Себастьян Жапризо - Ловушка для Золушки
— Я часто бывала в этой комнате?
— Да нет, не очень часто. Я бывал у тебя.
— Где?
— В отеле «Резиденс», на улице лорда Байрона, а потом — на улице Курсель. Да вот тебе и доказательство!
Он вскочил и, вынув из ящика стола маленькую связку ключей, протянул ее мне.
— Ты дала их мне, когда переехала на Курсель. Иной раз вечером ты обедала не со мной, и тогда мы встречались там после.
— Это отдельная квартира?
— Нет, особнячок. Очень красивый. Мюрно тебе его покажет. Или, если хочешь, съездим туда вдвоем. Эх, и хорошо же нам тогда было!
— Расскажи!
Он снова засмеялся, кольцом сомкнув вокруг меня руки. Я смирно лежала на кровати, твердые ключи вонзились мне в ладонь.
— О чем же рассказывать?
— О нас. О Жанне. О До.
— О нас рассказывать интересно. А вот о Жанне — нет. И о До — так же. Из-за нее-то я и перестал у тебя бывать.
— Почему?
— Она тебя мутила. Когда ты ее к себе взяла, у нас с тобой все разладилось. Ты вела себя как сумасшедшая. У тебя были совершенно бредовые идеи.
— Это было когда?
— Я уж не помню. Но до того, как вы вдвоем уехали на юг.
— Какая она была?
— Послушай, она же умерла. А я не люблю плохо говорить о покойниках. Да и не все ли равно, какая она была? На твой взгляд она была совсем иная: милая, прелестная, жизни для тебя не пожалеет! И до чего умна! Она и в самом деле должна была быть умной. Вертела тобой как хотела, да и самой Мюрно — тоже. И чуть-чуть не прибрала к рукам мамашу Рафферми.
— Она была знакома с моей теткой?
— К счастью, нет. Но умри твоя тетка месяцем позже, До бы с ней познакомилась и отхватила бы себе смачный кусок пирога, будь уверена! Ты собиралась с ней ехать к тетке. До ведь так хотелось увидеть Италию!
— Почему ты считаешь, что она мутила против тебя?
— Я ей мешал.
— Почему?
— Откуда я знаю! Она думала, наверное, что ты выйдешь за меня замуж. зря ты рассказывала ей о наших планах. Да мы и сейчас зря говорим обо всем этом. Ну, точка.
Он стал целовать меня в шею, в губы, но я уже ничего не чувствовала, я замерла, старалась собраться с мыслями.
— Почему ты сказал раньше, что рад, что я во время пожара пыталась вытащить До из ее комнаты?
— Потому что я лично дал бы ей там подохнуть. И потом из-за всего прочего. Ну, хватит, Мики!
— А что такое «все прочее»? Я хочу знать.
— Мне стало известно об этом, когда я был в Париже. Я не очень понимал, что там стряслось. Я бог знает что вообразил. Мне не верилось, что это был несчастный случай. Словом, что это чистая случайность.
Я онемела. Он сошел с ума: говорит такие ужасные вещи и при том не спеша меня раздевает! Я попыталась подняться.
— Пусти меня.
— В самом деле? Да выкинь ты все это из головы.
Он грубо толкнул меня на кровать.
— Пусти!
— Послушай, Мики!
— Почему ты думал, что это не было несчастным случаем?
— Черт побери! Да надо быть чокнутым, чтобы, зная Мюрно, считать это несчастным случаем! Надо быть полным кретином, чтобы поверить, будто она, прожив там три недели, не заметила, что газовая труба не в порядке! Как на духу тебе говорю, можешь не сомневаться, что проводка была сделана безукоризненно!
Я отбивалась от него как могла. Кончилось тем, что он разорвал ворот моего пуловера, и только тогда опомнился. Увидев, что я плачу, он меня отпустил.
Я отыскала свои туфли и пальто, не слушая, что он говорил. Подобрала с пола газетные вырезки, сложила их в папку, и тут почувствовала, что за перчаткой у меня спрятаны ключи, которые он мне дал. Я сунула их в карман пальто.
Франсуа стал перед дверью, загораживая мне дорогу, смешной и униженный, с бледным помятым лицом. Я вытерла глаза кулаком и сказала Франсуа, что если он хочет меня еще когда-нибудь увидеть, то должен сейчас дать мне уйти.
— Мики, это же глупо. Уверяю тебя, это глупо. Я все эти месяцы непрерывно думаю о тебе. Сам не знаю, что это на меня накатило.
Он вышел на лестничную площадку и смотрел мне вслед. Жалкий, уродливый, алчный, лживый. Шакал.
Я бродила по городу долго. Сворачивала то на одну, то на другую улицу. Чем больше я размышляла, тем больше мешались мои мысли. Боль в затылке прошла, зато теперь разболелась спина вдоль всего позвоночника. Вероятно оттого, что я устала, все это и случилось.
Сначала я ходила в поисках такси, а потом — лишь бы ходить, лишь бы не возвращаться в Нейи, не видеть Жанну. Я было решила позвонить ей по телефону, но раздумала: я бы не удержалась, заговорила бы о газовой трубе. Я боялась, что не поверю ей, когда она станет оправдываться.
Мне стало холодно. Я зашла в кафе, чтобы согреться. Расплатившись и получив сдачу, я заметила, что у меня осталось много денег, на них, наверное, можно прожить несколько дней. Жить в эту минуту для меня означало только одно: получить Возможность улечься на постель и поспать. А еще не плохо было бы помыться, надеть свежее платье, свежие перчатки.
Я поплелась дальше и наконец зашла в какую-то гостиницу подле вокзала. Там спросили, если у меня с собой багаж, хочу ли я номер с ванной, и дали заполнить какой-то бланк. Я заплатила вперед.
Я уже поднималась по лестнице в сопровождение горничной, когда из-за конторки раздался голос управляющего гостиницы:
— Мадемуазель Лои, прикажете будить вас утром?
— Нет, не беспокойтесь, пожалуйста, — ответила я и обернулась, вся похолодев и чувствуя, что мой мозг точно скован ужасом, потому что я же знала это раньше, знала давно, знала всегда.
— Как вы меня назвали?
Он заглянул в заполненный мною бланк.
— Мадемуазель Лои. А что, разве не так?
Я спустилась с лестницы, подошла к нему. Я еще пыталась подавить в себе издавна знакомый страх. Это не может быть правдой, это просто «столкновение поездов», из-за того, что я два часа говорила о До, из-за моей усталости.
На этой желтой бумажке я написала следующее: «Лои Доменика-Лелла-Мария, родилась 4 июля 1939 года в Ницце (Приморские Альпы), француженка, банковская служащая».
Подпись «ДоЛои», очень разборчива, имя и фамилия написаны слитно и обведены овалом, неровно и наспех.
Я разделась и напустила воды в ванну. Сняла перчатки, затем снова их надела, так как мысль о том, что я должна буду касаться своего тела такими руками, была мне неприятна.
Я делала все медленно, почти спокойно. Когда доходишь до состояния полной подавленности, отупение мало чем отличается от спокойствия.
Я не знала, что и думать, поэтому перестала думать. Мне было дурно и в то же время приятно в теплой воде. Я забыла завести свои часы, и когда взглянула на них, выйдя из ванной, они показывали три часа пополудни.
Я вытерлась полотенцами, которые были в моем номере, надела белье руками в мокрых перчатках, руки у меня горели. В зеркальном шкафу отражалась фигура автомата с узкими бедрами, топающего босиком по комнате, в чертах которого не осталось и подобия прежнего человека. Подойдя ближе к зеркалу, я обнаружила, что после ванны мерзкие швы у меня под бровями, под крыльями носа, под подбородком и за ушами стали особенно заметны. А рубцы на голове отчетливо просвечивали под редкими волосами, набухшие и кирпично-красные.
Я упала ничком на кровать и долго лежала, уткнувшись лицом в сгиб локтя, преследуемая одной неотвязной мыслью: зачем могла девушка добровольно окунуться в пламя, сжигая голову и руки? Кто был бы способен на такое мужество? Вдруг я заметила лежавшую возле меня папку.
Когда я сегодня утром в первый раз просматривала эти статьи, все в них совпадало с рассказом Жанны. При повторном чтении я открыла такие подробности, которые раньше казались мне незначительными, а теперь поражали.
Ни дата рождения Доменики Лои, ни два других имени, данных ей при крещении, нигде в газетах не упоминались. Сказано было только, что ей двадцать один год. Но, так как пожар произошел ночью 4 июля, то репортеры добавляли, что несчастная погибла в день своего рождения. Несколько секунд я уже склонялась к тому, что могла знать не хуже самой До, какими еще именами ее нарекли, равно как и дату ее рождения, что я могла написать «Лои» вместо «Изоля»: все это объясняется моей усталостью, тем, что я все время думала о До. Но нельзя же этим объяснить такое полное перевоплощение, когда я так точно заполняю все пункты учетной карточки, даже воспроизвожу эту дурацкую школярскую подпись.
Вместе с тем мне пришло на ум и иное. Жанна не могла ошибиться. Она помогала мне мыться, начиная с первого же вечера, она знала меня много лет, как знает своего ребенка приемная мать. Если изменилось мое лицо, то мое тело, мои манеры, голос остались прежними. До могла быть одного роста со мной: может статься, у нее были глаза того же цвета, что у меня, и такие же темные волосы, но ошибка Жанны — вещь невозможная. Я выдала бы себя каким-нибудь изгибом спины или плеча, формой ноги.
Я задумалась над словами «выдала бы себя». И это было странно, как будто моя мысль помимо моей воли уже привела меня к объяснению, которого я не хотела принимать.
