Александр Горохов - Кровавое шоу
— Ты на этого козла не заглядывайся. Самый страшный мужик в Москве, можно сказать. Опер из уголовки, Володин.
— Мне-то что? — пожала плечами Надя.
— Да ничего. Только, думаю, все мы тут попадем на кинопленку в МУР.
Показался катафалк — черная сверкающая иномарка, толпа скорбно примолкла.
— Пошли, — сказала Джина. — Вопи изо всех сил, пока глотку не сорвешь.
— А что вопить? — Надя вдруг поняла, что свою работу представляет себе крайне смутно.
— Что хочешь! Представь себе, что своего любимого жениха хоронишь! Тут главное — в раж войти. Сама себя заведи, взвинти до исступления, им другого не надо. Слезу вышибешь, считай, в Сочи отдыхать будем.
Джина рванулась сквозь толпу к показавшемуся из лимузина гробу и взвыла на плаксивых нотах:
— А куда ж тебя везут, Тофик мой миленький, зачем привезли сюда, дорогой ты мой! Не думала, не гадала я, что придет такой час, сама допрежь тебя умереть хотела, не знаю, как я жить теперь буду!
Толпа перед ней уважительно расступилась, Надя следом за Джиной тоже оказалась у гроба, громадного, на двух человек хватит, полированного, с бронзовым распятием на крышке и шестью витыми ручками по бокам.
Надя подхватила последнюю фразу Джины, а потом пустилась в импровизацию, легко переорала Джину, и в этом дуэте никто бы ничего не понял, если бы и очень хотел. Надя завелась с первых же звуков собственного голоса, как это всегда бывало с ней на концертах, — едва ударят по струнам гитары, едва взвоет синтезатор, тут же переносишься в иной мир и плаваешь вместе с мелодией совсем в других измерениях.
Нащупав ритм и мелодику своих воплей, она стала причитать почти рифмованными фразами, словно пела надрывную песню. На миг мелькнули перед ней одобрительные глаза Тамары Артаковны, и снова вонзился прожигающий взгляд парня в шляпе, которого так боялся охранник Анатолий. Но Надя уже не отвлекалась, она была переполнена искренним и глубоким горем, слезы текли без всякого усилия. Неизвестный ей Тофик уходил в землю под такие стенания, что ему мог бы позавидовать и молодой султан — весь его стонущий от горя гарем не годился Наде в подметки.
Доведя себя до экстаза, Надя споткнулась и полетала вниз головой в разверстую могилу. Невыносимая боль прострелила левую руку, она закричала так, что носильщики едва не выпустили из рук гроб.
Кто-то прыгнул следом за ней, подхватил Надю, чьи-то руки выдернули ее наверх.
— Рука! — застонала Надя, хватаясь за плечо.
Ее отвели в сторону, и неизвестно откуда возникшая Тамара Артаковна рванула рукав Надиного платья, вцепилась в ее руку так, что та едва не потеряла сознание от боли.
— Тихо, тихо, терпи! — быстро прошептала Тамара. — Я все-таки врач в далеком прошлом! Так! Дрянь дело! У тебя, видать, перелом! Черт тебя дери, что уж ты так в роль вошла? Тофик и слезинки не стоил. Себя не любишь, себя всегда больше всех жалеть надо! Анатолий, вези ее в Лефортово, в больницу! Быстро, быстро! Вот еще беда-то от глупости!
За спинами столпившихся вокруг могилы Анатолий вывел Надю из кладбища.
Хирург лет тридцати, стройный, спортивный и веселый, посмотрев на снимки, сказал, словно с праздником поздравлял:
— Переломчик со смещением! Гипс и денька три у нас покукуешь, красавица!
— Как у вас? — вскинулась Надя, забыв даже про дьявольскую боль в руке. — У меня столько дел! Я не хочу!
— А криворукой на всю оставшуюся жизнь остаться хочешь? Или, может, желаешь, чтобы мы тебе лапу по плечо отрезали?
— Нет! Не хочу! — ужаснулась Надя.
— То-то! — Врач снова взглянул на снимки. — Тебе что, ломом, что ли, по руке ударили?
— Нет. В могилу упала.
Врач засмеялся.
— Что ж ты так торопишься, красавица? Не рано ли в могилу прыгать?
Левую руку Нади тут же заковали в пудовый гипс и отвели в палату, где на тесно сдвинутых койках лежали четыре женщины. Ночью казалось, что от дыхания и стонов соседки волосы на собственной голове шевелятся.
Не слишком ли бурно началась ее московская жизнь, весело подумала Надя. За несколько суток столько событий, что на год хватит, да еще рука переломана, а в основных делах — сплошные неудачи.
На следующий день забежала Джина, веселая, как воробушек. Принесла два конверта, плотно набитых деньгами. Поровну разделено, плюс Наде надбавка за производственную травму. На ближайшие три-четыре месяца экономной жизни должно было хватить, но Джина строила такие планы, что денег могло не хватить и на неделю.
— Ни в какой Крым, Джина, я не поеду. Я не для того в Москву приехала, чтобы на курорт сваливать, — твердо сказала Надя. — А о зимних сапогах я осенью забочусь. До этого времени еще черт знает что случится.
— Правильно! — согласилась Джина. — У Тофика, на поминках сказали, было сорок три пары обуви, из которых он ни одной даже не примерил! А что ему теперь нужно? Пред Господом, один черт, босиком предстанет!
— Джина, — решительно сказала Надя, — я тебя очень люблю, но давай так: ты живи по-своему, а я по-своему. Ты же знаешь, у меня другие задачи.
— Знаю, милка, знаю! — засмеялась Джина. — И я тебе под ногу поддам, ты еще будешь звездой эстрады! Хорошо, хочешь жить впроголодь — живи, дело твое. Но от бесплатной квартиры на полторы комнаты, надеюсь, не откажешься?
— Как это — бесплатной? — подозрительно глянула Надя.
— А вот так! Один парень — геолог или археолог — сваливает до зимы по своим делам в горы или тайгу, хату оставляет! Платим только за свет, газ и прочее. Он раньше двум девкам-стриптизеркам из ночного кабака сдавал, так они на юг с гастролями поехали и сгинули.
— Как это сгинули?
— Да черт их знает как! — отмахнулась Джина. — Может, сейчас в Турции в каком гареме пляшут, может, в Греции, но на это лето хата наша! Ну, конечно, клиента придется обслужить.
— В каком смысле?
— Господи, ну и непонятливая ты у меня! Ну, покувыркаемся с ним под одеялом на пару перед отъездом, потом, как приедет, тоже ублажим парня! Он же там чуть не полгода будет среди всяких тунгусок кривозадых да немытых, не ясно, что ли, что голодный приедет!
— Обе сразу? Под одеялом? — буркнула Надя.
— А это уж как пожелает! Он хороший парень, застенчивый, как жеребенок, женщин боится, ну, да без этой-то штуки жизнь для мужиков непереносимая. Он тебе, вообще, понравится, да и уезжает через три дня, так что у нас всего две рабочих ночи. Плюс полный холодильник!
— Да у меня рука в гипсе! — охнула Надя.
— Так ведь рука? Не бойся, не Бог весть какая работенка, немножко приобнимешь, немножко покричишь, постонешь, ему много не надо! Зато на все лето квартира! Комната большая и еще что-то вроде чулана, мы туда еще одну кровать-сексодром поставим! Хата в центре, телефон! Да к тому же телевизор японский. В общем, я вас завтра познакомлю.
Много претензий можно было предъявить к образу жизни и характеру Джины, но сказанное ею выполнялось всегда.
На следующий день Надю вызвали к посетителям. На улице у зеленого вездехода с надписью «геологическая» стояли Джина и рослый парень.
Надя пошла к ним навстречу, выставив загипсованную руку.
Спутник Джины смотрел весело, нисколько не смущаясь. Был он ладно скроен, горбонос, брови вразлет, глаза шальные и уверенные.
Он протянул Наде твердую ладонь и назвался:
— Афанасий!
— Какой «Афанасий»? — бойко спросила Надя. — Светлый или темный?
Он не сразу понял, в чем дело, а потом захохотал, скаля крупные желтоватые зубы.
— Про пиво говорить изволишь, подруга? Да нет, я просто Афанасий, человек веселый и всем в жизни довольный! А ты, похоже, своя в доску и экстерьер у тебя то, что надо! Жалко, черт побери, что я послезавтра отваливаю на свои буровые, бардзо хорошая компания у нас подбирается!
— Ясно, — мрачновато сказала Надя. — Я с врачом говорила, меня вечером могут отпустить домой на побывку, но завтра утром надо на проверку, как там мои кости срастаются.
— Да ладно, не торопись! — заржал Афанасий. — Мы с тобой успеем еще веселыми делами позаниматься! Куда ты мне, к чертям, однорукая нужна, не обнимешь как следует, не прижмешь!
Джина захохотала.
— Ладно, Надька, не торопись действительно! Эти дни мы с Афанасием вдвоем покувыркаемся. А ты лечись, набирай боевую форму! Мы тебе фруктов привезли.
Она полезла в зеленый вездеход, а Афанасий принялся откровенно разглядывать Надю, и хотя глаза его были нагловатыми, девушке такая мужская прямолинейность нравилась.
— Так сколько тебе годков, говоришь?
— Девятнадцать. Старовата для тебя?
— В самый раз! Большой опыт имеешь по постельной части?
— Пошел к черту. Попробуешь — узнаешь, — не смущаясь ответила Надя.
— Хорошо сказано! Априори ничего не определишь! Но, дамочки, я прошу, чтоб вы все-таки сохраняли приличия в мое отсутствие. Во всяком случае, без шумных бардаков в моей родной хате. Джине я не очень доверяю, а ты лично, Надежда, можешь гарантировать порядок?
