Андраш Беркеши - Современный венгерский детектив
Она подняла на меня глаза, полные слез. Видно, я очень ее обидел, она поняла все. Слезы блестели в ее глазах, каким-то чудом не скатываясь по щекам. На голове у нее был повязан платочек, но не по-крестьянски, до бровей, а так, что были видны ее волнистые волосы. В ее глазах не было ни тени кокетства, но она и не опускала их долу. Все это привело меня в такое смущение, что я стал разглядывать скатерть на столе.
«В госхоз? Нет, туда я не вернусь ни за что на свете. Уж лучше в могилу».
Это было сказано так решительно и серьезно, что я даже перепугался.
«В могилу? — Я неуверенно рассмеялся.— Ах, верно! Ведь вы уже работали в госхозе. И что же? Вышло какое-нибудь недоразумение?»
«Вы называете это недоразумением? Однажды ночью
меня вызвали в контору. За мной пришел ночной сторож, официальное лицо. Говорит, собирайся, срочное дело!… А потом! — Она заплакала навзрыд.— Боже мой!»
«Прошу прощения,— пробормотал я и, не зная, что сказать, в растерянности спросил: — Вы и в будни носите шелковые платки?»
Она очень удивилась:
«Шелковые платки? Да, конечно. Потому что я… Если я прилично одета… В моем положении это помогает. Шляпу я не могу носить, засмеют. Да они и не в моде теперь. А с открытой головой как-то неудобно, особенно если надо идти по делу».
Мы довольно далеко отклонились от существа вопроса, по которому она пришла. Тут я заметил, что Юлишка неподвижно, словно статуя, стоит в дверях и молча слушает наш разговор. Эта каменная неподвижность сказала мне все — ведь Анна Тёре, несмотря ни на что, не более чем…
«Извините,— сказал я и протянул руку,— я очень сожалею, но ничего не могу сделать… Квартиры у нас нет».
Теперь я уж и сам не знал, куда клоню и как буду выпутываться из положения. Но она знала, чувствовала!
«О, пусть это вас не тревожит. Мы приехали только втроем. И после школы дети будут помогать мне на работе как смогут. Мы так и договорились. А жить мы будем у моей матушки.— Она даже хлопнула в ладоши.— Видите, квартиры нам не надо!»
Я хотел выиграть время, а кроме того, как-то протянуть ее пребывание у нас. Присутствие Юлишки, ее угрюмое молчание и немое осуждение — о чем, мол, мой муженек может так долго рассуждать с такой, как эта…— меня не смущало, даже напротив. Поведение жены лишь подмывало меня сделать ей наперекор.
«А где же ваш третий ребенок? Я знаю, у вас трое».
Анна внезапно как-то сникла:
«О, Эммушка уже взрослая девушка! — И, приглушив голос до шепота, добавила как бы по секрету.— Я не хочу привозить ее сюда».
«Что же, такое решение можно только приветствовать».
Гостья замолчала. Вероятно, она не поняла меня. Или ждала, что я буду расспрашивать дальше. Не дождавшись, она погрустнела и, видимо, угадала мою мысль.
«Да, мне не хотелось бы, чтобы она разделила мою судьбу. Этого нельзя допустить! Я очень боюсь за нее,
она такая красивая. Когда она родилась, я собиралась отдать ее в детский дом. А теперь мне даже больно бывает оттого, что я люблю Эммушку больше других своих детей. Я знаю, это грех, но не боюсь в этом признаться».
«Если так, то почему вы не держите ее при себе?»
Она встрепенулась:
«Нет, нет! Нельзя ни в коем случае! Да и невозможно. Ведь она учится в институте на агронома. Через два года получит диплом. То есть, если считать по месяцам, даже скорее, через полтора».
Гудулич развел руками. Затем опустил их на колени и вздохнул. Этот вздох прозвучал как признание чего-то очень желанного, но, увы, невозможного.
— Вот и все. С тех пор эта девушка так в селе и не появлялась.
Гудулич постарался перехватить взгляд Кёвеша, ибо эти слова адресовались ему, а не старшему лейтенанту Буриану.
— Я рассказал достаточно?
Оба офицера кивнули, но затем Буриан все же заметил:
— Достаточно, но не совсем ясно, чтобы понять причину самоубийства Анны.
— Откровенно говоря,— Кёвеш взглядом одобрил высказывание подчиненного,— из-за всего того, что ты рассказал, никому не следовало бы умирать. Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду. Ну, хорошо, оставим это.— И Кёвеш жестом пояснил, что не намерен без конца пережевывать одно и то же.
— Позвольте еще один вопрос, товарищ майор,— опять заговорил Буриан.— Почему вы, Геза Гудулич, не женились на Анне Тёре?
— Ну и вопрос! Однако попробуй на него ответить, Геза.
— Что отвечать-то? Я женат.
— И тебе даже в голоеу не приходила такая мысль?
— Гм. Приходила.
— Что, мол, неплохо бы было…
— Да, совсем было бы неплохо…
— И что же?
— Тогда надо было бы уезжать из села. Кроме того…
— Кроме того?
— Кроме того, я люблю свою Юлишку. Только по-другому. А потом, задумался я, как долго это продолжалось бы? Ведь она все же такая…
— Такая?…
— Да, как я ни вертелся вокруг этой мысли, к другому не пришел.
— Значит, очень такая?
— В общем-то, не очень. Когда бываешь с нею с глазу на глаз, даже забываешь об этом. Но если взять ее в жены, все бы сказали…
— А сколько таких случаев могут назвать эти «все»? Ну, сколько?
Гудулич уставился в пол. Ясно было, что ему никогда в голову не приходило заниматься подобным подсчетом.
— Гм. Трое ребят, это раз. Потом эта ночь в госхозе, после которой она готова была бежать, куда глаза глядят, а потом забрала троих детей и уехала. Это все.
— И за сколько лет?
— Погоди-ка. Если считать точно, то эти четыре случая произошли с ней за двадцать лет.
— Выходит, один случай в пять лет?
— Выходит, так.
— А не думаешь ли ты, что сама пречистая дева Мария за такой срок нагрешила бы куда больше?
— Пожалуй.
Других вопросов не последовало. Все трое молчали, углубившись в размышления по поводу всего происшедшего. Затем Гудулич вдруг вспомнил о том, что говорил Кёвешу наедине, без Буриана.
— Мне очень бы хотелось, Руди, чтобы мои слова были приняты во внимание при официальном расследовании.
— Все будет принято во внимание, Геза. Все и в свое время.
— Благодарю,— с облегчением вздохнул Гудулич.
— С этим погоди, еще успеешь.
— Я полагаю, товарищ майор,— сказал Буриан не слишком вежливо, но твердо,— настало время заводить уголовное дело, учитывая, что праздник кончился.
— Да,— подтвердил майор Кёвеш, игравший очками на столе и казавшийся погруженным в свои мысли.— Вот что, старший лейтенант! Отправьте-ка в Будапешт
срочную телеграмму. Текст такой: «По подозрению в убийстве просим арестовать…» Как зовут девушку?
— Эмилия Тёре,— прошептал Гудулич в полной растерянности.
— Так, продолжайте: «…арестовать Эмилию Тёре».
35
— Говорите, тетушка Дитеp. Я слушаю вас.
Официальное следствие началось. Предстояло окунуться в море формальностей, или, как выражаются иначе, совершить обычную следственную процедуру. И Буриан окунулся в эту работу с самого утра.
Во второй половине дня, когда уже отзвонили к вечерне, в участке появилась тетушка Дитер.
— Дитер? Кто такая?
— Та, что работала вместе с Анной Тёре.
— Пропустите!
Перед Бурианом сидела худая, плоская как доска, увядшая женщина.
— Не пугайтесь, гражданка Дитер, я буду допрашивать вас в качестве свидетеля по делу Анны Тёре.
— Жаль, что все так случилось, очень жаль. Бедняжка, она заслуживала совсем другой судьбы.
— Вы состояли с ней в дружеских отношениях?
— Как прикажете понимать?
— Не знаю, как еще выразиться. Вы были ее подругой, не так ли?
— Так, так. Были, как вы сказали, подругами.
— Но не всегда?
— Что правда, то правда. В девушках мы ее не любили. Слишком уж была гордая. А чего добилась? На балах всегда собирала вокруг себя всех парней. А нам оставалось только семечки лузгать. Ей казалось, что музыка играет только для нее одной.
— И она всегда танцевала?
— Всегда! А мы, остальные девушки, стенки в это время подпирали. Все парни, сукины сыны, заранее сговаривались, кому после кого ее приглашать. Всех их с ума сводила эта Анна.
Буриан слушал, не прерывая.
— Эко я разболталась! Извините, товарищ. Говорю да говорю и даже не знаю, может, чепуху всякую. Наверно, это вам совсем не интересно, а вы меня не останавливаете только потому, чтобы не обидеть?
— Говорите, говорите, гражданка Дитер. Я слушаю вас.
— Так что говорить-то? Вот я, к примеру, когда в прошлом году весной Анна подала заявление в кооператив, была против. Выступала даже! Нет ей места среди нас, говорила. Председатель потом меня вызывал. Я ему все свои обиды и выложила как на духу, без утайки.
— Ну, хватит, Дитер! — оборвал меня тогда Гудулич.— На винограднике работать некому, а вы мне тут про девичьи обиды толкуете!
— Ладно,— говорю,— пусть мы ее примем. А кто с ней рядом работать будет? Да никто!
— Послушайте теперь меня, Дитер,— сказал председатель.— Вот у вас семеро детей, и все живы-здоровы.
— Слава богу, хоть гвоздями их корми, все перемелют!
