Пол Бенджамин - Пропущенный мяч
— Я хотел бы поговорить о том, что произошло пять лет назад в ночь катастрофы.
Безмятежное выражение на его лице сменилось беспокойством. Похоже, я нажал на тайную кнопку, резко переменив его настроение. Никто не смог бы заставить его говорить на эту тему, но я выполнял свою работу, и ставкой в этой игре была человеческая жизнь. Я ненавидел себя за то, что причинял боль Пиньято, но продолжал.
— Это было плохо, — произнес он. — Очень плохо. Там пострадал один человек.
— Я знаю, Бруно. Это ужасно. Вы знаете, кто был этот человек?
Его голос задрожал, он быстро терял контроль над собой.
— Джордж Чепмэн. Известный бейсболист. — Он посмотрел на стол перед собой и глубоко вздохнул. — Бог мой, ему ампутировали ногу
— Вы можете рассказать мне, как все случилось?
Он сокрушенно покачал головой, делая усилие, чтобы отогнать тяжкое воспоминание
— Мне неприятно об этом говорить. Я вообще не люблю об этом говорить.
— Я понимаю, что это трудно, Бруно. Но попытайтесь, это очень важно. Виктор Контини хочет опять навредить Джорджу Чепмэну, и если вы мне не поможете, ему это Удастся.
В глазах Пиньято зажглась недобрая искорка. Он впервые внимательно посмотрел на меня и ворчливо ответил:
— Я вас не знаю, верно? Почему вы плохо говорите о мистере Контини? Он большой человек, мистер Контини. Вы не должны плохо говорить о нем.
— Я не говорю ничего плохого о нем, Бруно. Я просто говорю, что мне нужна ваша помощь. Вы ведь не хотите, чтобы с Джорджем Чепмэном опять что-то случилось?
— Нет, — покорно согласился он, вновь впадая в оцепенение. — Но я клянусь, что не хотел ранить его.
— Что случилось той ночью, Бруно? Кто вас попросил сделать это? Поверьте, это очень важно.
— Меня никто ни о чем не просил, это точно. Они просто хотели, чтобы я остановился, чтобы принять груз в машину. Я не знаю, я плохо помню. Но мистер Контини всегда был добр ко мне.
— Они привезли вам туда этот груз?
— О чем вы?
— Они привезли вам тот груз, который вы должны были положить в машину?
— Кажется, нет. — Пиньято смотрел на свои руки, как будто ответ был записан на ладонях. — Но я очень плохо помню.
Наступило долгое молчание. Я вынул из бумажника пятидесятидолларовую купюру и положил на стол перед ним.
— Возьмите, Бруно, это вам.
Он взял деньги и долго разглядывал их — совершенно так же, как его жена разглядывала мою визитную карточку. Потом положил деньги обратно на стол.
— Почему вы даете мне пятьдесят долларов?
— Потому что вы оказали мне большую услугу.
Он заколебался, опять взял купюру и посмотрел на нее. Он размышлял, пытаясь принять решение. Наконец он хлопнул банкнотой об стол и подтолкнул ее ко мне.
— Мне не хочется брать ваши деньги, — сказал он.
— Если вам они не нужны, почему бы не отдать их вашей жене? Уверен, это доставит ей удовольствие.
— Мэри? При чем тут она? — Он занервничал. — Я думал, у нас чисто мужской разговор.
— Верно, Бруно, мы говорим как мужчина с мужчиной.
— Тогда почему вы хотите, чтобы я отдал деньги Мэри? Я не хочу! — закричал Бруно.
Схватив пятидесятидолларовую бумажку, он быстро и яростно порвал ее на мелкие кусочки.
— Нехорошо заставлять меня отдавать деньги Мэри.
Я невольно затронул его больное место. На плечи жены Бруно легла вся тяжесть последствий его болезни — и моральных и материальных. Такое положение было унизительным для него и невыносимым для нее. Я старался не думать, на что должна быть похожа ее ежедневная жизнь.
— Ну так не давайте их ей, — сказал я. — Вы не обязаны делать то, что вам не нравится.
Он подтвердил:
— Это правда, я не обязан.
Фраза прозвучала как оправдание всей его жизни. Я надеялся, что пятьдесят долларов сделают его более разговорчивым, но ошибся. Со странной проницательностью, свойственной шизофреникам, он разгадал мою тактику и закрылся в своем панцире. Я попытал счастья во второй раз:
— Я сейчас уеду, Бруно. По-моему, не стоит продолжать разговор сегодня.
Он окинул меня диким, полным ненависти взглядом. Губы его дрожали.
— Вы мне не нравитесь, — сказал он. — Вы нехороший человек.
Я поднялся и отошел от стола.
— Вы нехороший человек, — закричал он мне вслед. — Я вас ненавижу! Нехороший!..
В баре все глядели на меня. Глядели с холодным любопытством, как на животное в зоопарке. Не оборачиваясь, я зашагал к выходу. На улице, подойдя к своему автомобилю, я услышал Пиньято, который неотступно следовал за мной.
— Вы нехороший человек! — кричал он своим надтреснутым пронзительным голосом. — Нехороший человек!
Я открыл дверцу и, обернувшись в последний раз, увидел его стоящим перед «Дворцом Анджело». Он кричал уже не на меня, а на весь мир. Крошечная фигурка в смешных одеждах, похожая на ощипанную птицу, покачивалась взад-вперед в наступающих сумерках.
7За пять лет, прошедших со дня нашего развода, мы с Кэти научились быть друзьями. Когда улеглись горечь и злость, мы обнаружили, что дорожим друг другом. Понять это удалось не сразу. Наш союз распался исключительно по моей вине, из-за работы, в которой я разочаровался. Я еще имел наглость упрекать потом Кэти в том, что она покинула меня в трудный момент. Ведь я сам почти заставил ее принять это решение, саботируя нашу семейную жизнь. Я как будто хотел доказать, что моя жизнь действительно не удалась, прежде чем начать перемены в ней. Мне хотелось поплакать от жалости к себе, и в конце концов это мне удалось. Кэти нашла себе работу — место преподавателя музыки в частной школе для девочек. Она отказывалась от всякой помощи с моей стороны, нас не связывали даже алименты. Я чувствовал себя уязвленным — даже мои деньги ничего для нее не значили. День моего развода, несомненно, был самым гнусным днем в моей жизни. Пару месяцев спустя я убедил себя, что не гожусь для карьеры юриста, и стал работать частным детективом. Дела пошли на поправку. Дело Бэнкса послужило подходящим оправданием, чтобы оставить занимаемую должность в прокуратуре.
Джо Джо Бэнкс, негритянский парнишка из Гарлема, двенадцати лет от роду, был до смерти избит белым полицейским по имени Ральф Винтер. Винтер утверждал, что мальчик угрожал ему оружием. Как во всех подобных случаях, на этом дело должно было закончиться. Винтер отделался бы краткосрочным арестом, и все позабыли бы о случившемся. Но оказалось, что отец Джо Джо Бэнкса был не каким-то школьным сторожем, согласным принять смерть сына как естественное следствие судьбы нищих и негров. Джеймс Бэнкс был журналистом в «Амстердам Ньюс» и не собирался позволять общественному мнению забыть о том, что его сын был хладнокровно убит пьяным полицейским. Когда волна недовольства дошла до департамента полиции, Бэнкс был внезапно обвинен в продаже наркотиков. В его квартире нашли героина на тридцать тысяч долларов. На судебном процессе меня назначили представлять обвинение. Я отказался. В тот же день я подал в отставку. Винтер был виновен, Бэнкс оказался жертвой заговора, а я не хотел участвовать в этом обмане. За неделю я дал немало интервью и нажил немало врагов. Мне было наплевать, что почти все полицейские города возненавидели меня, а в прокуратуре на меня смотрели как на врага народа. Я играл по своим правилам и сохранил уважение к себе. Через полгода Винтера выгнали из полиции за другой проступок, а спустя еще несколько месяцев он погиб, свалившись в пьяном виде с двадцать первого этажа здания на Третьей авеню. На следующий день после того, как в газетах напечатали о моей отставке, Кэти позвонила, чтобы поздравить меня. В первый раз за последний год мы говорили, не ругаясь. Мы установили перемирие, и у меня сложилось впечатление, что мы наконец освободились от всех глупых обид, которые сопровождали наш разрыв. Мы смогли забыть о прошлом. Возможно, что мы не встретились бы вновь, если бы не было Ричи, нашего мальчика. Но он был, и я навещал его каждую неделю. Кэти не строила особых иллюзий относительно моих родительских качеств. Она нескоро поняла, что я дорожу сыном так же, как и она. Только осознав это, мы стали снова доверять друг другу. В течение последних восьми месяцев мы обедали вместе каждую среду. Кэти решила, что Ричи будет приятно видеть нас за одним столом. Наши отношения стали более сердечными, исчезла излишняя натянутость и раздражение. Война закончилась, и вместо любви родилась дружба, одинаково ценная для нас обоих. Мы могли положиться друг на друга в своих житейских проблемах. В то же время ни Кэти, ни я не хотели слишком большого сближения, страшась новых разочарований и душевных ран. Мы боялись разрушить то, что создали с таким трудом. Мы никогда не говорили о личной жизни, не задавали вопросов на эту тему. Мы встречались из-за Ричи и из-за того, что нам было хорошо вместе, но мы не заявляли никаких прав друг на друга.
