Нил Олсон - Икона
— Мистер Спиар?
— Да. Мисс Кесслер?
— Да. Похоже, вы удивлены?
— Я как раз собирался сказать то же самое.
Она засмеялась:
— Входите. — Он прошел через узкий вход и остановился вплотную к ней. Она продолжала говорить: — Предубеждения иногда бывают забавны. Кого вы ожидали увидеть?
— Не знаю, прислугу, наверное.
— Прислуги нет.
Сразу у входа располагалась библиотека, темная, отделанная деревянными панелями, однако остальные помещения были залиты ярким светом. Он проследовал за ней по узкому коридору. Теплое дерево обшивки сочеталось в нем с белой краской. На стенах были развешаны карты средневековых городов — без сомнения, увлечение покойного. Она, наверное, еще не успела поменять отделку в соответствии со своим вкусом, отметил он про себя, однако затем ему пришло в голову, что он понятия не имел о ее вкусах. Как сказала бы Робин, он пытался смоделировать тип личности, не зная ничего о самой личности. Дурная привычка.
— Повар глухой, да его сейчас и нет. Сиделку я отпустила, когда дедушка умер, так что я здесь одна. Кофе хотите?
Они прошли в светлую кухню: в окна били солнечные лучи, рассеянные росшим во дворе огромным платаном. Мэтью колебался. Это был его первый самостоятельный выезд к заказчику, и он не помнил, что предписывал протокол в подобных случаях.
— Только если вы сами будете кофе.
— Я пользуюсь любым поводом, чтобы выпить чашку кофе. Пожалуйста, садитесь.
Из дешевой пластиковой кофеварки на столе она налила выдохшийся, судя по запаху, давно заваренный кофе в голубые кружки.
— Сахар, молоко?
— Черный, пожалуйста.
— Я рада, что вы это сказали, потому что молока нет, а где сахар, я не знаю.
Он отпил кофе и отставил кружку. В его семье никто никогда бы не предложил такой кофе даже худшему врагу. Какие странные отношения с едой у богатых!
— Так кого же вы ожидали увидеть? — спросил он.
— Ой, я не знаю.
— Твидовый пиджак, седые волосы и очки?
— Именно так. Может, еще трубка.
— Только не на работе. Краски очень чувствительны к табачному дыму.
— Конечно. На самом деле я думала, что придет кто-нибудь постарше.
— Я изживаю этот недостаток каждый день.
Она снова засмеялась, и он подумал, что ему придется побороть в себе искушение делать так, чтобы этот смех звучал снова и снова.
— Вы давно работаете в музее?
— Три года. Недолго. Там можно проработать десять лет и все равно ощущать себя новичком.
— Но вы хранитель музея?
— Ассистент хранителя.
— Внушительная должность для такого возраста, не правда ли?
Теперь он начинал понимать. Это была не просто вежливая беседа. Его проверяли: справится ли он с этой задачей — оценить коллекцию ее деда.
— Да нет. Просто им нужен был человек, разбирающийся в православном искусстве, в иконописи восточной ветви православной церкви. А это как раз моя основная специализация. До этого я два года работал в Византийском музее в Афинах.
— Интересно. — Похоже, ее саму утомили ее собственные расспросы. — Ужасный кофе, я приготовлю свежий.
— Я с утра уже выпил его достаточно.
— Вы хотите приступить к работе, а я тяну время.
— Никакой спешки нет. — Так, надо быть осторожным. Это нелегко — показывать незнакомому человеку картину, с которой у вас связаны какие-то переживания. Одно дело — расставаться с ней, другое — наблюдать, как какой-нибудь так называемый эксперт оценивает ее, сводя до уровня предмета продажи.
— А это то, чем вы занимаетесь, мистер Спиар?
— Надеюсь, нет. Я просто попытался представить, что чувствуете вы.
— Вы хорошо все понимаете. Наверное, вам часто приходится делать это?
— Да, в общем, нет.
— Дело в том, что икона находится внизу. Там что-то вроде часовни, которую построил мой дед. Это особое место. Туда никто, кроме него, не заходил.
— Понятно. Ну что ж, мы — или вы — можем взять ее оттуда и рассмотреть здесь. В любом случае мне требуется хорошо освещенное помещение.
— Ой, извините, о свете я и не подумала. Я даже не представляю, что ее можно рассматривать где-то еще, вне этой странной комнаты. Наверное, поэтому я ее там и оставила.
— Вы меня заинтриговали.
— Наверное, я сгустила краски. Это просто небольшая молельня, место уединения старого человека. Ну кто сейчас устраивает молельни в доме?
— Вероятно, в душе ваш дед оставался преданным Средневековью.
— Да, именно так.
— Можно на нее взглянуть?
Какое-то время она безучастно смотрела на него. Она выглядела уставшей, наверное, недосыпала последнее время. Мысли с трудом пробивались в ее сознание.
— На часовню? Конечно, я хочу, чтобы вы на нее взглянули. А потом мы можем вынести икону куда-нибудь в хорошо освещенное помещение, чтобы вы могли ее осмотреть.
— Прекрасно.
— Ладно. — Поднявшись, она опять помолчала. — Я только хочу сказать, что дед воспринимал ее не как произведение искусства. Для него это было нечто святое, объект поклонения.
Мэтью почувствовал покалывание в затылке, порыв вопреки его воле раскрыть что-то свое, тайное.
— Это и является первоначальной целью создания иконы. Для этого она и была написана, — негромко произнес он.
Слова были выбраны правильно. Она, похоже, успокоилась, хотя все еще стояла не двигаясь.
— Странно. Его воспитывали в католической вере, но он предпочитал православное искусство. Как будто эстетические вкусы подталкивали его к другой вере. Конечно, из-за этого можно усомниться в его искренности, но дело в том, что для него любое искусство, даже не церковное, было священным.
Поняв, что ответа от него не ожидают, он улыбнулся.
— Надеюсь, — сказала она нерешительно, — эта религиозная беседа вас никак не обижает?
— Ни в коем случае. Я грек, религия у нас в крови.
— Мне следовало бы знать об этом. Мой адвокат знаком с вашим крестным… или что-то в этом роде.
— Да, именно так.
— Тогда Спиар — это…
— Спиридис. Мой дед до сих пор не может простить этого моему отцу.
— Понятно. — Она снова села, и все-таки он почувствовал, что понемногу продвигается вперед. — Значит, вы принадлежите к греческой православной церкви?
— Да, ну, если я вообще принадлежу к какой-нибудь церкви. Мой отец не религиозен, поэтому я имел довольно ограниченное отношение к религии.
— А ваша мать?
— Она-то как раз верующая. И мой крестный. Четки, церковные праздники, дни святых и прочее. Нас водили в церковь на Пасху, объясняли, что это за праздник.
— «Нас» — это кого?
— Меня и мою сестру.
— А ваша сестра религиозна?
Да к чему она клонит наконец?
— Нет, она унаследовала от отца научный склад ума.
— А у вас, мистер Спиар, научный или духовный склад ума?
— Пытаюсь сочетать и то и другое. Мое образование основано на научном подходе, но мою работу нельзя понять без постижения религии.
— Какой осторожный ответ.
— Я пишу шпаргалки на рукаве.
— На случай если вас начнет пытать какое-нибудь невоспитанное существо типа меня? — Она засмеялась. — Извините, я просто пытаюсь вас получше узнать. И похоже, затягиваю дело.
— Если вам неудобно заняться этим сейчас, мы можем назначить другое время, хотя, признаюсь, меня бы это огорчило.
— Да нет, все нормально. Вы исключительно терпеливы.
— Кстати, вы можете называть меня Мэтью.
— Мэтью. Хорошо. Я обычно откликаюсь на Крис.
— Обычно?
— Обычно.
— Мне можно называть вас Крис?
Ее долгий пристальный взгляд можно было истолковать по-разному, поэтому он решил просто не обращать на него внимания. Она отнесла обе кружки в мойку и какое-то время стояла спиной к нему.
— Думаю, нет. Зовите меня Ана.
— Ана. Хорошо.
— Следуйте за мной, Мэтью.
Помещение было небольшим, примерно двадцать на двенадцать футов. Освещенность других комнат еще более подчеркивала царившую в нем темноту. Единственным источником света были голубые, красные и желтые лучи, проникавшие через шесть небольших витражных окон. Мэтью удалось различить скамью, подсвечник, прямоугольные иконы на стенах. На тех из них, которые были ближе к нему, можно было разобрать детали: фигуры людей, крест на фоне серо-голубого неба. Однако он не мог разглядеть икону, висевшую прямо напротив арочного проема, пока хозяйка не повернула выключатель в соседней комнате, и тогда Пресвятая Богородица Катарини медленно показалась из темноты.
Икона, размером примерно двадцать четыре на тридцать дюймов, была сильно повреждена по краям. На первый взгляд она могла показаться почти абстрактной: светящееся золотое поле и красно-коричневый клин, врезающийся в него снизу и занимающий почти все пространство иконы. Однако то, что выглядело как клин, на самом деле оказалось одеянием, окутывавшим тело и голову женщины. Ее руки были подняты к груди в мольбе. Мэтью отчетливо видел капюшон, но в темноте не мог разобрать черт лица. Кроме глаз. Глаза притягивали к себе, и Мэтью вдруг осознал, что помимо воли прошел полкомнаты по направлению к иконе. И хотя он видел фотографию иконы, он оказался не готов увидеть эти парящие глаза. Большие, темно-карие, почти черные, миндалевидные — в лучших традициях восточной иконописи. Проникающие, всепонимающие, всепрощающие или, скорее, готовые к всепрощению, но только после чего-то, о чем они молили. Мэтью смотрел прямо в эти глаза и в конце концов был вынужден отвести взгляд.
