Николай Леонов - Нокаут
– Понял, – Шурик вырвался и вприпрыжку пустился догонять товарищей.
Когда все сняли плащи, причесались и привели себя в порядок, Николай Николаевич открыл какую-то дверь и сказал:
– Ребята, проходите, вас ждут, а мы с Михаилом Петровичем сейчас вас догоним. – Он закрыл за боксерами дверь и повернулся к Сажину. – Сегодня у нас вечер отдыха, но сначала два слова о делах. – Он достал из кармана фотокарточку: – Вам этот господин знаком?
Сажин мельком взглянул и вернул фото.
– Вальтер Лемке, хозяин спортзала, где мы тренируемся.
– У меня к вам просьба, Михаил Петрович, постарайтесь не поддерживать с ним никаких контактов, – Николай Николаевич открыл дверь и взял Сажина под руку. – Под благовидным предлогом отказывайтесь от предложений господина Лемке. Ужин, совместная прогулка. Вы меня понимаете?
– Хорошо, – Сажин кивнул и вошел в зал, полный празднично одетых людей, которые стояли вдоль уставленного бутылками и закусками стола.
Черную шевелюру Роберта и светлый ежик Зигмунда Сажин нашел сразу, но рыжие вихры Шурика видны не были.
– Не беспокойтесь, вина вашим ребятам никто предлагать не будет.
– Я не беспокоюсь, – сердито ответил Сажин и пошел к столу.
В центре внимания, естественно, находился Зигмунд, он не успевал отвечать на вопросы, улыбался, молча кивал, наконец поднял руку и сказал:
– Все, товарищи, разговоры о боксе запрещены. Я в коматозном состоянии, вы меня избили сильнее, чем Бартен.
Кругом рассмеялись.
– Михаил Петрович, можно победителю бокал шампанского?
– Можно.
– Я тоже хочу шампанского, – заявил вынырнувший откуда-то Шурик.
Шурику протянули бокал шампанского, боксер хотел его взять, но, неуклюже расставив ноги, заскользил по паркету назад. Роберт, который держал боксера за локоть, вытащил его из круга.
– Понимаешь, дорогой, – он нажал пальцем Шурику на нос, – я принципиально против авансов. Ты выигрываешь первенство Европы. Приезжаешь ко мне, в Грузию, и я сажаю тебя на неделю вот в такую бочку с вином. – Он показал размеры бочки. – Договорились?
– Я никогда не расскажу тебе, где я был в тот вечер. Никогда, – Шурик взял банку с соком. – Я буду пить сок, а ты будешь смотреть. Тебе пить нельзя, жидкость прибавляет вес…
Петер с удивлением смотрел на стоявшего в дверях Лемке.
– Не ждал? – Лемке улыбнулся. – Можно войти?
– Проходи, Вальтер, проходи, – Петер захлопнул входную дверь и пошел вперед. – Сидеть, Макс! – крикнул он на зарычавшего рыжего бульдога. – Я думал, ты и не знаешь, где я живу, – говорил он, растерянно оглядывая комнату, пытаясь убрать на столе какие-то вещи. – Извини, не ждал, а старая Марта убирает у меня только по субботам.
– Брось, старина, что за церемонии, – Лемке достал из кармана бутылку «Мартеля» и поставил ее на стол. – Где можно раздеться?
– Черт возьми, Вальтер, – Петер помог Лемке снять пальто, – я неуклюжий хозяин. Знаешь, у меня никто не бывает, я и растренировался. – Он вышел в переднюю, пнул ногой заскулившего бульдога и повесил плащ и шляпу Лемке в стенной шкаф.
Потирая белые руки, Лемке оглядел гостиную, отодвинул стул и сел.
– У тебя очень мило, старина, – он опять оглянулся, – для такого медведя, как ты, очень уютно.
– Старый я медведь, Вальтер, – Петер поставил на стол два бокала и тарелку с виноградом. – Старики любят уют.
– Все мы не молодеем, – Лемке взял один бокал и протянул его хозяину. – Убери, Петер, тебе нельзя, у тебя через час тренировка с русскими.
– Да-да, Вальтер, ты прав, – Петер убрал бокал, потер ладонями шишковатую голову и посмотрел на Лемке. – Я рад, что ты зашел.
– Не ври, – Лемке улыбнулся, – старому другу врать нехорошо. Открой-ка лучше бутылку и налей мне коньяку.
– Я не видел, чтобы ты пил коньяк, – Петер открыл бутылку, плеснул в бокал; Лемке посмотрел на его руки и довольно кивнул.
– Но ты любишь коньяк, Петер? И, кажется, именно эту марку?
– Ты наблюдателен, Вальтер. Я люблю старый «Мартель», – Петер сел напротив, снова потер голову и быстро взглянул на Лемке.
– Вечером допьешь бутылку. Сегодня вечером тебе захочется выпить. – Лемке взял бокал и заставил себя сделать глоток.
– Кури, Вальтер, – Петер поставил перед ним блюдце. – А что сегодня вечером? – Он погладил бутылку. – Уже давно мне каждый вечер хочется выпить.
Лемке еще отхлебнул из бокала и поморщился.
– Сегодня мне снова нужна твоя помощь.
– Что я могу, Вальтер? – Петер шумно выдохнул и потянулся к бутылке, но Лемке перехватил его руку. – Я стар, Вальтер. От меня и раньше не было толку. За что мне платили деньги в абвере?
– Не прибедняйся, старина, – Лемке достал портсигар, но тотчас спрятал его в карман. – В сорок третьем ты отлично убрал резидента англичан.
– На ринге за такой удар я не получил бы ни пфеннига. Теперь я стар, я даже ударить не могу.
– Впервые слышу, чтобы агент жаловался, что ему много платят, – Лемке снова достал портсигар и стал его крутить в руках.
– Кури, Вальтер, ты же любишь курить. Не стесняйся, – Петер подтолкнул Лемке блюдце, – вот только пепельницы у меня нет.
– Ведь ты не куришь, будет пахнуть дымом. Не стоит, – Лемке спрятал портсигар и взял в руки бокал.
– Ерунда, Вальтер. Я открою окно, – Петер поднялся.
– Не беспокойся, Петер. Сядь, я потерплю, – Лемке поднял бокал и посмотрел его на свет. – Да, я люблю белое вино, а ты коньяк. В работе же, наоборот, я люблю риск, ты не любишь.
– Вальтер, я старый человек.
– Ты равнодушный. Ты привык, чтобы тебя били. Смирился.
– Я хочу покоя. Это плохо? – Петер поднял тяжелую голову. – Меня интересует только бокс, ты мог бы, Вальтер…
– Нет, – Лемке поставил бокал и откинулся на спинку кресла. – Не мог бы, Петер. Обмануть – это я мог бы. Сказать, что получаешь последнее задание, что тебя оставят в покое. В разведку люди добровольно не приходят и… не уходят. Я могу попробовать помочь тебе исподволь, потихоньку, давая обтекаемо отрицательные характеристики. Тебя могут законсервировать… – Лемке помолчал. – А не получится, поскрипишь вместе со мной до финиша. Тебе не на что жаловаться, старина. Мы жили неплохо. – Он задумался, вынул сигарету и закурил, но тут же спохватился, погасил сигарету о зажигалку и спрятал в карман. – Кто из твоих коллег имеет такую квартиру, машину, клуб? Да многие ли выжили?
Петер не узнавал старого друга. Лемке опустил плечи, ссутулился, на лице четче проступили морщины. Неожиданно боксер увидел, что Лемке подкрашивает виски: они отливали неестественно фиолетовым цветом.
– Мы жили неплохо, но Тони будет жить лучше. Я уберегу мальчика от многих ошибок, которые совершил сам. Знаешь, Петер, – Лемке кашлянул, – это смешно, конечно, но я в жизни любил, и у меня мог быть сын – постарше Тони. Мария была не арийка, и ей не повезло. В жизни должно везти, Петер. Как нам с тобой, мы еще в порядке…
– Недолго, Вальтер. Уже недолго, – он приложил ладонь к широкой груди. – Еще несколько раундов. Один, может, два…
– Брось, старина, – Лемке улыбнулся и оттолкнул руку Петера, который опять потянулся к бутылке. – От тебя не должно пахнуть.
Они оделись, в дверях Петер оглянулся и сказал провожавшему их бульдогу:
– Извини, вечером погуляем, Макс. – Он захлопнул дверь, и бульдог грустно улегся на свой половичок.
Спортзал выглядел обычно, раскачивались и гудели тяжелые мешки, звенели пневматические груши; отражаясь в зеркалах, мелькали фигуры боксеров. Так было каждый день в течение многих лет, но почему-то сегодня Петеру зал показался более светлым и веселым. Тренер подошел к Сажину, который наблюдал за спаррингом Роберта с Зигмундом, и тихо сказал:
– Извини, меня задержал хозяин.
Сажин не повернулся и кивнул.
– Провести спарринг Тони с Шуриком? – спросил он, глядя на секундомер.
– Конечно, только проследи, чтобы не дрались. Два раунда по две минуты и, конечно, в шлемах, – Петер спохватился и спросил: – А ты как думаешь?
– Так же, – ответил Сажин, щелкнул секундомером и крикнул: – Стоп! Роберт, проведи два раунда с тенью и кончай. Зигмунд, свободен.
Боксеры пожали перчатки, Роберт слизнул с усов пот и спросил:
– Ну как?
– Ты в полном порядке, князь, – ответил Зигмунд задумчиво, – только, на мой взгляд, – он жестом позвал Сажина, – ты излишне акцентируешь удар. Как думаете, Михаил Петрович?
– Считаешь, что выдохнусь? – Роберт испытующе переводил взгляд с тренера на партнера.
– У тебя мания, князь. При чем тут твое дыхание? Он отлично дышит, Михаил Петрович, – ответил Зигмунд. Сажин стоял, наклонив голову, и молча слушал боксеров. – Дело совсем в другом, – продолжал Калныньш, – когда ты наносишь удар, ты невольно прерываешь серию. Так? Ты очень опытный боксер, Роберт, хорошо чувствуешь себя на дистанции удара, твоя связь с противником не должна прерываться. Работай легче, но без перерывов. В этом твое преимущество, ты не запутаешься в длинных сериях.
