Виктор Меньшов - Золотой мальчик
Я промолчал. А что можно сказать? Прав он, сволочь. Я огляделся вокруг. Большая комната, высокий для подвала потолок. Довольно светло. Относительно чисто. В последнее время мне и в худших помещениях жить приходилось. А это вполне даже ничего. Вдоль стен старенькие диванчики стоят, стол большой посередине. Стулья. Под потолком даже старая люстра. Не иначе как забытая дворницкая комната. Приходилось мне изредка такие видеть. Дворники когда-то любили такие оборудовать. Дворники люди странные, у них свои причуды. Барахла в своё время много на улицу выбрасывали. Квартирки какие-то после смерти одиноких старичков оставались с мебелью, которую даже в описи включать не хотели. Всё равно дворников заставляли выносить потом. Вот они что попригодней и стаскивали в такие подвальные резиденции. Иногда очень даже ничего "дворцы" себе оборудовали.
А чего? Можно было получку коллективом отметить. И без шума. Отсюда хрен чего слышно наверху. А из таких подвалов и подавно. Дом "Сталинский", не хрущоба какая. В этих домах и квартирки не чета нынешним. Если, конечно, крутые в расчёт не брать.
Сел я на диванчик такой, в уголочек. Решил не дразнить, не раздражать бандитов своим видом. Они сейчас вроде как в горячке. Кровь на них. Сами раненые. Тем более - охранника в доме убили. Если это мент был - совсем худо дело. Менты, если найдут, брать будут предельно жёстко.
За мента и порешить могут. Так что им есть о чём подумать. А мне тоже. Только лучше всего сделать это не нервируя их.
Сел я, прикрыл глаза, почти что уснул. И сразу увидел выскочившего на крыльцо из подъезда охранника, мальчишку совсем, который что-то кричит, и стреляет, и падает, головой вперёд, и кровь вокруг головы натекает, черная, смертельная кровь. И Костыль падает, тоже в крови весь, и шофёр "вольво" пулю в лицо получил. И телохранитель, здоровенный мужичище, поднимается, поднимается, и стреляет, стреляет, и в него стреляют. И у Слона кровь на спине, и Блин захромал, и телохранитель, ещё и ещё раз простреленный, всё тянется и тянется к пистолету. И мальчик, которого пытаются оторвать от матери, и падающая красивая женщина, кровь из горла которой льётся на дорогое платье. И мальчик, мальчик.
И машины мчатся за нами, веером рассыпались, и сирены, и это не за "джипом" нашим они гонятся, это они за мной гонятся, а я бегу и бегу по голому полю, всему перерытому, в ямах и колдобинах. А машин всё больше и больше, они уже сплошной стеной надвигаются на меня, а передо мной огромный овраг. И я опускаюсь на колени, и наклоняю низко голову, чтобы не видеть, как меня сейчас будут вдавливать в грязь эти ряды машин, злобно сверкающих сиренами. И утыкаю я лицо в разрытую землю, и вдруг слышу над собой выстрелы.
И я поднимаю голову и вижу, что рядом со мной стоят Слон и Блин, и стреляют, стреляют, стреляют по машинам. А машины горят, загораются одна от другой. И их так много, что они не могут даже никуда вы ехать. И люди не могут выскочить из кабин. И они страшно кричат, и машут обугленными руками из машин.
И я хватаю бандитов за руки, пытаюсь вырвать у них оружие, кричу им, что в машинах горят люди, что у них нет оружия, что нельзя убивать людей. Живых людей. А Слон кричит мне, что эти люди приехали в этих машинах, чтобы убить меня и их тоже.
А Блин суёт мне в руки оружие и кричит прямо в ухо:
- Убей их! Убей! Или они убьют тебя!
И показывает мне пальцем на надвигающиеся следом за горящими машинами другие, воющие сиренами ряды грозных машин. Я отталкиваю оружие. И тут начинают стрелять из машин. И меня толкает в плечо. Я вскрикиваю.
И просыпаюсь. Надо мной стоит Блин.
- Чего орёшь? - неприветливо спрашивает он. - Не нравлюсь? Или сны дурные снятся?
Я принимаю его вопросы как риторические, а он и не настаивает на другом толковании. Лицо у него осунулось, он тоже потерял немало крови, пока перевязал рану. Вообще-то, если по уму, надо бы раны как следует обработать и желательно почистить.
Об этом я и сообщаю. Блин молча выслушивает меня, но по лицу его видно, что думает он совсем о другом.
- Пойдём, посиди с нами, - отмахивается Блин от моих советов.
Я пожимаю плечами. Моё дело предложить. А Блин и не ждал ответа. Он повернулся и идёт к столу. Я следую за ним. Поспал я прилично. А мне казалось, что я только на минуту закрыл глаза. На столе уже навалом лежат какие-то пакеты, свёртки, банки с консервами, теснятся бутылки с водкой, вперемешку с пластиковыми бутылками с минералкой и кокой. Кто-то уже сгонял в магазин. За столом сидит Слон. Лицо у него тоже беловатое.
Я хотел ему повторить советы, которые щедро выдал Блину, но наткнулся на его взгляд и передумал. Я словно не на взгляд, а на кулак натолкнулся.
Серьёзный мужчина этот Слон. Надо поосторожней с ним. С ними со всеми надо сейчас поосторожней. Они ранены и взвинчены. Губа куда-то исчез. За столом его нет. Скорее всего, он ходил за продуктами и теперь поехал отгонять машину подальше.
Судя по всему, появится он не скоро. Они не дураки, и машину близко не бросят.
- Садись, чего вылупился? - ласково рычит Слон, тяжелым взглядом опуская меня на свободный стул.
Я сажусь. Передо мной на тарелках нарезанные толстыми ломтями ветчина, сыр, шейка, карбонат, что-то ещё из этого репертуара. На другой тарелке лежит уже разломанная на куски копчёная курица, здоровенная, как будто её готовили в лошади, крупно порезанный хлеб, чёрный и белый.
Всё нарезано ломтями толщиной в два пальца, не меньше. Щедро изволят кушать господа бандиты. У меня даже слюна набежала. Я такие деликатесы последние два-три года только на витринах наблюдаю.
Вот помню, месяца четыре назад, где-то в октябре, затащил меня бомж по кличке Таракан на свалку. Меня тогда ветром качало. И голова от голода кружилась. Я пропился сильно. И жрать было не на что. Тем более, что и делать я ничего не мог. Я тогда на "аптеку" сильно присел. Таракан со мной в одном подвале ночевал. Пожалел он меня.
Говорит, надо тебе, мужик, обязательно чего-то пожрать. А не то сгоришь изнутри. Сожжешь желудок всякой гадостью. И потащил меня на городскую свалку.
Валерий Соколов, БОМЖ.
Где-то на краю Москвы. Городская свалка.
Октябрь прошлого, 1997, года.
Как мы туда добирались - это отдельная песня. Но кое-как добрались. И ведёт он меня через горы мусора, в которых роются призрачные фигуры. Это похоже на фантастический фильм. И я начинаю сомневаться: а жив ли я? Так всё вокруг не похоже на правду.
Гигантские кучи мусора беспрерывно дымятся. Сплошной туман висит над всем этим, очевидно, от смрадных испарений. Воздух настолько тяжёлый, что буквально сгибает плечи, наваливается, пригибает к земле. И возникают из тумана какие-то люди в живописных лохмотьях, одинаково безликие, со странными в этом месте предметами в руках. С вёдрами, корзинами, мешками.
Где-то что-то жгут, постоянно подъезжают машины, вываливают очередную порцию своего смрадного груза, и тут же уезжают. Глухо рычат моторами несколько грязных бульдозеров. Бродят в оранжевых комбинезонах рабочие свалки, совершенно не обращая внимания на роющихся в мусоре оборванцев. В одном месте вспыхивает жестокая драка, которая поражает меня своей молчаливостью. Хотя дерутся отчаянно: железными крючьями, прутьями, колами. Льётся кровь, но криков, свирепой брани, таких обычных для русской потасовки, нет. Приглушённая ругань.
- Чего это они? - спрашиваю я Таракана. - Чего не поделили? Что тут-то делить?
- Территория, - пожимает он плечами, не обращая внимания на эту драку.
- На такой огромной свалке и борьба за место?
- А ты как думал? Тут знаешь, какие "жирные" места есть? О-го-го! Тут чего только не находят. И радиодетали, и цветные металлы, и серебро выплавляют, и золото. Да мало ли чего ещё! Сюда и за антиквариатом приезжают. Тут Клондайк! Эх, Джека Лондона бы сюда! Он на Диком Западе такого не видел, вот бы написал он про нашу жизнь пару романов...
Мы всё идём и идём. Голова у меня кружится. Я давно ничего не ел, только пил и глотал "колёса". В желудке у меня тяжёлые спазмы. Я останавливаюсь, и меня долго выворачивает зеленью, желчью. Во рту горький привкус. Меня качает, как пьяного матроса в шторм.
- Ничего, ничего, - сочувствует мне Таракан. - Потерпи немножко, скоро уже придём.
И мы приходим. На куче мусора, который дымится, как и всё вокруг, сидят существа в жуткой рванине, застывшие все в одной позе, одинаково уткнув головы в колени, терпеливо чего-то ожидая. Только один из этой компании поднимает навстречу нам голову.
- Кого ведёшь, Таракан?
- Хороший мужик, Филин. Наш человек. Совсем плох. Его покормить надо. Друган мой, загнётся, если не похавает чего, я его только на один раз привёл.
- Если на раз - ладно, - соглашается Филин, заросший седой неряшливой бородой. - Сегодня Гуля не пришёл. Да и грех не покормить человека.
- Опять кого-то кормить, - подаёт голос горбатая старушка, подняв сморщенное лицо, с трудом оторвав его от острых колен.
