Анна Князева - Призраки Замоскворечья
– Не знаю, – ответил он с горечью. – Как будто сквозь землю провалилась.
– Это преступление…
– Что? – не понял Астраханский.
– То, что вы не сообщили в полицию.
– Не я здесь решаю. В политбюро считают, что шумиха уничтожит карьеру Рыбниковой и навредит партии в целом. Рыбникова ведет борьбу за место в Государственной думе. И, кстати, не исключено, что она просто куда-то уехала.
– Скрывая преступление, вы несете ответственность. Возможно, сейчас она борется за жизнь, а не за депутатское кресло.
Лев опустил глаза:
– Я найду ее.
– Не факт, – сказала Надежда. – Когда исчез портфель, Ирина Ивановна вышла в гостиную и кому-то звонила.
– Она звонила Селиванову. После этого он приказал выехать в ателье и сделать все, чтобы вернуть портфель.
– Может быть, она еще с кем-то говорила?
Лев оборвал ее:
– Не вашего ума дело. Не лезьте куда не просят.
– Скажете?
– Нет, не скажу.
– И даже если я пообещаю никому не рассказывать про то, что Рыбникова пропала? – глядя на него, Надежда склонила голову набок.
Астраханский помолчал, потом отчетливо произнес:
– То, что вы делаете – это бессовестно.
– А вы не думаете, что если будете со мной откровенны, я смогу вам чем-нибудь помочь?
– Нет, я так не думаю.
Она снова уселась на лавочку:
– Будем считать, что наша встреча была напрасной. Останемся каждый при своих интересах.
Потоптавшись, Астраханский присел рядом с ней:
– Вы действуете, как опытная шантажистка.
– Поговорим на отвлеченные темы… – Помолчав, она сообщила: – Никогда не думала, что в Астрахани водятся львы.
– Неоригинально. Девять из десяти моих знакомых шутят именно так. Лично я использую это как тест для определения…
– … идиотов? – догадалась Надежда. – Признаюсь, я не претендую на исключительность. Просто хочу знать, кому еще звонила Ирина Ивановна. Хотя… – помолчав, она выдала: – Думаю, это был Окаемов.
– Откуда вы знаете? – Лев растерялся.
– Вот видите, угадала. Дело в том, что я сама с ним говорила.
– Когда?
– Вчера.
– Постойте… – Астраханский встряхнулся, как мокрый пес под дождем: – С кем это вы говорили?
– С Борисом Окаемовым.
– Я вам не верю.
– У меня нет причин сочинять.
– Ну, предположим… Вы говорили по телефону?
– Он сам пришел ко мне с конфиденциальным разговором, точнее – с предложением.
– Что предлагал?
Надежда с показной многозначительностью опустила глаза:
– Деньги.
– Зачем? – Лев удивленно застыл.
– За что, – уточнила она. – Окаемов хотел купить портфель Рыбниковой.
– Понял. – Астраханский зло усмехнулся. – Портфель был у вас. Кто бы сомневался.
– Я уже говорила и повторяю сейчас: я не знаю, кто его взял.
– Значит, Окаемов ушел без портфеля?
– Естественно.
– Я тоже с ним говорил.
– О чем?
– О телефонном разговоре.
– С Рыбниковой?
– Она звонила ему спустя четыре часа после разговора с Селивановым. Я взял распечатки, это был ее последний звонок.
– Он рассказал, о чем они говорили?
– Нет. Точнее, не сказал мне всей правды.
– А в чем она заключалась? – поинтересовалась Надежда.
– В том, что Рыбникова сообщила ему о пропаже. Теперь из ваших слов это ясно.
– То есть?
– Борис Окаемов не сказал мне, что знает про кражу портфеля.
– А он знает.
– Теперь это факт, – констатировал Лев. – Не понимаю, почему он соврал. – Астраханский замолчал, и было видно, он хочет что-то сказать. Наконец, он проронил: – Окаемов рассказал мне, что их разговор прервался…
– Рыбникова бросила трубку? – поинтересовалась Надежда.
– Что-то вроде того. Но перед тем как телефон отключился, раздался звук, похожий на звон барабанных тарелок.
– Откуда они взялись?
– Не знаю. Поэтому спрашиваю вас: не догадываетесь, что это могло быть?
Она покачала головой:
– Ума не приложу. Но это точно не швейное оборудование, да и с какой стати она бы пошла в пошивочный цех с телефоном?
– Портных и закройщиков опросили, ее там не видели, – сказал Астраханский. – И нужно заметить: сейчас трудно определить ее перемещения внутри здания. Мы знаем, откуда она звонила в последний раз, с приблизительной точностью – до нескольких десятков метров.
– Вы можете определить, в какой части здания она находилась, но никогда не узнаете, на каком этаже. У нас их два.
– И это все усложняет.
Откуда-то послышался голос:
– Лев! Я закончила. Ты скоро?
Они обернулись и увидели Ларису, девушку, которая обыскивала Надежду в примерочной. При воспоминании об этом Надежда отвернулась.
– В третьем подъезде была? – спросил у нее Лев.
– Была.
– Результат?
Лариса ответила:
– Никто ничего не видел. Потом туда пришли полицейские.
– Да, сегодня здесь лучше не отсвечивать. – Он взглянул на Надежду. – Если будет что сообщить, звоните. До свидания!
* * *Надежда не заметила, в какой момент во дворе появились люди с видеокамерами – это репортеры узнали об убийстве охранника.
Из зарослей акации она наблюдала, как они перемещались в поисках очевидцев. Наконец, кто-то из них подсел к старухе, что сидела на лавке. К нему тут же присоединились все остальные.
Заинтересовавшись, Надежда выбралась из своего убежища и подошла ближе.
Репортер бегло спросил:
– Вы видели труп? Знаете, кто первым его обнаружил? – и сунул микрофон старухе под нос. Там же оказались еще два микрофона других каналов.
– Его нашел дворник, – ответила старуха. – Но я могу рассказать другую историю.
– Другую не надо, – прервал ее репортер. – Значит, труп охранника обнаружил ваш дворник? Как его зовут? Где он сейчас?
Выдержав паузу, старуха сказала:
– Я с ним не знакома. Вам нужно обратиться в жилищную контору.
– Живете в этом же доме? – спросил репортер.
– Да, в третьем подъезде. Я здесь родилась и многое помню. Однажды, например…
– Не нужно воспоминаний. Куда выходят окна вашей квартиры?
– Во двор и на улицу.
Репортер оживился, микрофоны приблизились.
– Вы слышали какой-нибудь шум?
– Когда? – уточнила старуха.
– Ночью, когда убивали охранника.
– Я, знаете, крепко сплю. В детстве, напротив, часто просыпалась, особенно после того страшного случая…
– Не нужно про детство! – взмолился репортер и оглянулся на камеру: – Снимай, все равно снимай! – Он снова обратился к старухе: – Как вы узнали о том, что случилось?
– Соседка рассказала. Она рано утром вышла во двор и все увидела своими глазами.
– Как зовут вашу соседку?
– Анна Ивановна.
– В какой квартире живет?
– В шестнадцатой.
Съемочные группы, включая репортеров и операторов с камерами, стремительно снялись с места, забыв про старуху.
Надежда села рядом с ней и сказала:
– Телевизионщики – беспринципные люди. В погоне за материалом любого затопчут.
– Я не в обиде.
– Тем более что вы ничего не видели…
– Боженька уберег. – Старуха вгляделась в Надежду: – Мне кажется, я вас откуда-то знаю.
– Вряд ли, – улыбнулась она. – Знаете, мне часто так говорят.
– Может быть, вы просто похожи на кого-нибудь из тех, кого я знала. – Старуха вздохнула: – А таких все меньше и меньше.
– А я, кстати, работаю в ателье.
– Я туда не хожу.
– Давно здесь живете?
– Родилась в этом доме.
– Сколько же вам лет?
– В сентябре исполнится девяносто пять.
– Почтенный возраст, – улыбнулась Надежда.
– Умом еще крепкая, а вот ноги подводят. – Старуха показала свою палочку. – Третий год с «подружкой» хожу. – Она вздохнула: – Вспомнился мне один случай… Душу разбередили, вот и припомнила.
Надежда встала со скамьи, чтобы проститься, но старуха продолжала рассказывать, и ей пришлось задержаться:
– Лет пять мне было, не больше… Вечером, еще было светло, я гуляла во дворе со своей нянькой. В первом подъезде художница жила с мужем. Этюды рисовала во дворе: поставит мольберт и рисует. В тот самый вечер она вернулась одна, с саквояжем. С нянькой моей постояла, поговорила да к себе убежала. Немного времени прошло. Нянька уж домой позвала, а тут у меня мяч укатился. Я – за ним. Смотрю: у первого подъезда художница лежит вся в крови.
– Как же вы помните?
– Как только Анна Ивановна расказала про убитого охранника, тут же и вспомнила. А так давно уж забыла. Да и что вспоминать – хорошего мало.
Надежда опустилась на лавку рядом со старухой:
– Я правильно поняла? Женщина из вашего детства лежала на том самом месте, что и охранник?
– Точно там. И голова была так же разбита.
– Как странно… А жила она где?
– Я же говорю: в первом подъезде, где сейчас ателье. В те времена повсюду были квартиры.
– Не помните, на каком этаже?
– На втором.
– Что было потом?
Старуха махнула рукой:
– Пять лет мне было, чего там упомнишь.
