Ирина Глебова - Честь дома каретниковых
Итак, вернувшись в город, Викентий Павлович чуть ли не первым делом пришел в Волжско-Камский банк. Раньше ему здесь бывать не приходилось, однако не раз он любовался чудесным новым зданием, всего два года как построенным. Изящный особняк из светлого гранита, с высокими сводчатыми окнами, мозаичной дверью украсил центральную Николаевскую площадь города. Высоко над входом, с двух сторон, из стены словно рвались на простор остроносые струги — такие, какие ходят по Волге и Каме…
Юркий клерк встретил Петрусенко в шикарном вестибюле — с пальмами, лепным потолком, коврами. Правда, дальше, за сплошной стеклянной стеной просматривался рабочий зал — совершенно деловой: кассы, стойки, стрекот машинок… По широкой, устланной ковром лестнице со своим провожатым Викентий Павлович поднялся на второй этаж. Он еще накануне условился с директором банка о встрече, и тот ждал его в своем кабинете. Там же был управляющий и старший кассир.
Петрусенко, когда решил потянуть за эту ниточку, не слишком надеялся на результат. Просто он как дотошный сыщик привык отрабатывать любую мелочь. И теперь с удивлением узнал, что может что-то и получится.
— Да, — сказал ему директор, — бумаги, о которых вы говорите, не именные. Но все же у нас есть возможность по номерам и серии установить, из какого региона они к нам поступили.
— Особенно, если вы укажете хотя бы приблизительное время поступления бумаг, — добавил старший кассир.
— Сделаю это прямо сейчас!
Петрусенко прищурился, высчитывая день гибели обоих Каретниковых, время на дорогу…
— С пятнадцатого июля прошлого года, не ранее. И думаю, в течение двух последующих недель — вряд ли позже… Но, если бумаги вновь пущены в оборот?
— Это не помеха, — успокоил его директор. — Все входящие и выходящие у нас строго регистрируются. Вот только, дорогой господин Петрусенко, это работа кропотливая…
— Я буду терпелив! — заверил Викентий Павлович. — И буду благодарен, если результат окажется положительный. А если нет — это тоже мне кое о чем скажет…
Вчера утром нарочный из банка принес ему записку от директора. Тут же, кликнув дежурного извозчика, Викентий Павлович покатил из управления на Николаевскую площадь. В кабинете кроме директора и старшего кассира сидел еще один человек — в форменном сюртуке, лет тридцати, худощавый, спокойный, с внимательными темными глазами.
— Это наш служащий, — представил директор, — кассир второго ранга господин Ващенко.
Викентий Павлович с интересом взглянул на молодого человека: ясно же, что он тут не случайно. Так оно и оказалось. В своих учетных книгах банковские служащие нашли запись об акциях, зарегистрированных в Саратовской губернии и поступивших в банк именно в тот период, который указал Петрусенко. Увидев в книге роспись Ващенко — именно он принимал бумаги и оплачивал их, — старший кассир решил поговорить со служащим. Он хорошо знал, что у этого молодого человека острый ум и цепкий глаз — сам не так давно повысил ему рабочий разряд. И хотя времени со дня оплаты прошло немало, выданная сумма была очень значительной… Может быть, Ващенко что-то запомнил?
Теперь же, довольно улыбаясь, директор попросил: — Василий Петрович, расскажите господину следователю то, что вы рассказали нам.
Петрусенко увидел, как вспыхнули щеки молодого кассира, и понял: директор впервые обратился к нему по имени-отчеству.
— Бумаги к оплате предъявляла женщина, — сказал Ващенко. — Я запомнил, потому что… потому что это было нетрудно.
— Ага! — Петрусенко вскочил с кресла, подошел вплотную к молодому человеку. — Красивая женщина, я вас правильно понял?
— Да, очень. — Ващенко со смущением уже справился, снова был спокоен и обстоятелен. — Но… как бы это сказать? Несколько вульгарная, что ли…
— Лет около тридцати?
— Да, наверняка не меньше, но выглядит моложе.
— Говорите, говорите, — подбодрил его Петрусенко. — Опишите ее.
— Рыжие волосы, глаза… играют, улыбается, прекрасные зубы, а вот голос немножко резковат. Фигура… — молодой человек глянул в сторону: директор и управляющий слушали, подавшись вперед. Он не выдержал, бросил на Петрусенко смешливый взгляд, но улыбку сумел спрятать. — В общем, женственная, полноватая, но стройная. Одета сия дама была роскошно: платье тончайшего панбархата, декольте, шляпа с перьями… Так что не запомнить ее просто было невозможно.
Прощаясь и благодарно пожимая своим собеседникам руки, Викентий Павлович сказал директору:
— Толковый молодой человек! Он мне очень помог.
— И служащий очень способный, — ответил директор. — Мы свои кадры ценим.
Когда дома Викентий Павлович рассказал обо всем жене, она даже руками всплеснула:
— Так значит ты прав? Эта женщина и жених Настеньки сообщники?
— У меня уже нет сомнений. Все сходится.
— Как же эта славная девушка переживет такое! Отец и брат так страшно погибли, у нее надежда была только на то, что есть любимый человек… А теперь выясняется… Ой, нет!
Викентий Павлович в который раз подивился проницательности своей милой жены. Всю историю она знала с его слов. Настю в глаза не видела, а вот подишь ты, как верно почувствовала! Ведь девушка и впрямь была на грани нервного срыва, когда Петрусенко ее впервые увидел. Он вспомнил напряженную, как струна, фигуру «молодого хозяина», глаза, в которых пряталось отчаяние… То, что Анастасия смогла выговориться, открыться ему, возможно, спасло ее от какого-то губительного поступка: полгода странной жизни, на которую она обрекла себя, полгода страшной тайны, которую хранила, исчерпали ее силы. Он вселил в нее надежду на достойный выход, хотя девушка и не представляла, что же это может быть. Просто доверилась. А вот теперь, возможно, окажется, что тот, кого она любит, — убийца!..
Мысли Петрусенко вновь вернулись к Журину.
— Знаешь, Люся, я вот все думал: если Константин убил Андрея Каретникова, то как кстати попал под колеса Иван Афанасьевич! Живого попробуй, обвини в убийстве! Он ведь и опровергнет легко. А мертвый бессловесен… Res est magna tacere! Великое дело — молчание…
— Что ты, Викеша, хочешь сказать? Неужели…
— Да, дорогая, опять совпадение. Да еще такое удобное!
— Но разве это возможно? Ведь виновные, ты рассказывал, уже схвачены и наказаны…
— В том-то и дело… Я в Саратове читал протоколы допросов двух убийц. Один был сильно пьян и ничего не помнил. Второй — потрезвее, потолковее… В общем, есть там неясные места. Сомнительные. И знаешь, что я сделал?
— Что?
Петрусенко сделал паузу, поддразнивая жену. А она теребила его рукав, заглядывая в глаза. Наконец он засмеялся, смилостивился.
— Я просил отправить этапом сюда этого второго, Чистякова, из Казанской тюрьмы, где он отбывает наказание. Сегодня сообщили — Чистяков прибыл. Завтра буду сам его допрашивать.
Глава 10
Район этот назывался «Холодная гора», а улица — Тюремная. Много раз бывал здесь Петрусенко — такова служба, — а все равно всегда настроение портилось. Даже в такой чудный весенний день. И хотя рядом тянулись домики Холодногорского поселка, но губернская тюрьма, охватывая большую территорию, опоясавшись мрачной каменной стеной, довлела над всем.
Разглядывание через зарешеченные окошки, щелканье засовов, внимательные глаза жандармов, «все в порядке, ваше благородие, извините, проходите…» — процедура, хорошо знакомая Викентию Павловичу. Через тюремный двор, мимо серых одноэтажных корпусов прачечной, мастерских, больницы он прошел к основному тюремному зданию. С начальником тюрьмы была договоренность: Чистякова приведут не в комнату для допросов, а в кабинет одного из старших офицеров. Даже подадут чай. Викентию Павловичу хотелось, чтобы осужденный почувствовал себя спокойно, расслабился, чтобы беседа шла простодушно и доверительно.
Еще до отъезда из Саратова Петрусенко просмотрел протоколы допросов двух убийц Каретникова. На первый взгляд, дело выглядело довольно просто. Два приятеля — бондарь Чистяков и скорняк Сабанеев выпивали в трактире на Стрелецком переулке. Переулок этот прямиком выходит на площадь перед отелем «Палас». Чистяков и Сабанеев были уже хорошо навеселе, когда в трактир вошел «ванька» Машков, оставив свой пароконный экипаж у входа. Мастерская по выделке меха и кожи, где работал Сабанеев, находилась при городских извозных конюшнях, и тот хорошо знал всех кучеров, Машкова в том числе. Он замахал знакомому руками, громко зовя за стол, но Машков побрезговал пьяными, сел за другой. Сабанеев обиделся, стал жаловаться Чистякову на то, что Машков зазнайка, мало с кем дружит, сильно гордится своими породистыми рысаками и красивой коляской.
— А вот мы и прокатимся на его коляске! — озорно засмеялся Чистяков. — Пусть себе хлебает суп с требухой, а мы на его рысачках!..
