Ольга Лаврова - Побег
Багрова усмехнулась:
- Я чувствую, у тебя на языке слова о женском достоинстве и прочее. А поставь себя на мое место. Добром Михаил меня ни за что бы не отпустил, понимаешь? Он бы на все пошел! Оставалось только сбежать. Тайком собрать вещички, подхватить Катьку - и деру. Скажи, куда? Близких родственников уже нет. Дальних подобрала ленинградская блокада. Не было просто угла, куда деться!.. Единственный человек, на которого я могла бы опереться, - это Семен.
- Не так это мало - Семен Григорьевич Загорский.
- Но у него же на плечах школа! И есть этические нормы, если ты зовешься педагогом... Но возьмем даже грубо житейски. Вот мы уезжаем. Михаил бросается вдогонку. Чтобы не дрожать за Загорского, надо затаиться где-нибудь на несколько лет. Он на это не пошел бы - унизительно. Он рыцарь гордый.
- Не сгущай краски, Майя! В конце концов, есть милиция. Неужели нельзя было найти управу на Багрова?
- То-то твоя милиция который день его ловит - поймать не может. Думала я уйти, Лена, думала. Но пока дозрела - сил не осталось. Выгорела дотла.
- Мне тоже одно время казалось, что я, как колчушка.
- Но ты же полюбила! И ожила. А я... ну да, очень уважаю Семена, считаю родным практически человеком. А все остальное быльем поросло. Значит, взваливать ему на плечи себя и Катю, подвергать опасности, просто спекулируя на его чувстве?..
"Хоть бы и так!" - чуть не вырвалось у Сергеевой, но она спохватилась. Обе надолго замолчали.
Майя Петровна встрепенулась, вспомнив, что Катя, конечно, без нее не ужинает.
- Прорвало сегодня. То тебя, то меня... Нет, подумать только - Шахиня! Пора по домам, Лена.
- Погоди, Майя, погоди... Мне кажется, надо сообщить о твоих подозрениях, что Михаил направляется домой.
- Хватит мне одного раза, когда я сообщила в милицию. Сорвалась, не стерпела - и что?.. Да они, видно, и сами знают. Недаром прислали столичного сыщика.
- Я за тебя боюсь. Может, вы с Катей поночуете пока у нас?
- Что это ты выдумала, Лена? Ну и ну! Я как для него была, так и осталась. И Катя тоже... У нее было воспаление легких в восьмом классе, он на работу не ходил, даже не пил дней шесть, сидел у кровати, не дышал... А когда я ногу сломала? За грибами ходили, я свалилась в овраг, так Михаил восемь километров меня до больницы на руках нес!.. - Она начала одеваться, приостановилась: Однажды он привез воз черемухи ко дню рождения. Настоящий воз, на телеге... И знаешь, Лена, где-то далеко-далеко стоит и еще пахнет... этот воз черемухи...
* * *
Во второй половине прошлого века был написан фундаментальный трехтомный труд под названием "История кабаков в России в связи с историей русского народа". Свет увидел только том первый. Рукопись двух остальных автор сжег, придя к убеждению, что опубликовать их - значило бы "донести на народ, отнять у него последний приют, куда он приходит с горя".
Еловские выпивохи "Истории кабаков", понятно, не читали и о приведенной цитате не слышали, но отрадное местечко, где до ночи торговали спиртным, нарекли именно так: "Валюхин приют". Безотказная Валюха давно состарилась, а там и померла, передав бразды правления дочери; та в свой черед достигла пенсионного возраста и удалилась на покой, и ныне в "приюте" хозяйничала Валюхина внучка (по паспорту Светлана). Но он так и остался "Валюхиным приютом", и внучка смирилась с тем, что ее именуют Валюхой, и сохраняла семейные традиции. Вот только - прискорбное обстоятельство - перестала верить в долг.
"Приют" располагался удобно, невдалеке от центральной улицы и имел при себе укромный закуток, огороженный штабелями пустых ящиков. Ящики же служили столами и стульями, а в углу имелась и постель: умятая куча стружек, периодически обновляемая заботами самих клиентов.
Сейчас их присутствовало всего двое. Один уже "хорошенький", второй только-только навеселе и жаждавший добавить. Но держателем капитала был упившийся, и потому приятель увещевал его и пытался привести в чувство: "Володя, ну будь мужчиной!.. Володя, у меня и огурчик есть... огурчик!" Володя мычал и норовил завалиться в стружки.
К щели между ящиками прильнула темная фигура. Его уже стерегли на дальних подступах к городу, уже сотрудники органов были заранее настороже и невольно рыскали взглядом по лицам прохожих, памятуя, что Багров, вероятнее всего, одет в черный полушубок и норковую шапку, а он без препон достиг "Валюхина приюта".
Никогда прежде не таившийся, напротив, любивший показать себя, он успел приобрести навыки гонимого и выслеживаемого - быть осторожным, бесшумным, незаметным. Да и изучил сызмала все проулки, пролазы и ветхие заборы в городе, где ничего не изменилось за протекшие полгода.
Узнав обоих "приютских", Багров скользнул внутрь закутка и окликнул негромко:
- Эй, Зубатый!
Тот обернулся и, моргая, смотрел на черную фигуру.
- Не признаешь, Матвей?
- Мать честная, Багров!.. Миша, друг!.. - изумление и подобострастный восторг объяли Зубатого.
- Тихо! - цыкнул Багров. - Ты меня не видел, не слышал, ясно?
- Разве я не понимаю? Да я для тебя!..
- Водка есть? - оборвал Багров его стонущий шепот.
- Эх!.. - застрадал Зубатый и остервенело набросился на приятеля:
- Володька, Володька, черт!..
- Не буди. Спит - и слава Богу, болтать не будет, - остановил Багров, успев заодно выглянуть и обозреть окрестность.
- Да как же, Миша, у меня получка третьего дня была, а у него сегодня!
- Пустой?
- Пустой...
- Возьми у него.
Зубатый заколебался. С одной стороны, он понимал - нужда Багрова превышала всякое обычное человеческое желание выпить и ее надлежало немедленно удовлетворить. С другой стороны, "Валюхин приют" диктовал свои правила поведения, нарушить которые считалось крайне зазорным.
"С высоты" лагерного опыта и опыта побега, заставившего преступить многие барьеры в душе, тутошний этикет представлялся Багрову уже просто дурацким.
- Мне вот так! - провел он по горлу. - Ты понял?
Зубатый решился и возложил на алтарь дружбы все свое самоуважение и репутацию. Он обшарил карманы приятеля, нашел деньги и вопросительно посмотрел на Багрова. Тот показал три пальца, Зубатый отсчитал, сколько надо, прочее сунул обратно и поспешил в глубину закутка к освещенному окошку Валюхи.
Багров откупорил поллитровку и опрокинул в жаждавшую гортань. Но ни на мгновение не поддался желанию опорожнить посуду до дна. Он напьется вдосталь, до полного забытья. Но после. После. Оторвался от горлышка, сунул Зубатому солидный остаток. Тот поднес другу заветный огурчик. Багров куснул, не ощутил никакого вкуса.
Водка с отвычки слегка оглушила. Он присел на ящик, ожидая, пока предметы вокруг обретут должную четкость. Зубатый, нервничая, стоял на стреме: вот-вот потянутся завсегдатаи на Валюхин огонек.
- Куда ты теперь, Миша?
- Не твое собачье дело.
- Тоже верно... - смиренно признал Зубатый. - Может, чего надо? Из жратвы там, одежонки?
Багров тряхнул просветлевшей головой, забрал непочатые бутылки.
- Мне от тебя надо одно - топай домой, и чтоб ни звука!
...Миновав спортплощадку и ледяную горку, Багров приблизился к зданию школы.
Проверил, на месте ли нож, и постучал в боковую дверь. Молчание и тишина. Он постучал еще раз. Застекленный верх двери слабо осветился, донесся кашель, потом женский басок:
- Кого надо?
- Семен Григорьевича позови, - прикрыл Багров будничной интонацией все то невыносимое, что привело его к двери Загорского.
- Уехал в командировку.
- Куда?!
Голос подвел его: слишком нежданно и несправедливо было отнято вожделенное: "Сейчас... вот сейчас... Наконец-то!"
- А ктой-то? - обеспокоилась женщина.
- Свой, тетка Пелагея, свой.
Магическое слово. Как не ответить своему?
- В Новинске Семен Григорьевич. По учебному вопросу. - Но свой вроде как перепуган, и голос не разберешь чей. - Да ктой-то там?
- Надолго он?
- Дня, сказался, на четыре.
Тетка Пелагея вдела в прорезь цепочку и приотворила дверь, но не увидела никого в открывшуюся щель, только холодом обдало грудь и шею.
- Стряслось чего? - спросила она в темноту.
Четыре дня! Для Багрова четыре дня были - что четыре месяца. С момента побега он делил свою жизнь на "до" и "после". "До" истекало нынче вечером, так он себе назначил, этим дышал и держался, чуя, что завтра удача может отвернуться.
Сегодняшний же вечер принадлежал ему по множеству несомненных примет, он был тем самым вечером. И вдруг четыре дня - как стена, на которую налетел с разгону, когда все тело напружено и изготовлено для единственного и страшного движения.
Багров повалился на колени и закусил руку, чтобы не закричать. Ах, Загорский, проклятая язва! За ним смерть пришла, а он, вишь ты, в командировке...
Тетка Пелагея, не получив ответа, замкнула дверь, погасила свет.
Ощутив во рту кровь, Багров разжал зубы, сунул горящую голову в снег. Что теперь?..
Теперь добраться до Новинска. Разыскать Загорского там. Решение отмене не подлежит. Стену надо проломить! Где-то найти силы и довести дело до конца.
