Михаил Черненок - Завещание ведьмы
— Надоел, дедусь, телевизор?
— Лектричество, ядрено-корень, опять погасло. Не кажет без него телевизер, — недовольно ответил старик.
— И часто оно, электричество, у вас гаснет?
— В последнее время, считай, через вечер барахлит.
— Почему?
— Кумбрык с пеной у рта доказывает, какая-то тарелка к нашей лектростанции цепляется. Только что туда побежал вынюхивать причину.
Антон, сдерживая улыбку, кашлянул:
— Слушай, дедусь, какие гробы ты видел перед концом войны в Ярской церкви?
— В церквах, Антошка, раньше царей да их родственных причиндалов хоронили. Довелось мне служить в старом Петрограде, где расположена Петропавловская крепость. Вот там чертова дюжина разных гробов захоронена. И даже сам Петра Первый там зарыт.
— Это я знаю. А как ты угадал, когда война закончится?
Дед Матвей вскинул бороду:
— Какая? Империалистическая или гражданская?
— Отечественная!
— В Отечественную я не воевал. Проситься — просился на боевой фронт, однако мне заявили, дескать, отвоевался, годами устарел.
— Но, говорят, что ты даже ночевал в Ярской церкви.
— В Ярской?.. — дед Матвей задумался. — Кажись, ночевал. Чего там было не переночевать. Отыскал угол почище, завернулся в тулуп да и прохрапел с вечера до утра.
— Зачем?
— Бабы упросили, чтоб конец войне предсказать.
— И что же?..
— День в день угадал. Я ж, Антошка, старый солдат. Знаю, как столица добиваемого государства пала — конец военным действиям не за горами. А тут аккурат объявили взятие нашими войсками Берлина, и бабская делегация из Ярского ко мне явилась с просьбой переночевать в их церкви да узнать, когда проклятому фашизму капут настанет. Я и без ночевки мог сказать, что больше недели фашист не продержится.
— Зачем же пошел в церковь?
— Для убежденности. На голое слово бабы мне не поверили бы.
— Значит, никаких гробов с кровью и цветами ты в Ярской церкви не видел?..
— Откуда им взяться?.. Это Лизавета Гайдамакова сочиняла сказки про гробы да цветы. А когда я согласился проверить ее сочинения, заегозила передо мной: дескать, не выдавай обман, ради Христа. Скажи народу, будто и впрямь те гробы в полночь выявляются.
— Выходит, ты соучастником обмана стал, — подзадорил деда Антон.
— Чего?.. — дед Матвей нахмурился. — Конец войны я точно угадал! Что касаемо гробов да цветов… Обман обману — рознь. У нас, Антошка, в стране разрешаются полные свободы религии и слова.
— И как же ты понимаешь эти свободы? — не отставал Антон.
— Как надо, так и понимаю! Разумный человек не станет в религиозных поклонах без толку лоб расшибать. А дураку, чем крепче запрещаешь, тем пуще он в разную чепуху верит. Возьми того же Кумбрыка — помешался мужик на пролетающих тарелках. Каждый день о них без устали языком молотит. Ну и что, с его пустой молотьбы?.. Думаешь, он вред обществу приносит? Наоборот, колхозникам веселее живется, когда свой брехун в селе имеется — со стороны артистов приглашать не надо. Или ты не согласен со мной? Скажешь, из ума выжил, неверно рассуждаю?..
— Согласен, — с улыбкой сказал Антон и подал деду Матвею коробку купленного сахара. — Вот тебе рафинад в награду за верные рассуждения. Скажи маме, что я к Инюшкиным в гости пошел.
— Гляди, не наугощайся, как Кумбрык на поминках Гайдамачихи.
— Что там Иван Васильевич отмочил?
Дед Матвей усмехнулся:
— За поминальным столом, как на свадьбе, затянул во всю глотку: «Шумел камыш, деревья гнулись»…
Глава 7
Инюшкины с давних пор славились в Березовке хлебосольством и веселостью. Заводилой в семье был Арсентий Ефимович, который, по рассказам стариков, в молодости обладал недюжинной силой и способен был на разные выдумки, как никто другой из березовцев. Лихой кудрявый красавец с годами основательно облысел, но зато отпустил роскошные усы. Состарилась и его жена Анна Трофимовна — когда-то улыбчивая черноглазая хохотушка. Лишь жгуче-черные глаза ее и теперь постоянно щурились, будто она хотела вот-вот рассмеяться или рассказать что-то невероятно смешное. Компанейским парнем удался и единственный сын Инюшкиных Анатолий, унаследовавший от отца гвардейский рост и немалую силушку, но, с легкого словца Анны Трофимовны, так и оставшийся навсегда «Толиком». Жену Толика — Таню, в школьные годы учившуюся тремя классами младше, Антон Бирюков знал меньше, чем самих Инюшкиных, однако слышал, что она вошла в эту семью «как своя кровная».
Просторный дом Инюшкиных выделялся среди других березовских домов высоким резным крыльцом, затейливой в сибирском стиле резьбой по карнизу и жестяным петушком на коньке крыши.
Встретили Инюшкины Антона Бирюкова радушно. Анна Трофимовна и Таня мигом засновали между кухней и горницей, где чуть не на половину был заставлен угощениями просторный стол. Арсентий Ефимович, поглаживая гладкую, как бильярдный шар, голову, сразу завел с Антоном разговор о начинающемся массовом облысении мужчин и беспомощности в этом злободневном вопросе медицины.
— А народные средства вы не пробовали? — поддерживая ироничный тон разговора, спросил Бирюков.
— Пробовал. По совету Гайдамачихи, царство ей небесное, две недели луком голову натирал.
— И что же?
Арсентий Ефимович вздохнул:
— С последними волосенками распрощался.
Скучноватый Толик улыбнулся Антону:
— У каждого свои заботы: у Торчкова — летающие тарелки, у нашего отца — лысина.
— В твои годы, когда копна волос голову украшала, я тоже беззаботный был, — Арсентий Ефимович вроде бы укоризненно посмотрел на сына. — А Торчков давно ко мне присматривается. Моя ж блистательная макушка — лучше всякого маяка для пролетающих тарелок. Вдобавок, на днях я хвастался Кумбрыку, что Женька Гуманов пообещал мне раздобыть через своих инопланетян такую микстуру, от которой даже на чемодане, если на него брызнуть, волосы дуром начинают расти…
— Неужели Торчков серьезно верит в инопланетян? — спросил Антон.
— Ваню не сразу поймешь, когда придуривается. Вот суеверный он — это точно. И доверчивый, как ребенок. Гуманов его разыгрывает, а Ваня на полном серьезе сегодня утром советовался со мной, куда лучше жалобу написать — в ЦК или в Совет Министров, по поводу того, что пролетающие тарелки мешают березовцам смотреть телевизоры. Кое-как я отговорил: мол, лучше будет, если потрясти наше колхозное руководство, чтобы на месте решили проблему отпугивания тарелок.
— А вчера Иван. Васильевич рассказывал мне, как бабка Гайдамакова заколдовала его, и очнулся он на кладбище.
— На меня ссылался?
— Да.
Арсентий Ефимович впервые за время разговора не сдержал улыбки:
— Хочешь узнать разгадку колдовского приема Гайдамачихи?
— Любопытно…
— Никому, Антон Игнатьевич, об этом не рассказывал, но тебе, как начальнику угрозыска, расскажу всю правду. Авось где-нибудь при расследовании пригодится. С самого начала повествовать?
— С того момента, как вы с Торчковым вышли от наших.
Арсентий Ефимович, прикусив ус, утробно расхохотался. С трудом сдерживая хохот, заговорил:
— Нормально вышли, в обнимку. Ваня Торчков всегда славился тем, что меры в выпивке не знал. Вот и в тот раз… Кумбрык только было во весь голос затянул: «Шли два героя с германского боя!», а тут, как на грех, Гайдамачиха с пустым ведром — поперек нашего пути. Геройство Кумбрыка, будто корова языком слизнула, уперся — ни тпру, ни ну! Дескать, ни шагу не шагну через ведьмины следы. Не бросать же человека в таком состоянии посреди дороги. Я вокруг себя крутанул его и говорю: «Двигаем, Ваня, в другую сторону!» — «А еще стакашек для храбрости в той стороне не отыщется?» — «Найдем, Ваня! Старый трактир вновь открылся». Ну и двинулись туда, куда шли — у Кумбрыка после кругаля все направления в голове спутались. Заходим ко мне — я в ту пору еще холостяком был. Дома — никого. Раскочегарил я маманин ведерный самовар и — на стол. Наливаю по стакану крепкого чая, а Кумбрык раскуражился: «Давай чего-нибудь покрепче!» Вижу, его хоть сейчас на плече домой неси. Говорю: «Извини, Ваня, опоздали — трактир уже закрылся». Кумбрыку шлея под хвост попала: «Давай, хоть тресни! Хочешь, на спор любое отмочу?!» Я в шутку: «Проскачи галопом до Гайдамаковской могилы и обратно». Думал, он струсит, а Ваня — шапку в охапку и дунул из хаты в темноту. Целых полчаса я ждал, рассчитывал, вернется. Нет, не вернулся. Утром просыпаюсь с первым петушиным криком. Думаю: «Напрасно подшутил над выпившим человеком. Надо посмотреть, не завалился ли где в канаву?» Вышел на улицу — не видать. На всякий случай через проулок возле торчковской избы прошел к кладбищу: не застрял ли где там?.. Гляжу, Кумбрык дурак-дураком через кладбищенскую ограду ломится. Подбежал ко мне, протер заспанные глаза и давай плести лапти про трактир да лихого жеребца, на котором будто бы старый трактирщик отправил его домой. Думаю, или свихнулся мужик ночью на кладбище, или начисто заспал вчерашнее. Пришлось мне, на всякий случай, приврать Ване, как Гайдамачиха «вихрь на него напустила». Так эта сказка и до сей поры в Березовке бытует…
