Александр Горохов - Кровавое шоу
— Пошел к черту. Попробуешь — узнаешь, — не смущаясь ответила Надя.
— Хорошо сказано! Априори ничего не определишь! Но, дамочки, я прошу, чтоб вы все-таки сохраняли приличия в мое отсутствие. Во всяком случае, без шумных бардаков в моей родной хате. Джине я не очень доверяю, а ты лично, Надежда, можешь гарантировать порядок?
— Да, — уверенно ответила Надя. — Я в Москву не веселиться приехала.
— Она баба строгая, Афоня! — закричала Джина, вытащив из машины большой пакет. — Да и я для тебя целомудрие хранить буду!
— Такой пошлости мне от вас не надо, но главное требование мое знаешь — никаких иностранцев, негров там, а то мы с вами еще СПИД подхватим.
— Мы обожаем только своих и из ближнего зарубежья! — заверила Джина.
Поболтав с полчаса, выкурив по сигаретке и распив бутылку сухого, они расстались. Надя поплелась назад, в осточертевшую палату.
Ближе к вечеру у нее разнылась сломанная рука и разболелась голова. За полночь она все еще уныло слонялась по пустым коридорам больницы, обдумывая свои планы, главным в них было два момента: первый, конечно, найти кассету, а второй пункт был более сложным, а может быть, даже и опасным. Тот факт, что восходящая звезда эстрады Анна Корецкая (Надя ее узнала) с неизвестной целью приходила на квартиру убитого со своим мордоворотом, надо было использовать, но как? Да чтобы еще раз не врезали. Но в любом случае реализацию планов приходилось отложить. И Надя, меряя сонные коридоры больницы, стонала не столько оттого, что ныла рука, сколько от угнетающей мысли, что с каждой секундой убывает даром проходящее время! Часы и дни уходили в пустоту, а Патрисия Каас уже в шестнадцать лет поимела всякие музыкальные призы, Эллу Фицджеральд в пятнадцать лет знал весь Нью-Орлеан, Надю, в ее почти двадцать, как певицу знает и ценит только ресторанный оркестр «Пельмени» города Челябинска.
В среду, в седьмом часу, на фирму «Граммофон XXI век» привезли зарплату. Денег было много, потому что персонал большой, предприятие процветало, почти уравнявшись даже с таким гигантом, как «Мелодия». Мешки с деньгами вытащили из бронированной машины, и кассир Лажечников быстро выдал жалованье истомившемуся коллективу студии. Событие требовалось отметить, тем более что подвернулось два повода. Во-первых, вчера утвердили выпуск альбома «Молодые звезды России», во-вторых, следовало по-человечески помянуть Акима Княжина, поскольку с его смерти минуло девять дней.
Первые три тоста подняли за процветание родной фирмы и запуск в производство новых компакт-дисков. Шеф фирмы Агафонский подчеркнул, что для «Граммофона» наступает новая эра. Эра XXI века.
Про Княжина вспомнил старик Пороховников, выпили в память покойного молча, не помянув ни добрым, ни злым словом, будто не усилиями Княжина создалась эта фирма, где все они — около двух дюжин молодых людей (кроме кассира и Пороховникова) — получили непыльную и хлебную работу с перспективой и возможными загранкомандировками.
Фирма занимала двухэтажный особняк в престижном районе Москвы, к девяти вечера весь дом засветился огнями, гремела музыка — маленький междусобойчик превратился в большой и веселый пир. О том, что буйное застолье посреди недели может привлечь окрестную шпану, деятели грамзаписи даже не подумали. Хотя каждый знал, что этот район нехороший, в уголовных хрониках фигурирует чуть не каждый день и до метро в сумерках надо ходить парами.
В десятом часу веселье плавно перешло в ожесточенный творческий спор. Первым завелся Пороховников — набурил себе полный стакан портвейна, вскочил на стул и провозгласил:
— А все-таки это позор и еще раз позор!
— Какой позор? — насторожился Агафонский.
— То, что по большому счету и мы, как все, лижем зад англоязычной эстраде! Все стараются провизжать на английском, представляю, как англичане и американцы хохочут над нашим тамбовским акцентом!
— Это всемирное явление, — заметил нехмелеющий Агафонский. — Сейчас лидирует англоязычная эстрада.
— Нет и нет! Итальянцы удерживаются на своем языке! А вот мелкая шелупонь, чехи всякие, шведы, венгры, финны — те на аглицком! Потому что нет национальной гордости! А нации-то мелкие и бездарные! А мы — великая страна с великим музыкальным языком! Позор!
— Это общая тенденция, — сказала красавица Нина Бескудная и чуть качнула головкой, чтобы заиграли длинные серьги под изумруд, а их огоньки отразились в ее зеленых глазах. — По-английски поет весь негритянский джаз.
— Еще нашла себе идеал! — презрительно обрезал Пороховников. — Негритянский джаз! Мы должны создавать свою музыку! Поддерживать российские направления, а на нашем вонючем телевидении, вы посмотрите, в конкурсах для детей и юношества, где участвуют почти совсем детишки, уже поют на английском! И эти сволочи из купленного жюри отдают предпочтение именно английскому исполнению!
— Для того их и покупали, — резонно заметил кассир Лажечников. — У нас пока, насколько я понимаю, средств, чтоб кого-нибудь купить, нет. Я про жюри с телевидения или музыкальную редакцию на радио и не говорю. Тут, считай, каждой самой мелкой сошке по ключам от лимузинов вручать надо, и то еще, как я понимаю, будет маловато.
— Мало, мало! — засмеялась Нина, сверкая изумрудами в ушках. Она пришла на фирму с телевидения и обычаи своих бывших коллег знала очень хорошо.
— Эх, рано, рано ушел от нас Княжин! Он бы все сумел сделать, — сокрушенно заметил Пороховников.
Звукорежиссер Коля Колесников нахмурился и сказал твердо:
— Вовремя ушел, пусть уж мне покойный простит греховные слова. Он уже гнал нас в болото, втравливал в махинации…
— Хватит! — оборвал Агафонский. — О мертвых либо плохо, либо ничего. И поменьше о болоте.
Дебаты, к счастью, не перешли в скандал или, упаси Бог, в потасовку (что в стенах «Граммофона» случалось), и около одиннадцати решили разойтись. Автомобиль был только у Агафонского, он позвал с собой Нину и Юлю. Нина благоразумно сняла свои серьги и положила в сумочку, но эта мера предосторожности в дальнейшем не помогла.
Во всем особняке выключили свет, поставили двери на сигнализацию, простились с охранником и пошли к дверям.
Никому из фирмачей и в голову не могло прийти, что погасший свет послужил сигналом хулиганской шайке Левки Гнутого к началу боевых действий.
Гнутый к своим двадцати четырем годам семь отсидел. Был он силен, сутул почти до горбатости (за что и получил свою кличку), свою кодлу в девять человек держал в зверином повиновении и мечтал о больших делах — ограблении банков, нападении на инкассаторов и прочих подвигах, которые должны были увековечить его имя в воровском мире. Именно ради этой славы (а не из-за корысти к презренному металлу) жил Гнутый. Но крупные дела не подворачивались, а любовь к выпивкам и лихим шалавам требовала денежек, да тут еще «травки» захотелось, и он перешел на «колеса». Так что в мечтах о великих свершениях приходилось перебиваться по мелочам.
Он первый из кодлы приметил, что в «Граммофон» на микроавтобусе привезли денежки. В серо-зеленых, хорошо знакомых Гнутому мешках. Первым же прикинул, что публика на фирме интеллигентная, хлипкая, к умелому сопротивлению не приспособленная, а охранник в дверях, хоть и с помповым ружьем, ничего серьезного из себя не представляет. По плану Гнутого, массовое изъятие зарплаты из карманов служащих «Граммофона» нужно было провести подальше от дверей фирмы.
За пятнадцать минут Гнутый провел разведку местности и разработал тактику нападения. Перед составлением таких планов Гнутого научили благоговеть еще в лагерях. Все уголовники, жалуясь на судьбу-злодейку, в один голос утверждали: «План не сработал! В плане оказался прокол! План дал сбой! Случайностей не учел!» План был залогом успеха, а не отвага и мощь исполнителей.
Правда, за последнее можно было не беспокоиться. Двое Володей — Кикин и Моршаков — были не по годам рослыми, здоровенными парнями с тем минимумом мозгов, который необходим мужественному человеку. Был еще маленький и злой Семка Ляк — не удержи его вовремя, так и ножом пырнет кого хошь. А главное, все они были спаяны грабежами коммерческих ларьков, трижды избили компанию гомосексуалистов (отняв у них деньги и украшения) и один раз напали на магазинчик, где, как подозревали, была «травка». Но в тот раз их постигла неудача. Хозяин ларька — вовсе бешеный азербайджанец — при первых же словах «за жизнь и за бизнес», выдернул из-под прилавка здоровенный газовый пистолет и всадил заряд дроби в задницу Вовы Кикина. А ствол пистолета, горько и страшно пахнущий порохом, сунул под нос Гнутому, так что тот разом закричал:
— Отбой, ребята! Прокол в плане!
Больше таких проколов Гнутый решил не допускать, чтобы не загреметь на лесоповал вместо всяких героических деяний.
