Александр Горохов - Забытые на обочине
- Я от вашего дяди. Станислава Сергеевича. - Гриша сунул руку в карман.
- Помер?! - выдохнул мужчина.
- Нет, нет! Я привез от него письмо.
Мужчина перевел дух, выпустил из рук кувалду и неожиданно окрыто улыбнулся, от чего сразу стал похож на доброжелательного и услужливого продавца пива в палатке.
- Напугал ты меня. Я - Антон, а ты кто будешь?
- Григорий.
- Работаешь в той больнице?
- Не совсем. Там написано. - Гриша подал письмо.
Антон снял перчатки, слегка отодвинул от глаз листок и быстро прочел его, потом произнес неприязненно.
- Чушь собачья. Совсем, видать, дядюшка не в себе. Как он там - плох?
- Не очень. - уклончиво ответил Гриша. - Если навестите - не помешает.
- Надо заехать на той неделе. Года полтора не были. - озабоченно сказал Антон и закончил грубовато. - Ты это письмо сам читал?
- Да. Станислав Сергеевич дал мне его.
Антон взглянул внимательней, потом спросил, словно утверждал свои догадки.
- Значит, ты вместе с дядькой лечился, а тебя выпустили, так?
- Так.
- А где вообще живешь?
- Не знаю. - ответил Гриша и сам поразился, что ответ его точен и абсолютно правдив.
- Это как? Такого не бывает. Всякий знает, где он живет! Ну, ладно, не хочешь говорить, так не надо.
Он снова глянул в полученное письмо, потом спросил.
- Дядька тут пишет, чтоб тебя приняли, как положено. Ты вроде бы городской парень. Может пожить здесь хочешь? Ты извини, что я спрашиваю. Кто его знает, в каком виде дядька это писал.
- Я сам не знаю, каким он был. - ответил Гриша. - Мне кажется нормальным...
- К нему никто не "подключался"? - невесело улыбнулся Антон.
- Подключались. - Гриша сдержал улыбку. - Но мне показалось, что про эти сокровища он говорил в разуме.
- В разуме. - кивнул Антон и неожиданно спросил смущенно. - Слушай, ты во время пришел. Мне не поможешь тут за досками сьездить? Мой помошник захворал, а взять материал надо, а то разворуют там...
- Хорошо. - ответил Гриша, чему Антон тут же обрадовался и засуетился.
- Вот и добро! А потом мы пообедаем, повечеряем и займемся этими сокровищами! Всякий клад положено ночью выкапывать, так?
- Так. - улыбнулся Гриша. - И оружие с собой прихватить.
- А как же иначе! - засмеялся Антон. - Будет и оружие. Пошли в дом.
Они вышли из мастерской и уже подходили к крыльцу дома, когда наперерез им, с огородов вышла девушка, которая свободно держала на голове десятилитровую канистру из под молока. Она не придерживала канистру руками - словно горянка с Кавказа свой кувшин с водой она несла канистру ровно, опустив руки, ступая легко и плавно. Все её молодое тело, едва прикрытое легким прозрачным платьем дышало юной, но уже сформировавшейся силой зрелой женщины. Только широко открытые глаза, в которых светилось любопытство к всему на свете, были ещё девчоночьи. Золотистая кожа уже загоревших, обнаженных рук и шеи дышала жаром и юной силой крестьнской девушки с детства привыкшей к физическому труду. Было прохладно, но она не зябла в своем легком, открытом платье.
- Во дает! - восхитился Антон. - Ты где это так научилась канистру таскать?!
Девушка засмеялась.
- В телевизоре видела.
Она бросила на Гришу лукавый взгляд и сняла канистру с головы - та явно оказалась не пустой, была наполнена то ли молоком, то ли ещё чем.
А Гриша чувствовал, что просто впадает в ступор рядом с этой девчонкой, поскольку все же, не смотря на всю зрелость тела, она была ещё девчонкой. Неожиданно Гиша словно увидел в её глазах самого себя со стороны - "не герой, не принц в сверкающих латах." Попросту перезрелый увалень под тридцать лет, нелепый, косолапый, смутившийся, боящийся взглянуть на эти круглые плечи и выпирающую из выреза летнего платья девичью грудь. Он не знал куда глаза девать, а девушка смотрела на него открыто и улыбалась, обнажая ровные зубы с забавной щербинкой в передних.
Гриша даже не слышал, что говорил Антон. Впервые за очень много лет все его половые силы, все нерастраченные потенции ударили в голову, в пах, в живот, в сердце. До звериного остервенения захлестнуло его душу неукротимое желание схватить это раскаленное упругое тело обеими руками, мять его, терзать, доставлять сладкую боль и чтоб она - так же царапала, била, кусала его самого. Скорее всего все эти его плотоядные желания с такой силой отразились на лице, что девушка засмеялась, откинула голову и кошачьим движением поправила растерпавшиеся светлые волосы.
Такого эмоционального удара по своему сознанию и чувствам Гриша не получал давным давно, если вообще когда-либо получал. Словно из другого, не существуещего мира донесся веселый голос Антона.
- Что вы стоите, как дубины? Вроде бы образованные оба познакомьтесь, наконец. Это, Григорий, моя старшая дочь. Ей, дурынде, уж восемнадцатый год с Рождества пошел, а всё ещё в куклы играет.
Гриша протянул руку и тут же ощутил короткое пожатие сухой, сильной и мозолитой ладони.
- Оля. - сказала она и чуть прищурилась, от чего глаза потеряли прозрачность, стали синими и бездонными.
- Григорий. - ответил он и нивесть почему добавил. - А мне уже двадцать девять.
- Детишки вы оба. - насмешливо заметил Антон, обогнул дочь и шагнул к крыльцу.
Гриша наклонился было к канистре:
- Я помогу.
- Не надо, вы гость. - певуче остановила его Оля, легко подхватила канистру и снова поставила её на голову. - По телевизору сказали, что для осанки полезно на голове тяжести таскать. Все манекенщицы так делают для фигуры.
Грише хотелось грубо заметить, что с её фигурой не надо носить на голове даже кленового листа, но на такие комплименты бывший затворник десятилетнего срока был не способен. Он вообще потерялся и ни на что не был способен, по отношению к ней - искал какие-то слова, пока шли к дому, а получался жалкий лепет.
Рослая женщина, первой встретившая здесь Гришу, как и предполагалось, оказалась женой Антона - Людмилой. А кроме того, в этом недостроенном на обоих этажах доме обитали, кроме Оли, ещё трое их детей - пара старших были в школе, последний годовалый - спал в дальней комнате.
В обстановке же, хотя и отмечалась некоторая суровая скудность, но всё было крепко и надежно - как сами хозяева.
Они наскоро выпили по кружке молока и Гриша спиной чувстовал, а несуществующим "третьим глазом" на затылке - видел каждое движение Оли, которая весело порхала по дому, перебрасывалась с родителями ничего не значащими бытовыми фразами, в он, Гриша, в каждом пустяке видел нечто, относящееся именно к нему. В любом слове девушки ему казался скрытым какой-то смысл, предназначенный только для него. Через минуту он даже отличал на слух тяжеловатую поступь Людмилы и упругие шаги Антона от легких шагов Оли. Уезжать сейчас куда-то из этой светлой кухни, где пахло остывшей печкой, свежеструганными досками решительно не хотелось. Так и сидел бы, пил холодное молоко и смотрел как, едва прикрытая коротким платьем девчонка мелькает по дому, легко переставляет босые ноги по чистым доскам пола.
Через четверть часа он вместе с Антоном уже катился по дороге на довольно странной машине с прицепом. Когда-то это был обычный вездеход УАЗ, но теперь переделан настолько, что казался совершенно неузнаваемой диковинкой с большими колесами от трактора, дизельным мотором и вертикальной выхлопной трубой.
Антон оказался простым, но шумным человеком и, как заметил Гриша, ему нравилось, что его называют на "вы".
Хотя как в какой-то конторе, а потом на складе, все окружающие "тыкали" друг друга без всяких церемоний.
Из конторы они поехали в правление, потом домой к какому-то начальнику, а уже затем на склад пиломатериалов. И в результате этой циркуляции пачка документов в руках Антона распухала, а его потертый кожаный бумажник, наполненный деньгами - худел на глазах.
Но на складе расчет провели сумочкой, в которой звякнули бутылки. Кладовщик - мужчина неряшливый и сквалыжный - принял эту сумку, хмыкнул, но все равно выразил недовольство.
- Вообще-то, Антон, не положено тебе здесь материал получать. Ты теперь фермер, частник значит, а мы...
Антон без всяких разговоров, в открытую, сунул ему в руки ещё одну бутылку и сказал.
- На месте материал, пиявка, или уже растащили?
- Кто его знает. - признал любую вероятность кладовщик. - Проверяй.
После этого начался длинный и громкий скандал, оснащенный отборной матерщиной, но, в конечном счете, Гриша вместе с Антоном принялись грузить на свою машину длинные, пахнущие свежераспиленным деревом доски. Погрузили, отвезли и снова вернулись за следующей партией. Таких поездок пришлось сделать пять - до сумерек.
Если не считать того, что зимой Гриша помогал в котельной, где обязанности были крайне несложными - он так давно не занимался простой, тяжелой физической работой на воздухе, что даже почти сразу застонавшие мышцы его принесли какую-то странную радость. Где бы они не ворочали эти доски, везде был свежий, прохладный, чуть влажный воздух. И на всех этих работах по погрузке-выгрузке Гриша ощущал в себе давно забытый яростный и радостный прилив сил. Каждое действие имело смысл - потому что была конечная цель: кончится работа, они вернуться в дом и там он снова увидит Олю, снова зашумит в голове так, что чувства вышибут из головы всякие признаки разума. Что бы Гриша в эти часы не делал, а все время по секундам вспоминал, как навстречу ему идет девчонка, удерживая на голове тяжелую канистру с молоком.
