Давид Сурдо - Тайный дневник да Винчи
Настоящий огонь и густой черный дым без посторонней помощи подняли на ноги кое-кого из слуг. Они разбудили всех остальных, и вскоре пламя удалось сбить и залить водой. Еще немного, и пожар набрал бы разрушительную силу, уничтожив все дотла.
Чезаре вышел на воздух. От слов юного слуги сжималось сердце. Отец в огне, на кресте! И его собственный кошмар! Подобные знамения никого не оставили бы равнодушным, кроме, возможно, человека глубоко религиозного, кто верует, что Бог убережет его от зла или по крайней мере дарует вечное спасение в царствии Небесном. Но Чезаре был суеверен и терзался страхом. Он искал способы подкупить, умилостивить суровое карающее божество: оно являлось его образом и подобием, отражением черной души. Бесполезно. Внушительное собрание реликвий, включая Синдон, не смогло остановить или задержать падение Чезаре. Падение, становящееся все более головокружительным.
А теперь еще ужасные предзнаменования: кровь, горящий крест, мертвецы, требующие отмщения.
Чезаре посмотрел на луну, поднявшуюся высоко над горизонтом и походившую на обледеневший снежный диск. Его не оставляло ощущение, будто самый тяжкий грех из всех своих грехов он совершает в настоящий момент. Юноша и девушка, наследники крови. Потомки Христа. Однако он верил: это прегрешение поможет очиститься от скверны и восстановит его земную власть.
Чезаре вернулся в крепость. По крытой галерее, уводившей вниз по спирали (вроде винтовой лестницы), он спустился в глубокий подвал, где находилась темница. В одном из застенков, самом большом и мрачном, томился пленник: юноша, похищенный Чезаре. Он сидел, привалившись к дальней стене, с кандалами на руках и цепью, обмотанной вокруг оконной решетки высоко над головой. Когда юношу привели в тюрьму, он еще поначалу держался на ногах. Выглядел юноша плачевно. Он почти не ел, одежда его превратилась в грязные лохмотья. Но он сохранял спокойствие и не сетовал на судьбу. На лице, сквозь грязь, проступало выражение бесконечного достоинства.
Чезаре не решился убить его. Он рассчитывал, что мальчик умрет сам от истощения. Чезаре не осмелился умертвить пленника своей рукой или отдать преступный приказ. А ведь его совесть отягощало немало убийств. Но трогать юношу он не стал — святотатственно и слишком опасно. По его извращенным понятиям заморить человека в темнице голодом (день за днем надзиратель давал пленнику только кусок черствого хлеба и капельку воды) являлось менее чудовищным преступлением, чем перерезать ему горло или сбросить с крепостной стены. Может, Чезаре Борджиа и в самом деле постепенно сходил с ума.
— Эй, парень! — окликнул он юношу из темноты подземного каземата.
Юноша не спал, он очень ослаб. Он очень медленно поднял голову и посмотрел на своего тюремщика. Его глаза и горестная складка губ выражали страдание, но ни презрение, ни ненависть не искажали его черты. Чезаре приводило в ярость столь очевидное проявление силы духа и мужества. В тысячу раз больше он желал бы увидеть ненависть, презрение и даже отвращение. Он предпочел бы, чтобы мальчик дал ему хотя бы слабый повод для жестокого обращения, и тогда извращенный ум нашел бы достойное оправдание подлости, превратив следствие в причину. Но Чезаре было отказано даже в такой крошечной отдушине, ничтожной лазейке, позволявшей снять с души тяжкое бремя. В бешенстве Чезаре круто развернулся и ушел туда, откуда явился.
Поднимаясь наверх, он вдруг сжал правую руку в кулак и с размаху ударил в шершавую каменную стену, разбив в кровь костяшки пальцев. Неосознанно он зализывал ранки, как животное, мысленно блуждая где-то очень далеко. Но рассеянность длилась недолго. Чезаре вернулся в настоящее, в свою крепость, и стал собой. И вспомнил тогда о сестре юного узника. Ее тоже держали под замком, но совершенно в иных условиях. Чезаре захотелось ее увидеть. Он поселил девушку в роскошной комнате, самой роскошной в крепости. Окно замуровали с внешней стороны, закрыв стекла, а дверь по двое караулили часовые. Чезаре велел забить окно на случай, если девушке в порыве отчаяния взбредет в голову броситься вниз. Он не сомневался: она может сотворить нечто подобное. Но тот, кто судит о других по себе, нередко заблуждается. Подозрительный человек никому не доверяет, вор надежно прячет свое добро от ловких чужих рук, скрытный ловит на себя проницательные взгляды. Величие или ничтожество — свойства души, более или менее постоянные: от них невозможно отделаться, сменив маску или позу, они лишь спрячутся под внешней личиной.
В стене спальни, соседней с комнатой пленницы, были проделаны сквозные отверстия; с обратной стороны стену покрывала большая фреска с изображением лошади, и потайные смотровые щели в точности соответствовали глазам животного. Чезаре отодвинул деревянные заслонки и взглянул на девушку, распростертую на постели. Она казалась спящей, но, понаблюдав за ней, он заметил слабую дрожь, сотрясавшую хрупкое тело. Чезаре напряженно прислушался и разобрал приглушенные всхлипывания. Она тихо плакала, изливая свое горе, как умела — молча. Чезаре страстно желал, чтобы девушка отдалась ему. Он жаждал обладать ею. Она была прелестна. Более того, ее лицо источало сияние.
Взять ее силой не составляло труда. Но, как и в случае с ее братом-близнецом, Чезаре боялся. Не следовало нарушать законы и традиции. Даже если в течение нескольких дней он не уговорит ее добром, священник все равно совершит венчание, она будет его женой «перед Богом», и он исполнит супружеский долг.
Она станет его женой «перед Богом» ради соблюдения видимости благочестия — превратив обряд в фарс. В этом выражался весь Чезаре Борджиа. Церемония заменяла ему сущность таинства. Всевидящему Богу, если вправду он сущий на небесах, оставалось только оплакивать пропащую душу. Ведь в 1499 году Чезаре уже сочетался законным браком с Шарлоттой д’Альбре, сестрой короля Наварры. Жену он любил намного меньше своей лошади, и она значила для него не больше, чем самый убогий нищий бродяга в его владениях.
13
Север Франции, 2004 год
Каталина ехала в Жизор. Из-за этого у нее пропадал забронированный обратный билет: она планировала улететь в Мадрид в тот же день поздним рейсом. Каталина уже позвонила в свою газету, отпросившись у шефа и на пятницу тоже, чтобы до понедельника ей не пришлось торопиться на работу. Уговорить шефа оказалось нелегко, а ей предстояло выдержать еще один утомительный разговор, на сей раз с тетей. Тетушка наверняка станет допытываться в мельчайших подробностях, что произошло в адвокатской конторе. Каталина думала отделаться коротким сообщением, вроде: «Дедушка оставил мне чуть больше шести тысяч евро и кое-какую недвижимость в семидесяти километрах к северу от Парижа. А так как я уже здесь и возвращаюсь не раньше понедельника, то мне пришло в голову взглянуть на дом».
И это чистая правда, но, конечно, не вся правда. За кадром оставался ребус с двумя одинаковыми элементами пазла и книгами. Упоминать о них Каталина не собиралась. Одно из двух: или тетя выразилась бы примерно в таком духе: «Так я и знала, чокнутый Клод выкинул очередной свой фокус», или подвергла бы племянницу мучительному допросу, к чему, откровенно говоря, Каталина совершенно была не готова. Прежде всего она сама до сих пор ничего не понимала, а также пока не разобралась, правда ли дед свихнулся.
Все равно, ее желание узнать, какое имение ей досталось, съездить в Жизор и посмотреть на дом казалось вполне естественным. Люди не каждый день получают такие подарки, а усадьба находилась совсем недалеко от Парижа. Каталина рассудила: всякий поступил бы на ее месте точно так же. Получив в наследство дом и деньги (даже если исключить странный набор предметов), любой нормальный человек проявил бы любопытство, отказавшись от мысли о немедленном отъезде. Наверное. Для Каталины, женщины импульсивной, часто действовавшей интуитивно (что в большинстве случаев приводило к злополучным последствиям, особенно в отношениях с мужчинами), иного варианта просто не существовало.
После приятного обеда с адвокатом — Каталина не сумела отказаться от его настойчивого приглашения — секретарь д’Аллена взялась все устроить. Она арендовала машину, подготовила исчерпывающие и понятные инструкции, как добраться из Парижа в Жизор, и дала точный адрес усадьбы. Не удалось только предупредить о приезде Каталины сторожа, некоего месье Мореля, присматривавшего за домом после кончины деда: попытки разыскать его не увенчались успехом. Кстати, сторож получал пожизненную пенсию, назначенную прежним хозяином, Клодом Пенаном, а также имел разрешение жить в доме до своей смерти. Этого права его не могла лишить даже Каталина, новая владелица собственности. Не вызывало сомнений — сторож пользовался полным доверием деда. Благодаря его заботам дом поддерживался в жилом состоянии, и вселиться можно было в любой момент. Это в высшей степени устраивало Каталину, не только избавляя от необходимости искать гостиницу, но и давая возможность провести ночь в типично нормандском маленьком chateau, как выразился д’Аллен. Подобная перспектива очень воодушевляла молодую женщину.
