Олег Рой - Банкротство мнимых ценностей
Получается, никто не будет плакать по Лохнессу. Может, и не вспомнят, что он, такой, вообще жил на свете. «А был ли мальчик-то?»
По идее, уйти можно разными способами. Повеситься, отравиться, выброситься из окна, застрелиться (жаль, не из чего), прыгнуть с моста в реку… Ну, пусть не в реку, сейчас зима, но на автостраду или на железную дорогу. Однако все варианты один за другим Женя отмел. Что-то очень мучительно, слишком неэстетично, а бросаясь, например, под поезд, ты волей-неволей делаешь причиной своей гибели постороннего ни в чем не повинного человека. Смерть все же – дело интимное. Поэтому он и ехал сейчас на дачу, туда, где было его последнее пристанище, не оскверненное ничьим предательством и связанное лишь со светлой памятью мамы. Она купила участок, хотя и влезла в жуткие долги, на следующий год после лета в Сташкове, ездила туда при любой возможности, а выйдя на пенсию, и вовсе проводила там время с апреля до поздней осени.
С тех пор, как она заболела, дом так и стоял законсервированным. Лохнесс с женами предпочитал ездить в отпуск за границу, а если и отдыхал в России, то исключительно где-нибудь на элитных турбазах.
Теперь он радовался, что после маминой смерти не продал дом. Там есть газ, печка. Можно разжечь печку и не открывать заслонку, тогда он к утру обязательно угорит. И никто и не подумает на самоубийство, по крайней мере, доказательств не будет. Пьяный человек, поссорился с женой, поехал на дачу и забыл отодвинуть заслонку. Случается.
В конце концов, он сделает, как та девушка в автомобиле, – просто зажжет огонь и не будет ничего предпринимать. Он вдруг понял, что всегда подсознательно восхищался ее силой духа. А сейчас с легкостью может сам поступить так же.
«Легко быть сильным, когда нечего больше терять», – горько подумал он.
Итак, решено, он покончит с собой. И все будут счастливы. Карина получит Марину. Марина получит квартиру, джип, и хотя их, может, и отберут за долги, но Карина не даст ей умереть с голоду, поделится.
Вика. Вот Вика, пожалуй, расстроится… Но хватит уже о других думать, он все время о них думал, сначала о Карине, потом о Марине, и ничем хорошим это не закончилось. А Вика… Может, расстроится она лишь потому, что потеряет работу. Надо искать новую, а в условиях кризиса это непросто. Сколько таких, как она, помощников руководителя на улице оказалось? Но ничего, она справится… Она умница… Вика…
– Эй, камрад, просыпайся!
Женька открыл глаза. Как это он ухитрился заснуть?
– Что, уже приехали?
– Приехали, – пророкотал бородатый, – мать его так! Почти на тот свет.
– Уже?.. – не понял Женька.
– Не знаю, как насчет «уже», но дальше дороги нет.
Крутилин поднял голову и посмотрел через переднее стекло. Свет фар упирался в преграду – поперек дороги лежало большое дерево.
– О господи, где это мы?
– Как где? Да на пути к твоей деревушке. Я, как положено, сразу за постом ГИБДД свернул с шоссе на проселочную дорогу – а тут на тебе здрасьте! Чуть шею себе не сломали. Хорошо, что я скорость здесь сбавил, – бородатый был уже без сигары.
Лохнесс попытался разобраться, где они находятся, но из машины ничего не было видно. Тогда он вышел и огляделся. С одной стороны дороги глухой стеной стоял лес, и было слышно, как гудит в верхушках ветер и деревья, отвечая ему, скрипят и постанывают.
По другой стороне, немного поодаль, тянулось кладбище. В ярком свете месяца легко угадывались кресты, а почти у самой дороги чернела какая-то страшная, непонятной формы, громада. Только через некоторое время Евгений наконец понял, что это такое – руины старой разрушенной церкви.
Не думая ни о чем, повинуясь невесть откуда взявшемуся необъяснимому импульсу, он двинулся в ту сторону, не обращая внимания на доносящееся сзади: «Эй, камрад, ты куда?» Идти оказалось совсем недалеко.
Даже в таком полуразрушенном состоянии церковь выглядела величественно и поражала своими размерами. Вблизи благодаря лунному свету и блестящему полотну снега можно было рассмотреть все детали, вплоть до надписей и граффити, которыми были расписаны и уцелевшие куски стен. Жалкие останки церковной ограды напоминали, что здесь когда-то был богатый приход, а значит, много деревень вокруг. Два-три завитка пропавшего навсегда узора решетки торчали из разрушенных столбов ограды. Сверху, покачиваясь на железной арматуре, сиротливо свисали намертво слипшиеся огрызки кирпичной кладки. А на куполе, вернее, на том, что от него осталось, каким-то чудом держался ангел. Ангел с одним крылом. Очевидно, когда-то он держал в руках крест, венчавший церковь. Где теперь тот крест?.. Так и парил облезлый ангел, прижимая к груди два сжатых кулачка…
Лохнесс остановился, сраженный тем странным ощущением, которое вдруг захватило его целиком. Это открывшееся ему в рождественскую ночь видение он воспринял как знак свыше.
«Я сам как вот эта церковь… – пробормотал он. – Я еще жив – но я уже умер…»
И тут же почувствовал, что ошибается. Несмотря на заброшенное состояние, в храме не было и намека на умирание. Наоборот – весь его гордый и все еще полный достоинства вид словно призывал к жизни, заставлял продолжать существование и бороться, несмотря ни на что.
Женя почувствовал, как перехватило горло и слезы подступили к глазам. Что это? Он ехал, нет, он бежал, чтобы на маминой даче подвести черту. Он рвался к смерти как к избавлению от всех проблем, как к возвращению к покою. И вдруг само место покоя – церковь и кладбище – остановило этот бег. Струна, натянутая до предела, лопнула. Полный банкрот – как в бизнесе, так и в личной жизни – Евгений Крутилин сел в сугроб и завыл.
– Эй, камрад, ты че, че?.. – подбежал к нему бородатый.
Женька рыдал, закрыв лицо руками.
– Ну правда, чего ты? – Бородатый опустился рядом с ним на корточки, неловко обнял за плечи, пытаясь заглянуть в лицо. – Случилось что, да?.. Тебе очень надо было?.. Там чего – на даче-то? Мать, что ли, ждет?
– Нет матери… – мотнул головой Лохнесс. – Умерла. Там больше никого нет.
– Ну а раз никого, чего туда торопиться-то? – резонно заметил бородатый. – Видишь, нам дорогу самим не очистить, здесь трактор нужен. Так что, может, обратно поедем?..
Бородатый говорил с ним участливо и осторожно, как с ребенком или больным.
– Извини, старик, – Женя поднялся. – Давай обратно… В Москву.
– Правильно, в Москву… обратно. – Бородатый засеменил к машине, то и дело оглядываясь, идет ли за ним Евгений. Усадив наконец своего непутевого пассажира, и сам сел за руль, включил зажигание, дал задний ход, развернулся и пулей рванул в сторону города.
– Ты только это… – попросил Лохнесс.
Водитель с тревогой обернулся – что еще?
– Скажи, как это место называется… Знаешь?
– А чего ж не знать? Рождественское это. Тут до дачи твоей километров пятнадцать, не больше, если по прямой, через лес…
Обратно ехали под неумолчный говор бородатого. Он перечислил всех своих родных – теток, дядек, шуринов и племянников, проживающих в этих краях, поведал Крутилину краткую историю своей жизни, рассказал, как он солит грибы да как надо правильно закидывать удочку. Словом, всячески пытался отвлечь своего ночного пассажира от грустных дум.
– У тебя сколько детей? – спросил бородатый.
– Детей… – Крутилин понемногу приходил в себя. – Нет у меня детей.
– А у меня двое. Девчонки, – бородатый заулыбался. – Хочу еще одного. Но чтоб парень. Я своей так и сказал.
– А она?
– А что она? Хихикает. Ты, говорит, брак гонишь, а мне отдуваться… – Бородатый громко засмеялся. – А ты давай, парень, детей заводи. Они по-другому заставляют на жизнь смотреть.
– Это как по-другому?
– А так. Ты начинаешь не для себя жить, а для них. Смысл в жизни появляется.
Когда они въехали в Москву, был первый час ночи.
* * *У Автозаводского моста Крутилин вышел. Здесь, в одном из безликих старых домов, жила Вика. Вика… Слабый тонкий стебелек с огромными серыми глазами.
«Ви-ка», – он тихо произнес, как бы пробуя на язык это новое для него и такое знакомое имя.
Вика работала у него секретаршей, точнее, как это сейчас называется, помощником руководителя. Без всякого фривольного подтекста. Крутилин в этом не нуждался, он был счастлив с Мариной. А вот Вика… Вика любила своего шефа. Нет, она никогда не намекала на свои чувства, не пыталась кокетничать и не переходила границ. Она страдала молча, и лишь глаза выдавали ее. Крутилин делал вид, что ничего не понимает. Он давно решил, что лучше не вселять в девочку несбыточных надежд, не разрушать ее жизнь. Повздыхает и перестанет, найдет себе другого. А на него рассчитывать нечего, для него до последнего дня вообще никого не существовало, кроме Марины…
В храме неподалеку звенели колокола, шла праздничная служба. Лохнесс остановился и прислушался. Перед глазами встала та, порушенная, с однокрылым ангелом, церковь. «Стоит там сейчас одинокая, – подумал Женя, – такая же одинокая, как и я, с такой же израненной, как у меня, душой. А ведь могла бы, как эта, городская, собрать прихожан сегодня на службу. И звон колокольный как бы далеко был там слышен. Там наверняка долгое эхо…»
