Паула Гослинг - Ответная месть
Он глубоко вздохнул и вытащил новую морковку.
— Я стараюсь не думать о том, что происходит за стенами этого приюта. Вот то, что происходит здесь внутри, — это уж моя забота.
— Когда вы его видели в последний раз?
Отец Фини почесал нос, все еще держа в руке нож, который двигался при этом перед его прикрытыми глазами.
— Попробую вспомнить… Вы сказали, что его убили в конце недели?
— В субботу вечером или рано утром в воскресенье, — уточнил Страйкер.
— Да, конечно, как раз перед этим… именно накануне, в пятницу, он покинул нас. Я думал, он не устоял перед искушением Бахуса, честно говоря. Он пришел к нам в период трезвости, надеясь покончить с пьянством, и я подумал, что он не выдержал. Знаете, как некоторые — по две недели могут не пить, а затем снова пускаются в загул. Вот я и подумал, что он один из таких.
— Итак, вы его не видели с пятницы?
— Да, так. По крайней мере, с ленча в пятницу.
— А не было ли у него здесь друзей или врагов?
— Нет, не могу назвать никого. Он интересовался многими людьми, проявлял живой интерес почти к каждому. Он беседовал со многими — он, знаете ли, умел слушать. В нашей работе так важно уметь выслушать человека.
— В нашей работе тоже, — проговорил Страйкер, закрывая свой блокнот.
— Не понимаю, какого черта они потащили ее с собой на Фрэнч-стрит? — проворчал Нилсон, когда они с Пински направлялись к дому Ричмонда. — Это не место для женщины.
— Она же агент федеральной службы, не так ли? — заметил Пински, — значит, должна быть привычна к таким вещам.
— Ну, конечно, она читала об этом в книжках и изучала в школе. Это же совсем не то, что быть уличным полицейским, Нед. Эти федеральные работники умеют только хорошо говорить — когда же требуется выполнить грязную работу, сию же минуту зовут нас, — продолжал ворчать Нилсон. — Я думаю, она, возможно, защитила в колледже диплом по философии, выполнила какое-нибудь остросюжетное задание, чтобы говорить с гордостью: да, поработала! А потом перевелась подальше от нашего пекла.
— Она двигается, как энергичный, хорошо тренированный человек, — заявил Пински. — Я уверен, что она тренируется, занимается бегом или чем-то подобным. Никогда не будет у человека такой легкой свободной походки без занятий спортом: теннисом, например, или фехтованием, или танцами по крайней мере.
— Я вот что тебе хочу рассказать, — продолжал Нил-сон. — Она была почему-то чертовски рада увидеть этого Хоторна на столе в морге, понимаешь? Спросила, якобы для идентификации, нет ли у него небольшого округлого шрама на заднице? Бэннэрман перевернул его — такой шрам был. Я предполагаю, что она этот шрам ему и устроила. Возможно, укусила его.
— Да брось ты!
— Нет, я думаю, так оно и было. У нее был очень довольный вид, это уж точно не от горя. Я уверен, что между ними кое-что было, а потом он ее бросил, или что-то в этом роде.
— Похожа она на тех женщин, которых бросают?
— Нет, конечно, — но кто знает, не был ли этот самый Хоторн такой тварью, что мог бы бросить и мисс Америку, например, а? Некоторые мужики, представь себе, испытывают неприязнь к красивым женщинам, им нравится унижать их, втаптывать в грязь.
— Ну, ты-то к ним не относишься, — заметил Пински, когда Нилсон свернул к обочине и сверил номер дома, возле которого они остановились, с записью в блокноте.
— Конечно, не отношусь, — согласился Нилсон. — Я ценю красоту во всех ее проявлениях, а особенно в женской половине человечества. Кажется, это здесь: номер 4583 Пэсифик-авеню.
Гостиная небольшого каркасного дома была чистой и опрятной, несмотря на то, что мебель была уже не новой и повсюду виднелись следы детского присутствия. В одном углу стоял ящик с игрушками, один маленький шлепанец был придавлен креслом-качалкой. Верх телевизора был буквально заставлен моментальными фотографиями детей, преимущественно улыбающихся, с выпавшими молочными зубами, разного возраста, пола, с разным оттенком волос, но с тем же удлиненным подбородком и широко расставленными глазами, как и у человека, стоящего сейчас напротив них.
— Я не хочу рассказывать об этом, — мрачно произнес он.
— Перестань, мужик, — этот негодяй уничтожает полицейских, — сказал Нилсон.
— Я знаю — сам видел.
Фрэнк Ричмонд был худым, высоким мужчиной с упрямым выражением глаз и легким акцентом, доказывающим, что он родом из штата Джорджия. Одежда свободно болталась на нем, как будто он совсем недавно потерял много веса. Кожа на его лице была бледной и сухой, а руки дрожали, когда он закуривал сигарету.
— Как бы вы себя почувствовали, когда мозги вашего партнера вдруг вылетели вам на колени, а? Слушайте, я всегда служил честно и хотел работать в полиции, но я вынужден был уйти, понимаете? Следующим мог быть я, а я хочу, чтобы мои мозги оставались внутри моего черепа.
— Поэтому вы ушли, верно?
Ричмонд как будто приготовился от чего-то защищаться:
— А из-за чего же, черт побери! Я не боюсь встречи с преступником один на один, не боюсь быть избитым, не боюсь, что мне будут плевать в лицо. С нами это бывает, мы все готовы к этому. Но когда в меня стреляют из засады, когда на меня охотятся, а я даже не имею шанса защитить себя? К черту такое дело!
Он то и дело постукивал своей сигаретой о край пепельницы, хотя пепел на ней еще не образовался. Его ногти были обкусаны до кожи.
— Как вы ладили с Рэндолфом?
— Замечательно ладили. У нас были очень хорошие отношения. Он был парень что надо.
— Как я понял, он был черным?
— Да, он был черным. Ну и что?
— Да у вас вовсе не бостонский акцент, — заметил Пински.
— Не все, живущие южнее линии Мэйсон — Диксон, круглые дураки, — сказал Ричмонд.
Он старался говорить спокойно, но в его тоне чувствовалось раздражение.
— Я вырос рядом с цветными. Я знаю их жизнь. Я был бы горд стоять рядом с Сэнди Рэндолфом всегда и везде, запишите это в ваш проклятый блокнот, ладно? Запишите это. — Его голос стал громким и резким, он как бы старался защитить себя от невидимого нападения.
— Ладно, ладно, успокойся, — сказал Пински. — Извини.
— Он был красивым парнем к тому же, — все еще сердито продолжал Ричмонд. — Негодяй разнес ему все лицо, его жена не могла даже взглянуть на него перед похоронами. Это меня доконало. Его жена, Клемми, была убита горем, она не могла даже плакать, только стояла на панихиде, как черная статуя, а их первый ребенок был еще в ней. Сэнди так и не увидел своей дочери. У меня четверо детей, и я не хочу, чтобы моя жена стояла под дождем у моей могилы и получала письма с соболезнованиями, в которых бы говорилось, каким великим полицейским я был. Я не был великим. Я был обычным полицейским и честно делал свое дело, вот и все. Сэнди был хорошим полицейским, но не на улице. Он был недостаточно жесток для уличной работы — и он ее оставил. Пошел на эти новые компьютерные курсы, которые организовала федерация, хотел перейти на административную работу. Возможно, он был бы у нас первым черным шефом, и вот… — Ричмонд остановился так же внезапно, как и начал говорить. — Вот он мертв.
Он закончил, с глубокой горечью произнеся последние слова. Перед ними был выжатый, убитый горем человек.
Миссис Ричмонд появилась с чашками кофе на подносе. Это была маленькая увядшая женщина с огромными блестящими глазами. На подносе было и блюдо с домашним печеньем.
— Я подумала, что вы все, должно быть, проголодались, — застенчиво произнесла она. Хотела выйти из комнаты, но Ричмонд догнал ее. Ничего не сказал, только прижал ее ладонь к своей щеке. Она погладила его по голове, как ребенка, а затем улыбнулась полицейским поверх головы мужа, как бы извиняясь за него. Фрэнк Ричмонд взял чашку, положил туда сахар из сахарницы и предложил всем кофе. Чашку он держал двумя руками, как будто хотел, чтобы тепло от нее проникло в его тело.
— Что был за вызов?
— Что?
— Что был за вызов, по которому вы выезжали тогда… — Нилсон, жестикулируя, пролил немного кофе на ковер.
— А! Поджог. Кто-то развел несколько небольших костров в подвале здания, предназначенного на снос, есть любители заниматься такими шуточками; но поскольку это все же поджог, пожарные вызвали нас. Мы и поехали. Дети, скорее всего, развлекались — какой-то бессмысленный поджог. Везде разлит керосин, валяются скомканные газеты… пожарных вызвали прежде, чем все как следует занялось, — наверно, хотели услышать вой сирен, увидеть мчащиеся машины. Мы обсудили с пожарниками детали происшествия и отправились обратно.
— А откуда приезжали пожарные?
— Из тамошнего депо — знаете район Гэлло? Они расположены на Эвергрин. Мы направлялись с пожара обратно в участок, когда этот автомобиль догнал нас, водитель поднял руку с пистолетом — и вышиб Сэнди мозги.
Его лицо было неподвижно, как будто он боялся, что одолевавшие его чувства отразятся на нем, но видно было, как пульсировали жилы на виске и на шее. Он сглотнул комок в горле, вздохнул и отвернулся.
