Евгений СУХОВ - МЕДВЕЖАТНИК ФАРТА НЕ УПУСТИТ
— А что с ним случилось?
— Он ведь был шулер. Знатный шулер. Одно время гужевался с «игроками», был у них в крепком авторитете. А у весовых завсегда недругов воз и маленькая тележка. У Николая же, особливо когда он на Дашку Острую глаз положил, таковых и вовсе стало не счесть. На первых порах помогал я ему малость, сошлись мы с ним, хотя я и не голубых кровей. А потом перевели меня в другое место, так ему еще тяжелее стало отбиваться.
Старик нахмурил брови и остро глянул на Савелия:
— Слышал ты про такую игру — в «три косточки»?
— Доводилось.
— На каторге тогда все в нее играли. На паек, деньги, на жизнь. Кто проигрывался, попадал в собственность к выигравшему. Тот мог продать его, поменять, держать при себе как прислугу, как раба, как полюбовника. Мог даже убить! Так вот, был на каторге такой храп с погонялом Дрын, сука последняя. По нем давно вилы плакали. Рабов таких у него было с десяток. На кого пальцем покажет, на того и кидаются глотку рвать. А с отцом твоим у Дрына отношения как-то сразу не заладились. А как меня убрали, так между ними настоящая война началась не на жизнь, а на смерть.
— За что?
Парамон Миронович невесело усмехнулся.
— За власть, Савельюшка, за власть: кому на каторге верх держать. А Дрын, надо сказать, тоже дюже в карты шельмовать мог. Вот Николай и предложил ему: кто выиграет, тому и власть держать. Четыре дня и четыре ночи кряду играли они безвыходно — ну, разве что по нужде выходили, — покуда спор свой не окончили. Николай, сказывают, поначалу проигрывал, но потом отыгрался да еще половину его рабов прикупил. Словом, выиграл. Дрын для виду смирился, а сам прислал в пятый день на хату Николая раба своего, душегубца с бритвой острой. Тот по нечаянности шумнул, так твой батюшка, упокой Господь его душу, проткнул его железным прутом…
— Как это? — спросил Савелий.
— А так, насквозь. Каторга, брат ты мой, всему научит… Месяц после этого еще прожил Николай. А потом вызвал его как-то к себе один начальник. Когда от него возвращался, его и порезали. Прямо в поле, Царство ему Небесное, — размашисто перекрестился Парамон. — Даша Острая, матушка твоя, горевала о нем шибко. Два раза ее из удавки вытаскивали — вот до чего тоска ее съедала. Второй раз едва откачали. Ну и пошла плясать губерния. Она и ранее-то любодейством не брезговала, а опосля и вовсе будто с цепи сорвалась. Мужики к ней, ты уж прости меня, старого, за такие слова, в очередь к ней становились. Ну, и пила, конечно. Допилась до того, что тебя продала. Я потом выкупил тебя за штоф водки. А матушка твоя вскорости померла с перепоя. Так-то вот.
Парамон Миронович вздохнул и истово троекратно перекрестился. А потом продолжил:
— Опасался, скажу я тебе, как бы ты в нее не пошел, к водочке страстишки бы не имел. Но ты ничего, в батюшку. Он у тебя кремень был. Да и ты не рохля какая, тоже с характером не слабым. Потому ведь мало кому удается на Хитровке вырасти, да в дерьме не вымазаться…
Савелий вздохнул, и в левой стороне груди, там, где находится сердце, что-то остро защемило. «Становлюсь сентиментальным, — подумал он и невесело усмехнулся. — Это что, старость?»
Савелий Родионов прибавил шагу, и в нумера «Франция» входил уже уверенно и с достоинством, которое и должно быть присуще ответственному работнику из самой Москвы.
Глава 6. ОБСТОЯТЕЛЬНЫЙ ДОКЛАД
— Что случилось? — спросил Савелий тревожно.
Как только он вошел в гостиничный нумер и увидел Лизу, так сразу почувствовал неладное. К тому же в нумере пахло, как в больнице или аптеке: то ли карболкой, то ли этой едкой духовитой мазью — как ее? — которой мажут синяки и раны.
— Савелий, ты только не пугайся, ничего страшного. — Елизавета попыталась даже улыбнуться, хотя бок сильно болел и саднил после того, как она намазала его противовоспалительной мазью доктора Вишневского. — Меня просто случайно зацепил автомобиль. Но со мной все в порядке.
— Ты выходила в город? — посуровел Савелий. — Но я же просил тебя, Лиза: ни в коем случае не выходи одна из нумера. Нас могут узнать!
Елизавета чувствовала себя виноватой.
— Прости, пожалуйста. Мне захотелось пройтись, посмотреть город, как он изменился с тех пор, как мы…
Лиза всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
Савелий бросился к ней, присел на диван, на котором она сидела, по своему обыкновению поджав под себя ноги, обнял за плечи.
— Милая, — зашептал он, — Лизонька, девочка моя… Прости за мою грубость… Тебе очень больно?
Волна жалости к ней подступила к самому горлу.
— Прости меня, — повторил он тихо.
— За что? — подняла она голову.
— За все.
Их взгляды встретились.
— Я боюсь, — едва слышно промолвила она.
— Чего?
— Этого твоего нового дела.
— Не бойся, все будет хорошо.
Он погладил ее волосы и ткнулся носом в бархатистый завиток.
— Мне очень неспокойно, милый.
— Может, тебе все же уехать? Сама понимаешь, в Москве тебе будет спокойнее.
Елизавета усмехнулась:
— Куда же я от тебя? Ты мой муж, я твоя жена. Ты иголочка, я ниточка. Куда ты, туда и я. Я это уже давно решила.
Савелий наклонился и поцеловал тыльную сторону ее ладони. Ее прохладная рука слегка дрогнула.
— Клянусь тебе, что это будет мое последнее дело.
Она вздрогнула.
— Не говори так… Последнее …
— Отчего же?
— Меня пугает это слово.
Она поежилась, будто от холода.
— Хорошо, — обнял ее Савелий. — Тогда я скажу иначе: после этого дела я завязываю. Ухожу на пенсию.
— Правда?
— Правда.
Ее глаза начали светиться. На лице появилась улыбка. Ну вот, слава богу, перед ним прежняя Лизавета. Его императрица Елизавета Петровна.
— Это хорошо. Это очень хорошо. Я так давно хотела услышать эти слова… — И вдруг, без всякого перехода, сказала капризно, как девочка-подросток: — Ты знаешь, здесь никто не носит шляпок. Все носят косынки или платки. На меня, в шляпке и перчатках, смотрели, как на выходца с того света.
— Ты же как-никак жена ответственного работника, и тебе просто положено прилично одеваться, — заметил ей с улыбкой Савелий. — Так что будь добра соответствовать.
— И все же купи мне косынку.
— Зачем? Ты больше никуда не выйдешь.
— Ну купи.
— Хорошо, куплю. — Он нахмурил брови: — А теперь покажи, куда тебя приложило.
— Ни за что, — отодвинулась от него Лизавета.
— Почему?
— Не хочу, чтобы ты видел меня такой.
— Ну, может, я смогу тебе чем-то помочь.
— Чем? Я уже сама себе помогла. Там просто огромный синячище, и все, — недовольно буркнула она. — Я не хочу, чтобы ты это видел.
— Больно тебе?
— Немножко. Но это скоро пройдет.
— Смотри у меня! — сделал нарочито строгое лицо Родионов.
Лиза шутливо приложила пальцы левой ладони к виску.
— Слушаюсь, товарищ старший инспектор Наркомата финансов.
— Честь отдается правой рукой, — сделал назидание Савелий.
— А вот здесь ты лукавишь, — игриво посмотрела на него Лизавета. — Честь отдается вовсе не так.
— А как?
— А вот, смотри.
Елизавета высвободилась из его объятий, легла на диван и, слегка приподняв юбку, призывно протянула к Савелию руки.
— А ты, оказывается, хулиганка, — ослабил Родионов галстук на шее.
— Только самую малость.
* * *Это был второй визит Савелия Родионова в банк. Задержаться на сей раз предстояло подольше, а действовать следовало куда искуснее.
— А что предусмотрено на случай экстренной эвакуации золота? — спросил Савелий, то бишь Александр Аркадьевич, оторвавшись от финансовых гроссбухов банка.
Бочков и главный бухгалтер удивленно переглянулись. Прежде им таких вопросов не задавали.
— Вы полагаете, Казани все же грозит вторжение чехословацкого корпуса? — осторожно спросил комиссар Бочков.
— Ни в коей мере, — твердо ответил Савелий Родионов, сведя брови к переносице и осуждающе глядя на Бориса Ивановича. — Наша Красная Армия, несомненно, даст сокрушительный отпор этим белогвардейским прихвостням, если они попытаются сунуться сюда. Я спросил это постольку, поскольку такая мера предосторожности просто обязана иметься у банка, хранящего столь значительное количество материальных средств. Не более того.
— Хорошо, — не сразу ответил Бочков. — Пойдемте.
Савелий охотно отложил бухгалтерские документы, в которых мало что смыслил, и пошел за Борисом Ивановичем.
Они вышли на задний двор, и Родионов увидел рельсы, подходящие прямо к зданию банка, а чуть поодаль — локомотив с прицепленными четырьмя вагонами без окон.
— Это узкоколейка. Она только строится, но уже проложено двести пятьдесят саженей пути. Она свяжет банк с железной дорогой. И если вдруг…
