Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер
— Минуточку, — прервал я его. — Но ведь если Хельман погиб, это не решило проблем Клермона и Абеля! Банк Хельмана, его наследники и члены группы «Куд» могли продолжать вести прежнюю политику или именно это и делают.
— До сих пор они ничего такого не делали, — возразил Гастон Тильман и поглядел вслед блондинке, вновь продефилировавшей перед нами. — Просто беда. Такая молодая. Такая красивая. Такая здоровая и свежая. Через десять лет она будет выжата, как лимон, и ее ласки будут стоить десять франков, а то и вовсе заболеет или умрет.
— А вы романтик, — усмехнулся я.
— Нет, я не романтик. Просто я хочу, чтобы люди были немного счастливее, причем все. Если бы я мог, я бы стал помогать всем несчастным.
— Но может быть, помогаете хотя бы некоторым?
Помолчав, он отвернулся и кивнул.
— Насколько это в моих силах, — очень тихо сказал он.
— Тогда вы выбрали не ту профессию, мсье Тильман!
— Да, — сказал он, — я знаю. — И повторил: — До сих пор группа «Куд» не сделала ничего такого, что было бы направлено против Клермона и Абеля и их предприятия. Ничего такого не сделал и банк Хельмана в лице исполнительного директора Зееберга. Прежние интриги прекратились.
— В глазах любого постороннего это должно создавать впечатление, будто Клермон и Абель только потому могут теперь вздохнуть свободно, что решились убрать с дороги строптивца Хельмана.
— Впечатление, может быть, и создается. Но на самом деле это не так.
— Почему?
— Потому что Клермон и Абель — национальное достояние. Если вы обвиняете их в убийстве, это значит, что вы тем самым обвиняете в убийстве правительство Франции.
— Что ж, случалось и такое, когда людей устраняли по заказу правительства.
— Разумеется.
— И тем не менее, высшие инстанции договорились поручить одному из высокопоставленных правительственных чиновников, а именно вам, спустить это дело на тормозах, привлекая как можно меньше внимания. А мы все должны делать то, что вы от нас потребуете. Ведь вот как обстоят дела.
— Именно так, мсье Лукас. Как я уже сказал, мсье Тенедос — очень умен… Знаете, с тех пор, как я взвалил на себя это дело, я все время вспоминаю одно место из произведений одного немецкого автора, которого я ценю больше всех остальных. Этот автор — Георг Кристоф Лихтенберг.
— И как оно звучит? — спросил я.
— «Дождь лил так сильно, что все свиньи стали чистыми, а все люди — грязными». Это дело, мсье Лукас, — самый сильный дождь из всех, под какие мне доводилось попасть.
27
Я сидел рядом с Анжелой на тахте перед застекленной стеной. Мы выключили телевизор после полуночи, распечатали бутылочку «Реми Мартин», и я рассказал Анжеле все, что я увидел и узнал за день.
— Да, я знаю Марселя, этого говорящего попугая, — сказала она. — Я была несколько раз в «Эден Рок» с друзьями.
— Как ты думаешь? — спросил я. — Тильман говорит правду?
— Я видела его мельком и почти не разговаривала, — сказала Анжела. — Но он произвел на меня впечатление кристально чистого человека. Не думаю, чтобы он мог солгать, даже если и пытается.
— Мне тоже так кажется. Но тогда я топчусь на одном месте. И не продвигаюсь ни на шаг вперед.
— А этот налоговый инспектор из Бонна, этот…
— Кеслер? То же самое. С разрешения Тильмана я позвонил ему и Русселю и рассказал ему про Клермона и Абеля. Руссель все еще взбешен опекой из Парижа. Кеслер реагировал намного спокойнее и, как и ты, сказал, что верит тому, что говорит Тильман.
— Вот видишь. — Она провела рукой по моим волосам. — Давно не мыты.
— Завтра утром пойду в парикмахерскую.
— Я сама помою тебе волосы!
— Ты с ума сошла.
— Почему?
— Никогда еще женщины не мыли мне волосы.
— Значит, у тебя были странные женщины. А я вымою. Или тебе это неприятно?
— Ну конечно же нет, Анжела. Просто из головы не идет это проклятое дело. Я не продвигаюсь вперед. И от Карин ни слуху ни духу. Все-таки перевести на ее имя полторы тысячи марок ежемесячно было ошибкой. Тут мой адвокат был прав.
Она молча глядела на город внизу.
— Ты со мной не согласна?
— Я долго над этим думала, — сказала наконец Анжела. — После того, как эта фрау Драгер привезла мне ее письмо.
— И что же?
— Мне думается, это не было ошибкой.
— Я хочу немедленно прекратить выплаты.
— Конечно, это проще всего. Но потом…
— А что потом?
— Из письма видно, что она тебя все еще любит, Роберт, несмотря на все.
— Что она меня… Чепуха! Карин уже давным-давно не любит меня. Из письма видно одно: что она готова на любую низость! И больше ничего!
— Называй это так, если хочешь. Может только теперь, потеряв тебя, она осознала, что любит. Или что ты ей нужен. Обычно любят тех, в ком нуждаются. А в ее ситуации прибегают ко всяким средствам, не гнушаясь и самыми низкими.
— Но ты никогда бы так не поступила, — вспыхнул я. — Никогда! Ты что — утверждаешь, что тоже способна так оклеветать человека?
— Мне это не кажется таким уж немыслимым.
— Анжела!
— Да-да, — тихо произнесла она. — Потому мне и подумалось, что нельзя за зло платить злом. Если ты теперь прекратишь выплаты, твоя жена разозлится еще пуще. Ведь она знает, что ты хочешь получить развод. И если ты сейчас так ответишь на ее письмо, то она и подавно не даст на него согласия. Если же ты продолжишь переводить ей деньги, — я просто ставлю себя на ее место, — то она подумает: он ведет себя порядочно по отношению ко мне, значит, они действительно любят друг друга, иначе мое письмо произвело бы совсем другое эффект. Роберта я потеряла. Но это произошло из-за новой любви, а не из-за ненависти ко мне. У нас еще есть шанс разойтись мирно и полюбовно, он всегда будет заботиться обо мне, он только что делом это доказал. Я предоставлю ему свободу.
— Так подумала бы ты, Анжела! — воскликнул я. — Ты!
— Да, я думала бы так.
— Но ты — не Карин! Я знаю Карин, она думает иначе!
— Тогда продолжай ей платить просто из суеверия. У меня на душе остался бы неприятный осадок, если бы ты прекратил давать ей деньги.
— Согласен. У меня тоже, — сказал я тихо. — Но только из суеверия…
— Ну, вот видишь! — радостно воскликнула она и поцеловала меня в щеку. — Значит, ты будешь переводить ей эти полторы тысячи?
Я кивнул.
— Из суеверия или по любой другой причине, но правильно только так, поверь, — сказала Анжела. — Ах, Роберт… — Она прижалась ко мне, ее рука скользнула в вырез моей рубашки и, погладив меня по груди, поиграла цепочкой и золотой монеткой, на которой были выгравированы наши знаки Зодиака. — Я сделала кое-что… Надеюсь, ты не очень рассердишься…
— Да разве я могу сердиться на то, что ты делаешь?
— Знаешь, тут позвонила моя парикмахерша, мы с ней знакомы целую вечность. Она меня водила когда-то к ясновидице, о которой я тебе рассказывала, той самой, знаменитой, из Сен-Рафаэля. Я рассказала ей про нашу любовь — прости! — а она совсем помешалась на этих прорицательницах, теперь у нее какая-то новая. Ее зовут мадам Берни. Раз в неделю она приезжает сюда из Антиба и принимает посетителей в отеле «Австрия» на бульваре Карно. Парикмахерша говорит, что она от той в полном восторге. Ты смеешься?
— Да нет, любимая. Какой уж тут смех, скорее плакать хочется. Докатились, значит, до прорицательниц.
— И ты пойдешь со мной к мадам Берни, Роберт?
— Почему бы и нет?
— Завтра она будет в Каннах. Можно, я условлюсь с ней на какое-то время во второй половине дня?
— Разумеется.
Она обняла меня.
— Спасибо тебе, Роберт, — сказала она. — Я знаю, что ты думаешь. У меня те же мысли. Но в нашем положении цепляются за соломинку, так хочется услышать что-то хорошее, что внушает надежду, разве я не права?
— Конечно, права.
— Тогда пойдем мыть волосы! — радостно воскликнула Анжела. Было три часа ночи, когда она за ручку повела меня через всю квартиру и показала стенной шкаф, где заботливо разместила содержимое моего чемодана — два костюма, легкие рубашки и брюки, белье и обувь. — Это твои первые вещи здесь. В квартире, слава Богу, хватит места. Я уже все рассчитала: у тебя будет своя комната. А в этот шкаф ты сложишь свои вещи.
Шкаф с раздвижными дверцами был так вместителен, что мои костюмы и бельишко буквально терялись в нем.
— Да, места и впрямь достаточно, — сказал я. Она потащила меня дальше и показала вторую ванную комнату — в ней я еще не был. Комната была небольшая, но очень хорошо оборудованная.
— Сегодня под вечер я съездила на Антибскую улицу, купила этот стенной шкафчик и сама его повесила. Ты, наверное еще не знаешь, а ведь я все умею.
Я открыл шкафчик и обнаружил в нем мою электробритву, туалетную воду и кое-какие лекарства.
