Анна Малышева - Дом у последнего фонаря
Аббатство, как выяснил Олег, в самом деле было закрыто и разорено в годы торжества Реформации. Монахи разбежались, и лишь в год свадьбы Марии Тюдор стали возвращаться на место. Гонения католиков в графстве усугублялись тем, что карательные операции лично курировал сэр Генри Грей, четвертый маркиз Дорсет, отец леди Джейн Грей, едва не узурпировавшей английский престол во главе протестантской партии.
– Далее мои поиски были обречены на провал, – продолжал Олег, явно наслаждаясь вниманием слушательницы. – Я мог сколько угодно листать «Книгу пэров» – толку-то? Ясно одно, некий представитель католической знати Дорсетшира в этот смутный год отдавал замуж дочь. Молитвенник походил на свадебный. Но список имен невест мог оказаться как огромным, так и неточным. Семьи в ту эпоху были, как правило, большие, а учет церковных браков в пору Реформации велся не слишком строгий. Достаточно вспомнить, что многие церкви были попросту сожжены вместе со всеми церковными книгами.
Олег снова открыл молитвенник на иллюстрации, изображавшей поклонение волхвов, и сделал Александре знак придвинуться поближе.
– Взгляни, ведь это портреты! Дева Мария на десять страниц раньше – это каноническая Мадонна Ренессанса. Дева Мария в цикле покаянных псалмов – канонична. Но эта, в сцене Рождества Христова, отличается от тех двух, как луна от солнца.
На ней пурпурное платье, отороченное широким горностаем, – символ принадлежности к королевской семье. Волосы украшены золотой сеткой с жемчугом и драгоценными камнями. Традиционно Мадонна изображается в синем платье и белом головном покрывале. Кто же эта особа, дерзнувшая заказать свое изображение при таких королевских регалиях? – И, переведя дух, Олег торжествующе закончил: – Кто же она, как не сама леди Джейн Грей, захватчица престола? Может быть, это свадебный молитвенник. Но это может быть и молитвенник для коронации. Пусть для протестантки это формальность, дань пока не умершим традициям, но она могла быть соблюдена. Еще многие десятилетия в рамках англиканской церкви упорно жили католические каноны! Леди Джейн Грей… Злосчастная самозванка, чья гордая голова скатилась на эшафот вместе с головой ее мужа, лорда Гилфорда Дадли, и свекра, графа Уорвика… Именно лорд Дадли изображен здесь в виде Иосифа, а граф Уорвик – волхв, подающий Мадонне золотой венец. Венец Англии, не больше не меньше, венец, который он выманил для своей невестки у умирающего Эдуарда VI! Это молитвенник заговорщиков!
– Но это невероятно ценная реликвия! – воскликнула Александра. Однако восторг, охвативший ее, мгновенно сменился отчаянием, стоило вспомнить, какой страшный урон нанесен книге.
– Теперь ты понимаешь, что натворил этот негодяй! – подвел итог Олег.
– Понимаю… Но поверить не могу.
Ей вспомнились хладнокровные и циничные рассуждения Лыгина об относительной ценности предметов старины. «Для ценителя картина Ватто – это вечный шедевр. Для дилетанта картина Ватто – тоже вечный шедевр. Но для шимпанзе – это просто заманчиво пахнущий кусок старой грязной тряпки». Лыгин говорил, что стоит ему потерять интерес к предмету, как он превращается в шимпанзе, способного все уничтожить, растоптать, испачкать. «Тогда я выслушала эти рассуждения как нечто отвлеченное. Даже прониклась ими отчасти. Но поверить, что он способен скатиться до вандализма, ни за что не смогла бы!»
– Когда он отдал тебе молитвенник?
– Прошлым летом, – очнулась от задумчивости женщина.
– Примерно тогда же я встретил его в последний раз, – с ненавистью проговорил Олег. – И он мне ни словом не намекнул, гад… Только все усмехался, разглагольствовал о своем тайном увлечении.
– Мне он тоже об этом говорил, но до чего туманно! – поддакнула Александра. – А чем конкретно Лыгин занялся?
– Да разве он прямо скажет? Все разговоры велись лишь на тему, как дорого ему это обходится да как он всех поразит… «Всех, способных оценить!» – твердил этот надутый индюк! Разумеется, он же голубая кровь, аристократ, а мы все плебеи!
– А Лыгин правда аристократ? – со жгучим интересом спросила женщина. – Я слышала, он сын военного, какого-то генерала…
– Он такой же сын генерала, как я! – фыркнул Олег. – Его отец – немецкий военнопленный, а мать была женой действительно генерала. Скандал с появлением Лыгина на свет вышел несусветный, поскольку генерал, отвоевав, явился к жене только в конце сорок пятого, когда ребеночек уже умел пользоваться горшком, ложкой и говорил «мама». В результате генерал прямой наводкой отправился в лагерь, военнопленный из лагеря досрочно вернулся домой, в Германию, за хорошее поведение и идеологическую активность, не иначе! А мать с ребенком остались одни, в эвакуации, где этот несуразный роман имел место быть!
Олег внезапно начал изъясняться в ломаной, неприятной манере, словно находя извращенное наслаждение в том, чтобы вытащить на свет грязное белье ненавистного ему человека.
– Потом они переползли-таки в Москву. А после смерти Сталина и генерал вернулся, живой, поутихший. И как ни удивительно, супруги вновь стали жить вместе. Даже пользовались привилегиями. Квартира в центре, машина, дача. Не тот домишко, где теперь окопался Лыгин. Отцовскую дачу он продал еще в девяностых.
– Откуда тебе все это известно? – недоверчиво поинтересовалась женщина. Она вспомнила, как Альбина, знавшая все про всех, ничего не смогла рассказать о Лыгине.
– От бывшей супруги этого старого пройдохи, – небрежно бросил Олег. – Имел счастье как-то с ней познакомиться. Прежде я даже сочувствовал Лыгину – жить с такой женщиной, значит, гарантированно обеспечить себе ранний инфаркт! Подобная особа ради своих целей убьет и не задумается! Но теперь мне очень жаль, что они развелись! Она бы давно уложила муженька в могилу, и он не успел бы изуродовать молитвенник! Зачем этот урод вырезал заупокойную мессу?!
– Может, все-таки это не он? – осторожно предположила Александра. – Мне Лыгин сказал, что даже не подозревал о вырезанных страницах, что молитвенник, попал к нему уже в таком виде.
Она тут же пожалела о своих словах. Лицо мужчины сделалось прямо-таки землистым. Он прошипел:
– Ложь, наглая ложь! Лыгин получил молитвенник прямо из моих рук. Я битый час повторял ему все, что мне удалось разузнать, умолял беречь эту книгу и ни в коем случае не продавать ее на сторону, если вдруг вздумается. Я бы сам выкупил ее обратно! Хотя даже цену назвать затрудняюсь. Мы-то с ним менялись!
– Если не секрет, на что?
– Негодяй соблазнил меня редким герметическим трактатом Фомы Эвбия, прижизненным списком конца пятнадцатого века. «Пустая опочивальня черного ворона» – слышала о таком? – И так как Александра отрицательно покачала головой, Буханков с укоризной продолжил: – А ведь это своеобразная библия алхимиков, наряду с творениями Иренея Филалета. Наверняка трактат Эвбия краденый, из Венской пинакотеки. Лет десять назад там вдруг недосчитались нескольких раритетов. Найдено ничего, конечно, не было. Другой, так называемый еретический вариант трактата хранится в Ватикане. Его никто в руках не держал, в глаза не видел, снимков с него нет… И по всей вероятности, он под более надежной охраной. Во всяком случае, я не слышал, чтобы он пропадал, хотя святые отцы не любят поднимать шумиху вокруг своих промахов… Но у меня, конечно, венский вариант. Лыгину я вопросов не задавал… Когда занимаешься антиквариатом, быстро учишься радоваться молча!
Внезапно Александре попались на глаза настольные часы, полускрытые стопкой книг. Женщина испуганно вскочила с дивана:
– Боже, ну и засиделась я! Первый час ночи!
– Я отвезу тебя домой. – Олег, заметно пошатываясь, принялся натягивать куртку, висевшую на спинке кресла. – Нет проблем.
– Ты же выпил…
– Не в первый раз…
– Нет, я с тобой не поеду, – решительно сказала женщина. – Разве что на такси.
– Как скажешь. – Буханков, казалось, почти не слушал. Вид у него был больной, на высоком, слегка полысевшем лбу проступила испарина. – Все равно отвезу.
Она смотрела, как Олег одевается, ищет на столе телефон, сигареты – не глядя, уставившись в пустое пространство, как сомнамбула. На сердце у художницы было тяжело. Александра понимала, какой страшный удар ненароком нанесла, понимала, что должен переживать коллекционер, над чьим открытием надругались так грубо, варварски. Но она и сама сегодня получила ощутимую рану. Ее вера в Лыгина («А во что я верила, совсем его не зная?!») была так же безжалостно искромсана, как молитвенник леди Джейн Грей.
«Он казался мне неприятным, заносчивым, загадочным… Но я его безотчетно уважала. Хотя бы за умение составить уникальную коллекцию. За вкус, за эрудицию, за внутреннюю силу, которую всегда ощущала в нем. Те редкие беседы, которыми он меня удостаивал, я ценила больше, чем показывала, больше, чем сама себе в этом признавалась. Даже спросила себя как-то раз – всего один раз! – смогла бы я полюбить такого человека и каково это, любить его? Но теперь… Неужели он и правда сумасшедший?!»
