— Можно тебя на пару слов? — выкрикнул он прямо мне в ухо, думая при этом, что говорит шепотом.
Понижая голос, Кевин изменяет высоту звука, но не громкость. Когда я отослала Лию в дом проверить, достаточно ли воды мы налили собакам и работает ли автоответчик, Кевин спросил:
— На поминки идете?
Мы сегодня уже встречались с ним по пути из магазина — тогда я и сообщила ему о Роз.
— Вроде того. Решили зайти.
— Стимулятор, — сказал Кевин.
— Что? — не поняла я.
— У нее в груди было имплантировано такое устройство.
— Да знаю я, что такое стимулятор. Он был у Роз? Так вот почему… А почему, собственно, из этого надо делать такую тайну? Это ведь не лекарство от венерических болезней или еще Бог знает чего.
— Элиот-парк, — сказал Кевин.
— Да.
— Ты все еще ходишь туда на занятия?
— Я знаю, что тебя волнует. Граффити, верно? Ты думаешь, что существует какая-то зловещая связь между дрессировкой в парке и граффити, а также всем этим и гибелью Роз. Так вот, единственная связь между всем этим заключается в том, что Роз жила рядом с парком и там тренировала свою собаку, и именно с ее легкой руки клуб стал пользоваться этой площадкой. Даже если бы мы там и не занимались все вместе, она бы все равно ходила на эти теннисные корты. Клуб здесь ни при чем. Но все же очевидно, что ее смерть не так похожа на дурацкий несчастный случай, как нам показалось. Значит, стимулятор, говоришь? А тут еще вода и электричество…
Его передернуло.
— А откуда тебе известно, что у Роз был этот стимулятор?
Тут на заднем крыльце появилась Лия, и Кевин отчаянно замотал головой. Ему явно не хотелось обсуждать вскрытие при Лии. Ему все же удалось убавить громкость и прошипеть всего одно слово: «экспертиза».
У женщины, открывшей нам дверь дома Джека Инглмана, были непослушные седые волосы, которые она откинула с пухлого влажного лица, и короткие толстые пальцы с коротко подстриженными ногтями. Она назвалась Шарлоттой Загер, сказала, что Джеку приходится сестрой, а затем схватила мою руку и принялась так неистово трясти ее, словно это был гнилой коренной зуб, вырвать который мешал прочный корень. Я ничуть не удивилась, узнав, что она дантист.
Наша корзинка с фруктами оказалась почти незаполненной по сравнению с другими тремя или четырьмя, выставленными на столиках в прихожей, а может быть, наши яблоки и груши уже переложили в большую серебряную вазу, которая стояла на кофейном столике в гостиной. Протестантская смерть пахнет гладиолусами, а еврейская — фруктами. Самым странным было то, что все эти ананасы, дюжины виноградных и банановых кистей, сотни груш, грейпфрутов, апельсинов и яблок абсолютно никто не ел. В столовой люди накладывали себе на тарелки булочки, кусочки копченого лосося, сливочного сыра и помидоры; те же, кто был в прихожей и гостиной, ели шоколадные пирожные с орехами и печенье, но к фруктам все относились так, словно это был муляж.
Со смертью Роз лоск спал с лица Джека, и стоило заглянуть ему в глаза, как тут же становилось ясно, что его мысли где-то очень далеко. Несмотря на это, он поприветствовал нас. Сказал ли ему кто-нибудь хоть слово из того, что успел прошипеть мне Кевин? Я смутилась и взяла Джека за руку, зато Лия распростерла объятия и заключила в них Джека, после чего они вдвоем уселись на кушетку напротив пустого камина. Мне показалось, что ему стало уютно в ее молодой компании и что она, невзирая на разницу в возрасте, смогла проявить такое невинное и не знающее временных границ милосердие, которое я бы и сама была бы рада выказать, если бы знала, где его найти, — может, у меня и вовсе его не было.
Затем в комнату прошествовала Хедер с Капризой на руках и достаточно громко заявила:
— Холли, что ты думаешь о кубке? Соревнования в Нонантуме состоятся девятнадцатого ноября. Еще куча времени. Народ скинется. Роз знали все.
Она протянула руку к серебряной вазе, взяла наливное яблоко и вонзила в него длинный блестящий нож. Яблоко громко хрустнуло.
— Я себе представляю нечто в этом духе, — добавила она, указывая на серебряную вазу.
Каприза проводила вытянутую руку Хедер своими блестящими черными глазками, словно пытаясь угадать, какой из фруктов на сей раз та выберет.
— Ее выиграла Вера.
Бесс Стайн сидела на маленьком диванчике для двоих и тихо беседовала с сестрой Джека, но многолетний опыт дрессировки собак привил ей острое неприятие к дурному поведению особей любой породы. Также ей не составляло труда видеть насквозь чрезмерно падких на награды собачников. Как для Бесс, так и для меня намерения Хедер были ясными как день, с той же очевидностью можно предугадать поступок голодного терьера, разглядывающего сочную вырезку, — она имела в виду учреждение мемориального кубка, который должен был присуждаться пуделю, завоевавшему наибольшее количество очков по послушанию, и можно было без труда догадаться, о каком именно пудельке идет речь. Теперь, со смертью Роз, пуделю Хедер не было равных.
— Знаешь, — добавила Бесс, якобы меняя тему, — Роз была невероятно тактичной и удивительно скромной чемпионкой.
— Она была очень надежным и очень великодушным человеком, — сказал темноволосый долговязый молодой мужчина, с которым мы не были знакомы. — Меня зовут Джим О'Брайан. Я проходил стажировку у Роз, иначе говоря, мне повезло.
Пока все продолжали знакомиться, Шарлотта Загер привела в комнату еще пару женщин, которые тоже оказались коллегами Роз и которые совместно с Джимом стали восхвалять ее.
— У нее был такой бесподобный, бесподобный голос, — сказала одна из них.
— Мелодичный, — вставил кто-то.
— Хотелось слушать его и слушать, — продолжала первая дама. — Когда впервые видишь ее, то кажется, что она совсем тихоня. Но как бы не так! Я считаю, что она была одним из самых терпеливых и непреклонных людей, каких я только встречала за свою жизнь. И такая оптимистка! Такая доброжелательная! Не говоря уж о ее настойчивости!
И при этом убита? Настойчива и убита!
— Помните эту историю со статьей пятьдесят один «а»? — спросила вторая дама. — Помнишь, Джек?
Джек безучастно кивнул.
— Я тогда стажировался у нее, — сказал Джим О'Брайан, — Это было четыре года назад. У нее в группе был один мальчик, родителей которого можно было назвать просто образцово-показательными. Кстати, они были сопредседателями Ассоциации родителей и учителей.
Одна из воспитательниц широко открыла глаза и уставилась на Джима.
— Не волнуйтесь, — сказал он ей. — Назовем этих родителей мистер и миссис Ньютон. В общем, это старая история с ужасными синяками и еще более ужасными объяснениями, откуда эти синяки взялись. Роз поговорила с этими родителями, предложила им обратиться к специалисту. Но синяки у ребенка не переводились, и тогда она подала на них по статье пятьдесят один «а».
Не увидев понимания на наших лицах, он пояснил:
— Подозрение в избиении малолетних.
— Не думаю, чтобы им это особо пришлось по душе, — сказала Шарлотта Загер.
— Роз не боялась чужой злобы, — ответил ей на это Джек.
А если бы боялась, то замуж за Джека уж точно бы не вышла. Но скорее всего, его семья испытывала чувство, которое злобой и не назовешь, это было нечто другое и, возможно, прямо противоположное.
— …Особенно если дело касалось детей, — сказал кто-то. — Или собак. В этом была вся Роз. Дети и собаки.
