Анна Малышева - Голоса ночи (сборник)
– Люблю мобильность, – сказал он, помогая ей сесть в машину. – И терпеть не могу, когда женщины красятся по два часа. Ты не такая.
– О, да я почти и не крашусь, – пококетничала она, изрядно прилгнув.
– Вижу. Тебе незачем.
От этого комплимента она растаяла и даже не спросила, что в его понимании значит слово «покататься». Ехали быстро, пробок не было, Борис включил радио и даже пытался подпевать некоторым певцам, довольно фальшиво, а женщина смеялась. Он ничуть не обижался и признался, что ему медведь на ухо наступил, но попеть он любит. Опомнилась она только за МКАД, когда обнаружила, что домов вокруг становится все меньше, а полей и лесов – больше.
– Куда мы едем?
Теперь она спрашивала без страха. Ей было даже смешно вспомнить, что еще позавчера она боялась этого человека.
– Тут на пятнадцатом километре есть отличный ресторанчик, – сообщил Борис. – Меня как-то туда завез приятель. Представь, свежая рыба, раки, отлично готовят. Ну, раков-то сегодня может и не быть, я там обедал осенью, но это все равно…
Мария согласилась, что это, конечно же, все равно, и дала себе зарок не пить. Ни в коем случае, она не должна выглядеть в его глазах пропойцей! Хватит тех двух графинчиков водки, которые были уничтожены при нем. Правда, он сидел к ней спиной, но этот блиннолицый все видел.
Ресторанчик располагался в километре от шоссе, в конце узкой дороги, обсаженной пирамидальными тополями. Вдали виднелся темный лес, над которым душно и ало горела заря. Мария вышла из машины, закрыла глаза и вдохнула воздух.
– Как тут тихо… И легко дышится, – сказала она, не открывая глаз.
– Потому я сюда и приехал. Хотелось забыть о Москве, о делах.
Женщина открыла глаза и повернулась к нему:
– Спасибо!
– Да не за что пока, – весело сказал он, доставая из машины барсетку. – Мы ведь еще не поужинали.
– Нет, не за ужин. Мне тоже хотелось вырваться из Москвы, только я этого не понимала. Знаешь, я даже забыла, что есть еще что-то, кроме работы и квартиры…
«И кроме кафе «Сирень», – добавила она про себя. – Слава богу, что его в моей жизни больше нет».
На стоянке было всего несколько машин, самых разнообразных – от дорогих до подержанных. В маленькой, невзрачной снаружи избушке, которая оказалась ресторанчиком, было немноголюдно и тихо. Официантов не полагалось, Борис сам взял со стойки меню и показал его спутнице. Они выбрали форель в белом соусе, суп-жюльен и салаты. Борис потребовал шампанского, забраковал все имеющиеся марки, возмутился, что нет «Асти», и в конце концов остановил свой выбор на сухом мартини. Мария только кивала. Ей чрезвычайно здесь нравилось, все было интересно, необычно: и бревенчатые стены, прошпаклеванные рыжим увядшим мхом, как в деревенской избе, и отполированные посетителями дубовые лавки, и суровые скатерти с вышитыми красной ниткой углами, и деревянные солонки… Впрочем, с Борисом ей понравилось бы где угодно, женщина это уже понимала и со страхом думала, что начинает влюбляться. Нет, уже влюбилась: каждый раз, когда он на нее смотрит, ее изнутри обдает жаром.
Они просидели в ресторанчике больше двух часов, и когда вышли на улицу, было темно. Воздух был свеж и влажен, и не верилось, что всего в километре отсюда – забитое машинами шоссе, а в пятнадцати – Москва, зараженная смогом, душная, залитая огнями…
– Вот бы жить здесь, – вдруг сказала Мария, которая всегда считала себя исконно городской жительницей и даже дачи не имела. – Где-нибудь на берегу реки, в маленьком домике. Огородик, клумба, колонка на углу. Знаешь, бывают такие колонки, нажмешь на рычаг – и бежит вода…
Борис рассмеялся:
– Знаю, знаю! У меня возле дачи такая. Кстати, дача в десяти километрах отсюда. Может, имеет смысл поехать туда, а не тащиться обратно в Москву? Представляю, что творится на дороге – все рвут когти с дач. Мы простоим в пробках часа три, не меньше. Особенно на въезде…
Женщина молчала. Тогда она осторожно обнял ее за плечи, так же осторожно, почти символически коснулся губами ее приоткрытого, пересохшего от волнения рта и сказал, что все будет только так, как захочет она сама.
– Хорошо?
Мария не ответила, но села в машину и ни слова не сказала, когда при въезде на шоссе Борис свернул в другую сторону от Москвы.
* * *Через полчаса они ехали по дачному поселку, и ухабистая дорога, освещенная светом фар, заставляла Марию подпрыгивать на сиденье. Она опустила стекло со своей стороны и вглядывалась в темноту, но видела только заборы, освещенные окна в глубине участков, смутно белеющие березы, а над всем этим – июньское, уже начинающее светлеть небо. Им вслед лаяли собаки, но как-то лениво, без энтузиазма. Машина провалилась в глубокую колею, и в окно метнулась ветка какого-то дерева. Мария схватилась за щеку и вскрикнула.
– Держись, – предупредил ее Борис. – Тут настоящая трасса для гонок на выживание. Хорошо, что сухо, а вот осенью…
Его дом стоял на самом краю поселка. Дальше, как сказал он, были только маленькая речка и лес. Он остановил машину, открыл ворота и завел ее во двор. Там заглушил мотор, и только теперь Мария услышала потрясающую, ни с чем не сравнимую ночную тишину засыпающего поселка.
– Извини, в доме, наверное, беспорядок, – сказал Борис, запирая ворота и пробуя засов на калитке. – Не обращай внимания. Если бы я знал, что ты согласишься поехать, я бы заранее прибрался.
«А разве ты не знал? – подумала она, стараясь разглядеть в темноте какие-то подробности. Пока она видела только дом. – Может быть, и нет».
Борис долго возился с замком и наконец отпер дверь. Вспыхнули два окна, бросив прямоугольные полотна света на траву и кустарники. Мария зажмурилась – так ослепителен показался ей этот свет посреди глухой деревенской темноты, не разбавленной фонарями, как в Москве.
– Заходи и не пугайся, – пригласил ее хозяин.
Она сразу оказалась в кухне, которая неприятно ее поразила своим видом. Женщина ожидала чего-то иного. Внешность воздыхателя, его дорогая машина… И эта убогая кухонька с допотопной двухконфорочной плитой, прорванная по углам клеенка на столе, рассохшиеся венские стулья… На окнах висели ситцевые, самые что ни на есть деревенские занавески. Но больше всего Марию потряс рукомойник: жестяной деревенский агрегат, испускающий воду, если поддать снизу ладонью по свисающему из бачка штырьку. Она даже не нашлась, что сказать, а Борис, ничуть не смущаясь, наводил порядок на столе. Он ловко убрал куда-то две пустые водочные бутылки, переставил в мойку мутные стаканы, смахнул крошки засаленным полотенцем.
– Вот такая у меня дачка, – весело произнес он. – Страшно?
– Да нет… – протянула она, оглядываясь почти в ужасе. У нее мелькнула мысль, что ночевать здесь невозможно. Нет водопровода, негде умыться. Колонка, о которой она сентиментально размечаталась, уже не казалась такой уж замечательной. Вообще женщина заметно приуныла, и Борис, заметив это, взял ее за плечи и снова сделал попытку поцеловать. Та невольно отстранилась.
– Ну, в чем дело?
– Не знаю.
– Ты ждала чего-то другого? Особняк под черепичной крышей, бассейн на заднем дворе, альпийскую горку? Ничего этого нет. Нет даже воды, – он оставил ее и подошел к рукомойнику. Поднял крышку и заглянул внутрь. – Конечно, нет. Я принесу.
– Не стоит, – выговорила женщина. – Ничего страшного.
– В самом деле, – согласился он. – Что таскаться среди ночи с ведрами, все равно половину расплещешь. Это дача моего деда. С тех пор как он помер, тут ничего не менялось. Мне как-то недосуг, да и зачем? Знаешь, первое время после развода пришлось жить тут – больше было негде. Ну и намучился я!
И улыбнулся так просто, искренне, что у Марии отлегло от сердца. «Да что я перепугалась? Обычный запущенный дом. Ну, а пустые бутылки… Можно подумать, ты никогда бутылок не видела – пустых или полных!» И она ответила ему такой же искренней улыбкой:
– Извини, я и впрямь навоображала себе черт-те чего. Это будет мне уроком.
– А кстати, насчет купанья, – Борис будто не заметил ее извинений. – Тут в двух шагах чудная речка. Дно песчаное, никаких ям, и вода самая парная. Не хочешь искупаться?
Она сперва радостно согласилась, но потом вспомнила, что у нее нет купальника. И тут же выругала себя за подобные детские мысли. «Ты только что твердо решила лечь с ним в постель, а теперь паникуешь из-за купальника! Ну и ханжа, голубушка! Будешь так ханжить – навеки останешься одна».
Борис плавал великолепно, а Мария с трудом держалась на воде, припоминая купленный когда-то абонемент в бассейн и свои глаза, покрасневшие от хлорированной воды. Единственное, что она умела делать толком, – это лежать на спине, слегка пошевеливая руками и пальцами ног. Так она и парила в тепловатой, медленно текущей воде, слушая отфыркивания Бориса, отплывшего дальше, вниз по течению. У нее было странное чувство, что она спит и все это снится – темный лес, светлеющее небо над ним, узкая, медленная река, прихотливо виляющая между низкими берегами. Они разделись на берегу, Борис первым показал пример, сбросив с себя всю одежду и с криком бросившись в воду. Она же медлила, стягивая через голову платье, расстегивая бюстгальтер, снимая туфли… Все было не так, совсем не так, как она думала, когда они шли к речке. Мария решила, что стоит им оказаться на берегу, как он тут же обнимет ее по-настоящему, усадит, затем уложит на траву, поцелует… От этих мыслей у нее слегка кружилась голова. Но все вышло так, как будто он был женат на ней много лет и ее обнаженное тело успело ему надоесть. Он даже не взглянул на женщину, уплывая куда-то в серых сумерках. Мария вошла в воду, боязливо нащупывая пальцами ног песчаное дно, затем решилась окунуться и легла на спину. Ей было грустно, и она сама не знала почему. Грусть наводил притихший лес, где время от времени вскрикивала какая-то ночная птица, теплая вода, светлеющее небо, женщине казалось, что она не нужна этому человеку, который шумно плескался где-то неподалеку и даже не окликнул, даже не взглянул на нее. Она вышла на берег, села на траву, пригладила мокрые волосы.
