Гарри Кемельман - В воскресенье рабби остался дома
Глава XI
— Вы с Доком дважды обставили меня, — уныло произнес Ирвинг Каллен.
Мейер Пафф усмехнулся.
— Ничего подобного, Ирвинг. Это же была последняя партия, мы просто старались сорвать кон.
— Не верь ему, Ирвинг, — сказал доктор Эдельштейн, полный человек с неизменной улыбкой («Умеет быть обходительным», — говорили его пациенты). — Для него наказать лоха — святое дело.
— Ты же вроде выигрывал, — сказал Пафф.
Каллен выровнял перед собой столбики монет.
— Нет. Смотри, я проиграл тридцать два, нет, тридцать семь центов. Ты опять выиграл — как обычно.
Пафф собрал монеты, чтобы спрятать в ящик.
— Тебе просто везет, — сказал Каллен.
— Чушь, Ирв. Играть надо уметь.
— Может, ты и прав, Мейер. Моя игра — бридж.
— А по-моему, если чувствуешь карту, — сказал Кермит Аронс, — играть можно во что угодно.
— Вчера вечером я играл в бридж у Нельсона Шаффера…
— Все понятно, — категорически заявил Пафф. — В шабат ты идешь играть в карты, а не в храм, и в следующий раз проигрываешь.
— Ладно, тридцать два — нет, тридцать семь центов — не такое уж и наказание. За два вечера я все равно еще далеко-о впереди. И судя по тому, что я слышал, — добавил он ехидно, — держу пари, ты жалеешь, что пошел туда вчера.
Пафф пожал плечами.
— Бреннерман нахамил Мейеру, — сказал Аронс, — но на самом деле это касается всех нас.
— Ты об этой истории с местами? — спросил доктор Эдельштейн. — Что до меня, я готов сидеть и в заднем ряду. Через микрофон там слышно не хуже, и честно говоря, возле двери мне больше нравится — в любой момент могу незаметно выйти подышать.
— А если окажешься внизу, в вестибюле?
— Что ты имеешь в виду?
— В прошлом году нам пришлось провести две службы, одну из них в вестибюле, помнишь?
— Да, и новые члены должны были сидеть внизу, а старожилы…
— Конечно, но эта их новая идея в том и заключается, чтобы все было демократичнее. Если места не забронированы, а ты немного опаздываешь, то оказываешься в вестибюле, потому что в храме все занято.
— И меня это ничуть не колышет.
— А я не люблю сидеть сзади, — сказал Каллен. — Мой старик — тот вообще считает наши места в первом ряду своего рода честью.
— А как быть с деньгами, которые мы заплатили за эти места? — спросил Аронс. — Я выложил тысячу баксов на строительный фонд — не под залог, а наличными — когда Беккер был президентом. Тогда предполагалось, что каждый год для меня забронировано место, одно и то же, заметьте, пока все не будут распроданы. И теперь я рассматриваю это как контракт, который я заключил с храмом, а если кто-то и должен выполнять условия контракта, так это храм.
— Ты прав на сто процентов, Керм, — сказал Каллен. — И я так считаю. Если не доверять храму, то кому тогда?
— Хорошо, и что ты можешь сделать?
— Я скажу тебе, Мейер, что я могу сделать, — решительно сказал Каллен. — Я пока еще член правления директоров. Я поставлю вопрос перед правлением и потребую, чтобы они приняли меры.
— И что это тебе даст? Хорошо, они примут меры. Они поставят это на голосование и проголосуют за вариант Горфинкля. Не забывай, у них абсолютное большинство.
— Если правление откажется от своих обязательств, я складываю манатки и ухожу.
— И куда ты пойдешь, Ирв? В Линн? В Салем? Где тебя никто не знает?
— А я останусь, — заявил Эдельштейн, — но скорее рак на горе свистнет, чем они получат от меня хоть цент.
Пафф покачал головой.
— Не выйдет, Док. Такое проходит в церкви, а не в храме. Наши люди не просят, они требуют. Это часть традиции. Знаешь старую хохму: единственное, в чем могут сойтись два еврея, — это в том, что третий должен давать деньги на храм. Нет, если тебе придется дать меньше, чем в прошлом году, в лучшем случае все подумают, что у тебя был неудачный год, уменьшилась практика. А чтобы не давать вообще — забудь об этом. От них невозможно отделаться; они не отстанут, пока ты не выложишь свои денежки.
— Мейер прав, — сказал Аронс. — И знаете, что это значит? Это значит, что отныне все мы будем вкладывать, а Горфинкль и его банда тратить. А на что — не наше дело.
— Так и будет, — сказал Пафф. — Ты не знаешь, этот новый план про распределение мест выносили на правление?
— Ты хочешь сказать, что это была просто идея Тэда Бреннермана? Черт возьми, они не могли этого сделать. Такое изменение должно решать правление, — сказал Каллен.
Пафф пожал плечами.
— Вот они и вынесут вопрос на заседание, просто для порядка, дадут нам поговорить об этом, а потом один из них выдвинет предыдущее предложение, и — бац — оно принято. — Он щелкнул пальцами. — И теперь так будет всегда. Смиритесь с этим.
— И так они будут использовать этот фонд социальной активности. Они присвоят все бабки и будут тратить их, как захотят. Мы будем давать, а они будут тратить.
— Да бросьте, — сказал Каллен. — Какой фонд они установят? Пять сотен? Штуку? И что? Мой старик, помню, рассказывал, что много лет назад во всех шул был фонд, которым обычно распоряжался глава общины и тратил его на какого-нибудь приезжего бедолагу, которому негде было спать и нечего есть…
— Но то была благотворительность, — сказал Пафф. — А эти деньги должны использоваться на политику. И дело не в количестве, дело в принципе.
— Что ж, они выиграли эти выборы и захватили власть. А в следующем году мы чуть лучше поработаем и отберем ее у них.
— Не обманывай себя. Они пришли к власти, и пришли, чтобы остаться. У них ко всему этому иное отношение, чем у нас. Они смотрят на храм как на акционерное общество — с точки зрения закона так оно и есть. Когда президентом был Вассерман, или Беккер, или даже Морт Шварц, они вводили в правление тех, кто что-то делал для храма, или в надежде, что сделает. Привлечь все-таки старались лучших. Но люди Горфинкля… Большинство из них работает в крупных компаниях — администраторами, руководителями, — и они смотрят на храм как на торгово-промышленную корпорацию, в которой, если тебе принадлежит контрольный пакет, ты занимаешь все высшие посты и составляешь правление директоров только из своих людей. Поэтому сегодня их комитет по выдвижению не выдвинет ни одного, кто не будет плясать под их дудку.
— Тогда единственное, что мы можем сделать, — это устроить им завтра на правлении хороший хипеш, — сказал Аронс, — думаю, за нас будут многие…
— Ничего не получится — сказал Пафф своим глубоким грохочущим басом.
— Почему?
— Потому что нам нечем их объединить. Что мы им скажем? Попросим, чтобы они поддержали наши права на передние места? Вернись на землю.
— Тогда…
— Тогда завтра наилучший повод для нас может появиться сам, — сказал Каллен.
— А что будет завтра? — спросил Пафф.
— Я же говорил, вчера вечером я был у Нэла Шэффера. Мы с Нэлом хорошие друзья, но вообще-то он больше крутится с теми, кто ближе к Горфинклю, вроде Билла Джейкобса и Хайми Штерна. Из того, что обронил Нэл, у меня создалось впечатление, что Горфинкль собирается объявить завтра новые составы комитетов, и некоторые из его назначений могут показаться не очень справедливыми и нам, и большинству в конгрегации.
— Например? — спросил Эдельштейн.
— Прежде всего, назначение Роджера Эпштейна председателем ритуального комитета, — сказал Каллен.
— Он не посмеет! — сказал Эдельштейн.
— Почему не посмеет? Это его лучший друг. Эти две семьи так близки, что…
— Но ритуальный комитет… Человек не знает ни слова на иврите. Если бы рабби не объявлял страницу, он не знал бы, какую молитву читать следующей. Он ни разу не был в храме, пока не приехал сюда. Его родители были левыми, атеистами. А жена — христианка.
— Перейдя в нашу веру, она стала еврейкой, — напомнил ему Пафф. — Это закон. Но эту тему нам лучше не трогать. Если Горфинкль назначит Эпштейна, это несправедливо, прежде всего, по отношению к конгрегации. И я говорю это не потому, что именно меня он собирается заменить.
— Хорошо, — сказал Аронс, — значит, как только он объявит об этом, мы устроим хипеш.
— Нет, — решительно сказал Пафф. — У меня есть идея. Когда на завтрашнем заседании Горфинкль объявит свои кандидатуры, мы не скажем ни единого слова. Будем сидеть и молчать.
Все посмотрели на него.
— И что толку?
— Доверьтесь мне. Говорю вам, у меня появилась идея. Извините, мальчики, я не могу вам сейчас ее выложить. Завтра просто следите за тем, что происходит, и делайте, как я. Я ничего не говорю — и вы молчите. — Он обвел взглядом стол. — Я вас когда-нибудь подводил?
Глава XII
— Но почему ритуальный комитет? — спросил Роджер Эпштейн.
По крайней мере раз в неделю, обычно по вечерам в субботу, Горфинкли встречались со своими добрыми друзьями Эпштейнами. Вместе ходили в кино, проводили вечер за бриджем или просто беседовали, как и сегодня. Эпштейн заговорил только после того, как женщины ушли на кухню.
