Галина Романова - Жизнь нежна
— Она не девушка, она официантка, — буркнул он, поняв, что спалился на все сто.
— А официантки разве не могут быть девушками? — Полина недоуменно подняла аккуратные бровки. — Это не имеет значения, потому что я видела, как вы вместе вышли, обнялись и пошли в противоположную от дома сторону.
— А по-твоему, я должен был с ней идти по направлению к своему дому? — зло оборвал он ее.
Разозлился, потому что очень уж уравновешенным тоном Полина рассказывала о том, что вчера подглядела. Разве так ведут себя, уличая в измене?! Разве стоят восковыми куклами и аккуратно цедят слова, не меняясь при этом в лице? И непонятно тогда, почему глазки припухшие, и дыхание срывающееся было минут пять назад. Может, по поводу сломанного ногтя такие переживания случились?
— Ты… — осторожно, будто ступая на припорошенный снегом ледок, начала говорить Полина, — не должен был идти с ней сюда, это не обсуждается. Но ты и не должен был…
— Слушай, хватит уже! — взорвался он, поняв, что она ни черта его не ревнует к возможной сопернице. — Мне не хочется слушать, что я должен, а чего нет! Я любил тебя, понимаешь! Очень сильно любил! У меня к горлу комок подступал, когда я смотрел на тебя, и дышать невозможно было. Я же боготворил тебя, Полина! И не мог оставаться равнодушным, когда такая прекрасная женщина находилась рядом со мной! Поэтому я… Может, я бывал груб или слишком порывист, может, не спорю. Но это от любви, понимаешь, а не от неотесанности моей, как утверждает твоя тетка!
— А кто дал тебе право говорить с ней о нас, кто?! — вдруг тоже закричала она.
Впервые за все время их совместной жизни закричала. Он даже не знал, умеет ли она повышать голос, или это прерогатива грубиянок.
— Ты должен был со мной говорить об этом, а не с друзьями, не с тетей Полей! И не с этой ужасной женщиной, которую ты тащил куда-то!
И на последних словах его милая, уравновешенная жена, не способная, по его мнению, на ревность, грубость, непозволительный тон, подбежала к нему и влепила такую пощечину, что у него в голове зазвенело.
— Оп-па! — выдавил он и вымученно улыбнулся, потирая щеку. — Что это на тебя нашло, Полинка? Ты что, ревнуешь? Ты же сама…
— Что сама? — перебила она с вызовом и уперла кулаки в бока, чего тоже никогда не допустила бы прежде, это же некрасиво. — Вот что сама, что?!
— Ты же сама отказалась от меня. Ты потребовала моего переселения.
— Я не требовала! Я попросила дать мне время!
— Ах, вот как это у нас называется.
Господи, он боялся верить! Он даже с места сдвинуться боялся и стоял, будто ему носки кто к полу приклеил, чтобы не распугать, не разогнать сгущающиеся тучи семейного скандала. Он был так благодатен, так сладостен для него — этот бабий ор. Ему и смеяться и плакать хотелось одновременно от того, с какой искрой в глазах Полинка сейчас на него орала. А она ведь ревновала, точно ревновала, спокойствия ее мнимого хватило лишь на пять минут, и все. Лопнуло оно, ее спокойствие, как мыльный пузырь.
Ха-ха, вот это да! И куда хорошие манеры подевались! Наскакивает на него, кричит…
— Да! — голосила Полина. — Да, я, возможно, была не права. Но я молода и неопытна. Тебе надо было набраться терпения, а ты вместо этого!.. Как ты посмел?! Как ты посмел, бессовестный гад!
— Ух, ты! — он попытался поймать ее и привлечь к себе, но тут же получил по второй щеке. — Полинка, ну больно же!
— А мне не больно?! Мне, думаешь не больно вот тут!! — И изящная щепоть ее пальцев ткнулась ей в грудь. — У меня все разрывалось здесь минувшей ночью!
— Так позвонила бы.
— Я?! Я стану звонить, когда ты возишься там с этой шлюхой?! Ты бессовестный, беспринципный идиот!! И я тебя никогда не прощу…
Все, она выдохлась. Выдохлась, ударив его еще и еще, но уже не по лицу, а по плечам и груди. Потом совершенно неожиданным и нелогичным образом обвила его руками за шею, прижалась к нему и зашептала сквозь слезы:
— Прости меня! Прости меня, пожалуйста, Антоша! Я так никогда больше не буду себя вести, никогда. Но и ты… Не нужно больше никаких дурных женщин, Антоша… Пожалуйста, не надо!
Ох, как бы он хотел поставить в этом месте точку. Нет, не точку, а огромный восклицательный знак. Нет, три огромных, жирных восклицательных знака, после слов — наконец-то!!! Наконец-то свершилось, получилось, удалось! Все, теперь все будет по-другому, все будет славно, хорошо, станет искриться желто-оранжевым счастьем.
Ему ведь именно такого цвета счастье виделось всегда. Даже сочинение писал на эту тему, где объяснял долго, нудно и подробно, почему непременно желто-оранжевое счастье должно быть у людей, а не зелено-голубое, к примеру. Пять получил, как ни странно, за то сочинение. Пять и уважительное понимание учительницы.
Все предыдущие месяцы жил и ждал, жил с Полиной и ждал, ну когда же, когда хоть отблеск какой в их жизнь, утрамбованную вежливостью, просочится. Когда пробьется сквозь плотные слои учтивости, когда ослепит. И вот наконец-то!!! Наконец!!!
Он зажмурился, чтобы не резало так глаза, не выбивало слезу, то ослепительно золотое, что накрыло их сейчас облаком.
— Ты все еще любишь меня, Антон? — вдруг встрепенулась Полина, и пелена вокруг них задрожала жидким золотом.
— Конечно, глупая, — еле выдавил он, не открывая глаз, смотреть сил не было, так ярко пылало, что жгло даже сквозь веки. — Я буду любить тебя вечно, как ни заезженно это звучит. Только тебя одну…
— Сейчас позвонят в дверь, — вдруг сказала Полина и начала вырываться из его рук. — Кто-то стоит за дверью, Антон, ты разве не слышишь?
— Нет. Не слышу, — ему очень не хотелось выпускать ее, но в дверь в самом деле позвонили. — Может, не откроем?
— Нельзя, вдруг что-то важное, — прошептала она и глянула на него с непонятным испугом. — Или нехорошее…
Она угадала — его жена, добавив к списку своих достоинств еще и проницательность. То, что сообщили, ввалившись к ним в квартиру, Сергей Хаустов и Виталий Прохоров, было не нехорошим — было ужасным. Оно было страшным и черным и мгновенно поглотило золотистое облако, висевшее за минуту до этого над ними.
— Ее нашли, Антоха! — странно кривя губы, прошептал Хаустов, едва вошел.
— Кого? — не понял он, а по спине тут же поползли услужливые мурашки — вот, мол, мы тут, как тут.
— Зою нашли! — встрял Виталий, потому что Хаустов ответить не смог, зажав рот рукой.
— Где?! В каком городе?! — ахнул Антон. — Как она попалась?!
— Ее нашли не в городе, Антон, — простонал Сергей, сползая по стене на пол. — Ее нашли в нашем гараже!
— К-как в гараже?! В каком гараже?! Что она там делала? Пыталась угнать служебную машину?
Вошедшие друзья переглянулись, Виталий опустил глаза, а Сергей вдруг начал громко орать, будто так Антон сумеет понять быстрее:
— Ее нашли в нашем служебном гараже, Панов. В гараже, рассчитанном на двадцать четыре автомобиля. Зойку там нашли, понимаешь! Но она не могла угнать машину, потому что нашли ее под толщей бетонной стяжки.
— Как под бетонной стяжкой?!
— В виде аккуратно уложенного трупа ее нашли там, Панов! — продолжал надрываться Хаустов.
— Так она что же, не сбегала никуда, не скрывалась все это время?!
Одна самая крупная мурашка, величиной с грецкий орех, втиснулась меж позвонками и давай там ворочаться и колоть, пришлось по примеру Хаустова на пол усесться, а то сил просто не было от боли такой.
— Она не сбегала, — повторил он уже не вопросом, а утверждением.
— Да, — кивнул за всех Виталий. — Она не сбегала никуда. Она все это время была мертва, господа!
Глава 6
— Кому-то просто нужно было, чтобы она считалась сбежавшей.
Тая принялась облизывать ложку от варенья, отвратительно причмокивая языком. Очень хотелось отобрать у нее эту ложку и с силой шлепнуть ею Тайку по лбу, чтобы не умничала с отчетливо проступившим ехидным намеком. Чтобы не чмокала, как большая медведица, облизывая ложку. И чтобы вообще не вваливалась к нему под вечер в кабинет, где он собирался подумать в тишине. Что за моду взяла — входить без стука!
Но разве скажешь ей об этом, разве попросишь уйти? Что ты, орать начнет, на пруду будет слышно. А ему сейчас вопли ни к чему. Ему подумать надо. Многое вспомнить. Назавтра у него визит к следователю, где станут задавать те же самые вопросы, что и три года назад, присовокупив к ним много всяких других. А он разве вспомнит, что он говорил тогда? Разве повторит из слова в слово ту единственную правду, о которой знал? Наверняка где-нибудь что-нибудь да не так скажет. Сразу ведь вцепятся, сразу начнут душу мотать.
— Слышь, Сергей, что говорю-то? — повторила настырная Тайка, продолжая посасывать ложку. — Кому было выгодно, чтобы все считали Зойку убийцей, а, как думаешь?
— Я никак не думаю, — скрипнул он зубами, отворачиваясь.
