Артур Конан Дойль - Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса
– Но какой же могла быть альтернатива? – сказал я.
– Вы в полном праве так подумать. И тем не менее есть пара моментов, которые смущали молодого Эдмонса из беркширской полиции. Сообразительный паренек! Позднее его перевели в Аллахобад. И вот так я приобщился к этому делу, потому что он заглянул ко мне и выкурил трубочку-другую, делясь со мной своими мыслями.
– Такой худощавый с пшеничными волосами?
– Совершенно верно. Я не сомневался, что вы скоро возьмете след.
– Но что его смущало?
– Ну, и меня тоже. Было чертовски трудно реконструировать, что, собственно, произошло. Взгляните на это с точки зрения льва. Он оказался на свободе. Так что он делает? Полдесятка прыжков, и он нагоняет Рондера. Рондер поворачивается, чтобы бежать – когти располосовали его скальп у макушки, – но лев сбивает его с ног. Затем, вместо того чтобы умчаться дальше и спастись, он возвращается к женщине, которая находится ближе к клетке, опрокидывает ее и клыками сдирает ее лицо. И опять-таки ее крики словно указывают, что муж каким-то образом предал ее. Но как бедняга мог помочь ей? Видите несуразность?
– Да, вполне.
– И еще одно. Всплыло в памяти сейчас, когда я снова задумался над этим. Были показания, что именно тогда, когда лев рычал, а женщина кричала, какой-то мужчина завопил в ужасе.
– Ну, без сомнения, Рондер.
– Но, если его череп был размозжен, вы вряд ли могли бы снова его услышать. Было по крайней мере два свидетеля, которые говорили, что крики мужчины смешивались с криками женщины.
– Полагаю, к этому моменту кричали все, кто спал в лагере. А что касается прочих моментов, мне кажется, я могу предложить объяснение.
– Буду рад взвесить его.
– Эти двое были вместе в десяти ярдах от клетки, когда лев вырвался наружу. Мужчина обернулся и получил удар лапой. Женщина решила спрятаться в клетке и запереть дверцу. Больше ей негде было укрыться. Она бросилась туда, и в ту секунду, когда она достигла клетки, зверь прыгнул за ней и повалил на землю. Она негодовала на мужа за то, что он разъярил зверя, повернувшись, чтобы убежать. Если бы они оба встали против него, то смогли бы его усмирить. Вот чем объясняются крики «трус!».
– Блистательно, Ватсон. В вашем бриллианте есть только один изъян.
– И какой же это изъян, Холмс?
– Если он и она были в десяти шагах от клетки, каким образом зверь выбрался на волю?
– Возможно, у них был какой-то враг, который его и выпустил?
– А почему он с такой свирепостью набросился на них, хотя привык играть с ними и выполнять трюки, когда они находились в клетке?
– Возможно, тот же враг чем-то разъярил его.
Холмс задумался и некоторое время молчал.
– Что ж, Ватсон, это говорит в пользу вашей теории. У Рондера было много врагов. Эдмонс сказал мне, что, напившись, он бывал омерзителен. Могучий буян, он изрыгал ругательства и набрасывался на любого, кто оказывался перед ним. Полагаю, крики про чудовище, которые упомянула наша посетительница, были ночным воспоминанием о дорогом усопшем. Однако наши предположения бессмысленны, пока в нашем распоряжении не будет достаточно фактов. На буфете, Ватсон, ждут холодная куропатка и бутылка монтраше. Давайте подкрепим нашу энергию перед тем, как вновь ее тратить.
Когда кеб высадил нас у дома миссис Меррилоу, эта дородная дама загораживала собой открытую дверь своего смиренного, но уединенного жилища. Было очевидно, что больше всего ее занимал вопрос, не лишится ли она своей выгодной жилицы, и, прежде чем проводить нас наверх, она долго упрашивала нас не говорить и не делать ничего, что могло бы привести к столь нежелательной развязке. Затем, успокоив ее, мы последовали за ней вверх по прямой, устланной ветхой ковровой дорожкой лестнице и вошли в комнату таинственной жилицы.
Тесную, душную, плохо проветриваемую, как и следовало ожидать, комнату, раз в ней жила затворница. После того как она держала зверей в клетках, эта женщина, будто по карающему велению судьбы, сама стала зверем в клетке. Она сидела в колченогом кресле в самом затененном углу комнатушки. Долгие годы бездеятельности огрубили линии ее фигуры, когда-то, видимо, безупречно прекрасной и все еще притягательно пленительной. Лицо ее закрывала густая черная вуаль, однако обрезанная на уровне верхней губы, так что взгляду открывались безупречно очерченный рот и изящно округленный подбородок. Я легко мог поверить, что она действительно была поразительно красивой женщиной. Голос ее тоже был мелодичным и ласкающим слух.
– Моя фамилия не неизвестна вам, мистер Холмс, – сказала она. – Я так и полагала, что она приведет вас сюда.
– Совершенно верно, сударыня, хотя я не понимаю, как вы могли узнать, что ваше дело меня интересует.
– Я узнала об этом, когда поправилась и меня допрашивал мистер Эдмонс, детектив полиции графства. Боюсь, я лгала ему. Пожалуй, было бы разумнее сказать ему правду.
– Да, обычно говорить правду много разумнее. Но почему вы ему лгали?
– Потому что от этого зависела судьба еще одного человека. Я знала, что он полное ничтожество, и все-таки не хотела иметь его гибель на своей совести. Мы ведь были так близки… так близки!
– Но теперь эта помеха устранена?
– Да, сэр. Тот, о ком я говорю, умер.
– Так почему бы вам теперь не сообщить полиции все, что вам известно?
– Потому что есть кто-то еще, чьей судьбы это коснется. И этот кто-то – я сама. Я не вынесу скандала и гласности, которые будут сопровождать полицейское расследование. Мне осталось жить недолго, но умереть я хочу спокойно. И тем не менее я желала найти кого-то, на чье суждение я могу положиться, и рассказать мою страшную историю, чтобы, когда меня не станет, все могло бы проясниться.
– Вы мне льстите, сударыня. Однако я человек долга и не обещаю вам, что, выслушав вас, не сочту себя обязанным сообщить об этом деле в полицию.
– Не думаю, мистер Холмс. Слишком хорошо я знаю ваш характер и ваши методы, так как несколько лет слежу за вашей карьерой. Чтение – единственное удовольствие, оставленное мне судьбой, и я мало что упускаю из творящегося в мире. Однако в любом случае я готова рискнуть, как бы вы ни сочли нужным поступить, узнав правду о моей трагедии. Рассказ о ней облегчит мне душу.
– Мой друг и я будем рады его выслушать.
Она встала и вынула из ящика фотографию мужчины. Явно профессионального акробата. Мужчина великолепного телосложения, снявшийся, скрестив могучие руки на лепной груди, с улыбкой, проглядывающей из-под густых усов, – самодовольной улыбкой красавца, избалованного победами.
– Это Леонардо, – сказала она.
– Леонардо? Атлет, который давал показания?
– Он самый. А это… это мой муж.
Жуткое лицо – свинья в человеческом облике, а точнее, дикий кабан, так как звериность его была пугающей. Легко можно было вообразить, как этот отвратительный рот чавкает и исходит пеной от ярости, и словно увидеть, как эти крохотные злобные глазки щурятся на мир с неутолимым бешенством. Негодяй, тиран, животное – вот что говорило это лицо с толстыми обвислыми щеками и тройным подбородком.
– Эти две фотографии помогут вам понять произошедшее. Я была неимущей цирковой девочкой, росшей на опилках и прыгавшей сквозь обруч, когда мне еще и десяти не исполнилось. Когда я пришла в возраст, этот человек меня полюбил, если подобную похоть можно назвать любовью, и в злополучный час я стала его женой. С этого дня я жила в аду, а он был дьяволом, терзавшим меня. В труппе все знали о его со мной обращении. Он изменял мне с другими, связывал меня и бил хлыстом, если я жаловалась… Все меня жалели, все его не терпели, но что они могли сделать? Они же все до единого боялись его. Ведь он был страшен всегда и способен убить, когда напивался. Вновь и вновь его привлекали к суду за побои и жестокое обращение с животными. Но денег у него было много, и штрафы его не образумливали. Все лучшие члены труппы ушли от нас, и представления становились хуже и хуже. Они держались только на Леонардо и мне, с клоуном, карликом Джимми Григгсом, в придачу. Бедняга, шутить ему было нелегко, но он делал что мог.
А Леонардо все больше и больше входил в мою жизнь. Вы видите, как он выглядел. Теперь я знаю, какой убогий дух скрывало это великолепное тело, но в сравнении с моим мужем он казался архангелом Гавриилом. Он жалел меня и помогал мне, пока наше сближение не переросло в любовь, глубочайшую страстную любовь, о какой я мечтала, но какой не надеялась испытать. Мой муж подозревал, но, думаю, он был трусом, а не просто тираном, и Леонардо был единственным, кто внушал ему страх. Злость он срывал на свой лад, избивая меня даже сильнее, чем прежде. Однажды ночью Леонардо прибежал к дверям нашего фургона, услышав мои крики. В эту ночь мы оказались в одном шаге от трагедии, и вскоре мой любовник и я поняли, что избежать ее невозможно. Мой муж не заслуживал того, чтобы жить. Мы придумали, как он умрет.
