Марина Серова - Я подарю тебе все…
Я шла и ломала голову над тем, что мне недавно довелось увидеть. Мне все это не нравится! Какого лешего Ковалев встречается с каким-то мутным типом? Какие между ними дела? И почему он заявил, что получение образцов препарата «троянус» задерживается? И вообще, не выдумал ли все это Дмитрий Сергеевич? Но с какой же целью? И в курсе ли этой непонятной игры господин Мирошников? Может быть, наше задание совсем не таково, каким он его «обозначил»?
Мне, по большому счету, глубоко плевать на тайные дела Ковалева! Окажись он даже шпионом американской разведки – это не мое дело, расследовать его делишки меня никто не уполномочивал. Но сейчас-то я сама замешана… Я отвечаю за груз, который, во-первых, мы еще не получили, а во-вторых, вообще неизвестно, что он собою представляет. После увиденного недавно я уже усомнилась в том, что наш груз – это просто обычные пробирки с образцами лекарственного препарата.
Конечно, я могу поделиться своими мыслями с Зайцевым. И даже посоветоваться с ним. Но я уже не на все сто процентов уверена и в Михаиле Петровиче… Вроде бы его поведение не вызывает особых подозрений. Зайцев показался мне мужиком открытым, непосредственным и чистым, как младенец. Но, вероятно, это заблуждение с моей стороны. Я же не знаю, в курсе ли он каких-то дел, затеянных Ковалевым? И в курсе ли Мирошников? Я ничего не знаю! И это меня отнюдь не радовало…
Решив дождаться дальнейшего развития событий, а затем действовать по ситуации, я немного успокоилась. Если мы завтра получим груз и я увижу, что это пробирки с препаратом, то волноваться будет не о чем. Останется только благополучно доставить их в Тарасов, вручить господину Мирошникову и с радостью распрощаться с ним и с его заместителем. А пока мне следует держать ухо востро. Выработанная стратегия придала мне уверенности, и я, погладив ствол пистолета, спрятанного за поясом, продолжила прогулку по городу.
Миновав кафе, где мы с Зайцевым обедали, я подумала: интересно, а куда пошел Михаил Петрович? Вряд ли он посещает выставки. Скорее всего, он просто вернулся в отель и «завис» в своем номере. И хорошо, если так – по крайней мере, я ненавязчиво поинтересуюсь у него, когда вернется Дмитрий Сергеевич.
Пройдя несколько улиц и мельком подумав, что, может быть, стоит спуститься к Амстелу и отправиться в короткое путешествие на катере по каналам, я вдруг увидела нечто, заставившее меня ускорить шаг: квартал, заполненный множеством кафетериев самого разного толка, на любой вкус. Резко распахнулась дверь одного заведения, и оттуда, отплевываясь на бегу, стремительно вывалился крупный, даже грузный мужчина, чуть старше среднего возраста. За ним выскочил тип в полицейской форме. Он что-то гневно говорил по-голландски, но мужчина, явно не понимавший его, закричал на весь квартал по-русски, причем не очень-то выбирая выражения:
– Я… вашу мать, покажу вам нарушение прав человека! Я… ему устрою – жаловаться! Развели тут у себя пидоров, а ко мне какие-то претензии предъявляют! Да за такое вообще убивать надо!
Позади полицейского топтался какой-то молодой субтильный парень, с меланхоличным выражением глаз, с тонкой шеей, замотанной длиннющим полосатым шарфом. Вид у него был страдальчески-обиженный.
В разъяренном мужчине я, к своему изумлению, узнала Михаила Петровича Зайцева. Он топтался у дверей кафе, растрепанный, в рубашке с распахнутым воротом и съехавшим с плеч пиджаком, потрясая перед лицом стража порядка какой-то красной книжицей. Незаметно приблизившись к ним, я узнала в ней милицейское удостоверение старого образца. Цвет лица господина Зайцева напоминал цвет этой «корочки».
– Я сам представитель власти! – орал Зайцев, размахивая удостоверением. – Это документ, между прочим! И законы я знаю не хуже вас! Приличному человеку уже спокойно пообедать нельзя!
Толпа не возникла. Это непременно произошло бы в России, где большинству наших сограждан всегда есть дело до того, что происходит где угодно и с кем угодно. Но все же некоторые жители Амстердама задерживали шаг и прислушивались. Я поспешила подойти поближе к центру заварушки. Конечно, меня интересовало происходящее, но главный мой мотив был иным: я чувствовала, что Михаилу Петровичу грозят неприятности. И как бы эти неприятности не стали нашими общими, если я вовремя не вмешаюсь.
Я тронула полисмена за рукав и спросила – вежливо, но очень твердо – на правильном английском языке:
– Что здесь происходит? В чем вы обвиняете этого мужчину?
Полицейский окинул меня внимательным взглядом и хотел было что-то ответить, но тут, узнав меня, Зайцев завопил:
– О, Женя! Как хорошо, что мы с вами встретились! Подтвердите, что я – порядочный человек, а не какой-нибудь там… Эти их педики совсем оборзели! Представляете, захожу в кафе… успел, увы, опять проголодаться, сажусь спокойно за столик, и тут ко мне подваливает этот… – Зайцев с выражением безграничного презрения покосился в сторону бледного юноши в шарфе, – и начинает, натурально, гладить меня по ноге! Нет, вы представляете себе такую наглость?!
Я подняла голову. Вывеска доходчиво заявляла, что это заведение – гей-клуб. Но понять это способен только человек, владеющий местным… гм, наречием. А непосвященный сориентировался бы, повнимательнее оглядевшись вокруг. Но Михаил Петрович явно не утруждал себя анализом и наблюдением – он просто уселся за столик, поглощенный мыслями о вкусном обеде. И тут такая оказия приключилась.
– А вы что сделали? – строго спросила я.
– Я?! – изумился Зайцев. – Ничего… То есть я возмутился, конечно! Чего ты, говорю, меня лапаешь? А он будто не понял, сволочь, еще ближе придвигается и на сиденье ерзает! Козел! Убивать таких надо! – с чувством проговорил он.
– Заткнитесь! – тихо приказала я. – Вы его били?
– Я? – снова изумился Зайцев.
– Вы, вы! – нетерпеливо повторила я. – Только честно. Ну, быстрее!
Зайцев заморгал и отвел глаза в сторону.
– Ну, я слегка двинул его, конечно! – наконец выговорил он.
– И только? – сощурилась я.
– Ну, оттолкнул я его! – раздраженно уточнил Михаил Петрович. – Может, не рассчитал малость! Меня тоже можно понять – я не люблю, когда меня за ноги хватают всякие…
Он еле сдержался, чтобы не обозвать стоявшего рядом парня крайне неблаговидным словом.
– А он сразу визг поднимать! – продолжал возмущаться Зайцев. – Персонал позвал, администрацию! Те полицию вызвали… – Он опустил глаза.
– По-нят-но, – по слогам констатировала я, сдерживая глубокий вздох, и повернулась к полицейскому.
Самое примечательное, что во время нашего с Зайцевым диалога, который велся исключительно на русском языке, зрители стояли молча, не пытаясь вмешиваться, и терпеливо ждали. Теперь настала моя очередь общаться с полицейским. Я предпочла совершенно отличную от зайцевской манеру.
Очень вежливо, тщательно подбирая слова и принося извинения после каждой фразы, я объяснила ему ситуацию. Рассказала о том, как трудно русскому человеку, не знающему голландского языка, сориентироваться в незнакомой стране. Поведала на свой страх и риск, что Михаил Петрович Зайцев и впрямь представитель правоохранительных органов в России, добавив от себя, что он пользуется огромным почетом и уважением среди своих коллег. Присовокупила к этому сообщению выдумку, что господин Зайцев специально прибыл в Нидерланды с тем, чтобы, ознакомившись с особенностями этой замечательной страны, повысить свой культурный и образовательный уровень. Себя же я назвала его секретарем-переводчиком. Мол, лишь по своей оплошности я на некоторое время оставила Михаила Петровича одного, потому он и влип в такую досадную историю, являющуюся всего лишь недоразумением, которое мы готовы уладить немедленно.
Затем я повернулась к потерпевшей стороне, то есть к меланхоличному юноше, и, мило улыбнувшись, сказала, что он может рассчитывать на любую компенсацию морального вреда, причиненного ему не слишком тактичным господином Зайцевым, чьи взгляды, конечно же, можно смело именовать ретроградскими. Предлагать деньги для урегулирования конфликта я поостереглась. Это в России подобный путь самый простой и распространенный, к тому же и самый действенный. Неизвестно, как голландцы на это среагируют, еще не хватает нам обоим попасть в каталажку по обвинению в попытке дать взятку представителю закона.
Полицейский слушал меня очень внимательно и, как мне казалось (или как хотелось думать), сочувствовал нам. Зайцев, с тревогой наблюдавший за действом, особенно за лицом пострадавшего, все-таки хоть что-то наконец сообразил. Он притих и принял виноватый вид. Полицейский нахмурил брови и что-то строго спросил у Михаила Петровича. Тот хлопнул глазами и непонимающе отвесил нижнюю губу. Потом растерянно уставился на меня.
– Вас спрашивают, осознаете ли вы, что поступили недопустимым образом? – зашипела я, толкая его в бок.
