Росс Макдональд - Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги
— Я могу взглянуть на него?
— Нет, не можете. Мне самой было читать все это достаточно унизительно.
— Кто написал его?
— Одри Сильвестр. Она его не подписала, но я знаю ее почерк.
— Оно все еще в том же конверте?
— Да, и почтовая марка на месте с разборчивым штампом. Оно было отправлено 30 июля 1959 года, за три месяца до смерти Роя. После семи лет я поняла, почему Джордж Сильвестр свел Кетчела с Роем и улыбаясь находился рядом, пока Кетчел потрошил Роя на тридцать тысяч долларов, которых тот не имел. — Она стукнула себя кулаком по прикрытой стеганым халатом коленке. Он мог даже все подстроить. Он был врачом Роя. Он мог понимать, что Рой близок к самоубийству, и вступил в сговор с Кетчелом, чтобы толкнуть Роя за край пропасти.
— Нет ли здесь какой-нибудь натяжки, миссис Фэблон?
— Вы не знаете Джорджа Сильвестра. Это безжалостный человек. И вы не знаете Кетчела. Я встретила его однажды в клубе.
— Мне хотелось бы его встретить. Вы не знаете, где он?
— Нет, не знаю. Кетчел уехал из Монтевисты через день или два после исчезновения Роя — задолго до того, как было найдено его тело.
— Не хотите ли вы сказать, что он знал, что ваш муж мертв?
Она кусала губы, будто хотела наказать себя, что слишком много наболтала. По выражению ее глаз я понял, что моя догадка была верна, и она это знала, но по непонятным причинам скрывала.
— Кетчел убил вашего мужа?
— Нет, — сказала она. — Я не говорю об этом. Но он и Джордж Сильвестр виновны в смерти Роя.
В состоянии такого горя и возбуждения она тем не менее осторожно наблюдала за мной. У меня было странное чувство, что она как бы сидит рядом с собой, но отдельно, и проигрывает свои собственные переживания и ощущения как на органе, но совершенно не затрагивая одну сторону клавиатуры.
— Это все неблагоразумно — то, что я вам говорю. Я прошу не передавать это никому, включая, особенно подчеркиваю, Питера и его отца.
Я устал от ее хитроумных маневрирований и умолчаний. Я сказал прямо и резко:
— Я никому ничего не расскажу о ваших делах и объясню почему, миссис Фэблон. Я не всему этому верю. Думаю, что вы и сами не верите.
Она поднялась, дрожа от негодования:
— Как вы смеете так говорить со мной?!
— Потому что меня беспокоит безопасность вашей дочери. А вас?
— Вы знаете, я обеспокоена, чрезвычайно обеспокоена.
— Тогда почему вы не скажете мне правду такой, какой вы ее знаете. Был ваш муж убит?
— Я не знаю. Я больше ничего не знаю. У меня было поистине шоковое состояние, как после землетрясения сегодня ночью. Земля ускользала у меня из-под ног. И до сих пор дрожит.
— Что же случилось?
— Ничего не случилось. Было кое-что сказано.
— Вашей дочерью?
— Если я скажу вам больше… — сказала она. — Я и так сказала вам слишком много. Я хочу получить побольше информации от вас, прежде чем буду говорить дальше.
— Добыча сведений — это моя работа.
— Я ценю ваше предложение, но я должна сама делать дело.
Она снова замолчала. Она сидела совершенно недвижимо, прижав кулаки друг к другу со всей силой и вперив в пустоту глаза.
Сквозь завывание ветра я услышал звук, будто крыса грызла в норе. Я не думал, что это связано с Мариэттой Фэблон. Потом понял, что это она скрипит зубами. Было время оставить ее в покое.
Я вывел машину из-под стонущего дуба и направился к следующему дому к Джемисонам. Там все еще горел свет.
15
Дверь открыл отец Питера. На нем была пижама и халат, и он выглядел еще более прозрачным и отрешенным, чем был утром.
— Входите, мистер Арчер. Мой дворецкий ушел спать, но я могу подать вам выпить. Я надеялся, что вы заглянете, у меня есть некоторые новости.
Болтая, будто это еще длился день, он провел меня через гостиную в библиотеку. Его шаги были не очень твердыми, но он ухитрился пробраться сквозь дверь в свое кресло. Около него стоял стакан. Джемисон был, казалось, из тех пьяниц, которые содержат себя в определенной степени опьянения весь день и всю ночь.
— Налейте сами. У меня не совсем твердые сейчас руки. — Он поднял их к лицу и стал рассматривать с клиническим интересом. — Я должен быть в кровати, полагаю, но почти утратил способность спать. Эти ночные бдения самое трудное. Образ моей бедной покойной жены все время живо стоит передо мной. Я ощущаю свою потерю в виде обширной, зевающей пустоты внутри меня самого и во всем окружающем меня мире. Я забыл, я показывал вам снимок моей жены?
Я проворчал недовольно, что нет. У меня не было желания сидеть всю ночь с Джемисоном и его орошенными виски воспоминаниями. Я налил себе добрую порцию виски из начатой бутылки.
Джемисон открыл кожаную шкатулку и достал оттуда фото молодой женщины в серебряной рамке. Она не была очень хорошенькой. Были другие причины для затянувшегося траура ее мужа. Может быть, печаль была единственным доступным для него чувством, или, может быть, это было оправданием для его выпивок. Я вернул ему фотографию.
— Как давно она умерла?
— Двадцать четыре года назад. Мой бедный сын убил ее своим рождением. Я не хочу винить бедного Питера, но иногда тяжело, когда подумаешь обо всем, что я потерял…
— У вас все же есть сын.
Джемисон свободной рукой сделал неопределенный жест, нервный и раздраженный. Это свидетельствовало в известной мере о его чувствах к Питеру, а возможно, и об их недостатке.
— Между прочим, а где Питер?
— Он пошел на кухню перекусить. Он уже шел спать. Вы хотите видеть его?
— Возможно, позднее. Вы сказали, что у вас есть какие-то новости для меня.
Он кивнул:
— Я разговаривал с одним из моих друзей в банке. Сотня тысяч Мартеля — в действительности сумма была ближе к ста двадцати тысячам — была представлена в виде чека на банк «Новой Гранады».
— Я никогда об этом не слышал.
— Я тоже, хотя я был в Панаме. «Новая Гранада» имеет свое представительство в Панаме.
— Оставил Мартель свою сотню тысяч в местном банке?
— Нет. Я подходил к этому. Он снял все деньги до последнего цента. Наличными. Банк предложил ему охрану, но он отказался. Он упаковал деньги в чемодан и бросил его в багажник своей машины.
— Когда это произошло?
— Сегодня без пяти три, прямо перед закрытием банка. Он прежде всего позвонил в банк, чтобы удостовериться, что они располагают наличной суммой.
— Таким образом, он уже собирался уехать сегодня утром. Интересно, куда он поехал.
— Возможно, в Панаму. Кажется, это источник его денег.
— Я должен увидеть вашего сына. Как пройти на кухню?
— Это в другом конце коридора. Вы увидите свет. Возвращайтесь и немного выпейте со мной после этого.
— Уже поздно.
— Буду рад предложить вам ночлег.
— Спасибо, я люблю ночевать дома.
Я пошел по коридору на кухню. Питер сидел за столом под висячей лампой. Большая часть жареного гуся лежала перед ним на деревянном блюде, и он жадно поглощал его. Я не пытался заглушить звук своих шагов. Но он и так не слышал, как я подошел. Я стоял в дверях и наблюдал за ним. Мне не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь ел так, как он.
Обеими руками он отдирал куски мяса от гусиной грудки и запихивал их в рот. Так засовывают мясо в мясорубку. У него было искаженное лицо, а глаза, казалось, ничего не видели. Он оторвал гусиную ножку и вгрызся в нее.
Я пересек кухню и подошел к нему. Кухня была большая, светлая, неуютная. Она напоминала мне заброшенную спортплощадку.
Питер поднял голову и увидел меня. Он виновато отложил гусиную ножку. Его лицо опухло и было в гусином жиру.
— Я хочу есть, — сказал он. Казалось, что даже его голос стал жирным.
— Все еще голодны?
Он кивнул головой, глядя на полусъеденную птицу. Она лежала перед ним, вызывая новые позывы неутоленного аппетита.
Мне хотелось выбраться оттуда и выслать ему обратно остаток его денег. Но вместо этого я подтянул к себе стул и уселся по другую сторону стола. Я пытался вытащить его из состояния ступора, в котором он находился.
Я не помню всего, что говорил. Мне хотелось его убедить, что он находится уже на грани выпадения из цивилизованного общества. Мой запутанный монолог прерывался громкими хлопками, доносившимися из того места, где был дом Мариэтты Фэблон.
Первый раз, когда послышались звуки, я подумал, что это выстрелы. Потом отверг это предположение, когда они повторились через нерегулярные промежутки. Больше было похоже на хлопанье ставен или незакрытой наружной двери на ветру.
Тем временем Питер произнес смущенно:
— Прошу прощения.
— У себя просите прощения.
— Сожалею, не понял.
— Извиняйтесь у самого себя. Вы сами себе все делаете.
Его лицо было как сдобный пончик.
— Я не знаю, какой бес вселяется в меня.
