Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
Я сложил два лучших снимка оборотами друг к другу в прозрачную папку с фирменным знаком концерна «Вольф».
— Пойдем, я провожу тебя вниз, а то дверь в подъезде наверняка уже заперли.
Когда я открыл тяжелую деревянную дверь (пожалуй, самую прочную часть нашего хлипкого здания), в подъезд ворвался морозный воздух. Ветер развеял снеговые облака, ясный месяц сиял в звездном небе. Меня зазнобило.
— Прощай, Мартин, смотри не простудись по-настоящему.
Габор дружески подтолкнул меня в глубину подъезда.
— Я позвоню тебе завтра, — пообещал он, — и расскажу, о чем договорился с этим Эйч-Аром. Не забудь передать привет Идашке.
Его крепкая фигура вышла из яркого круга, высвеченного уличным фонарем; несмотря на несколько рюмок водки, шагал он уверенно и твердо.
СУББОТА
Секундомер, на котором я поставил время проявления, звенел и звенел. Почему никто его не выключит и не вынет пленку? Ведь иначе пропадут уникальные снимки. Почему мне никто не поможет? Я не могу пошевелиться! Спасите пленку! Просветления на негативе темнеют и сливаются в сплошной черноте. Все меркнет!
Я открыл глаза, через щели ставней пробивался слабый свет. Я разъяренно взглянул на будильник, но он молчал. Значит, звонил телефон. Неужели Габор решил поднять меня в такую рань? Может, он уже переговорил с Эйч-Аром? Надо было сказать ему, чтобы звонил лучше из автомата, раз его телефон прослушивается.
— Фогель у телефона. — Мой голос звучал так, будто два бокала горячего грога, которым после ухода Габора я пытался побороть боль в горле и звон в ушах, превратили мои голосовые связки в стальную проволоку.
— С вами говорит Штурценэггер, кантональная полиция, Дорнах.
Нет, это был не Габор, затеявший глупую шутку, в голосе говорящего слышался явный базельский диалект. А после первых двух-трех фраз мне стало ясно, что Габор уже никогда больше не позвонит.
В начале второго ночи полиция нашла его «фиат» под длинным правым поворотом, машина упала в ущелье у подножья Танненфлу между Дорнахом и Хохвальдом. Деревья не сумели задержать машину.
— А Габор? Господин Месарош?
— Он был вашим близким другом?
Был! Я проглотил ком в горле. Габор!
— Он… что с ним?
Полицейский тактично извинился за то, что вынужден сообщить плохое известие. Водитель погиб при аварии. Он вылетел из кабины и был раздавлен перевернувшейся машиной. Если бы он пристегнулся, тогда… впрочем… машину очень сильно покорежило… Затем полицейский, видимо, вспомнил о своих обязанностях, и его голос стал официальным.
— Госпожа Месарош, — он с трудом выговорил венгерскую фамилию, — утверждает, что ее муж отправился вчера вечером на машине к вам. Скажите, во сколько он от вас уехал?
— В половине двенадцатого, может, чуть раньше.
— Гм, чуть раньше половины двенадцатого.
Вероятно, он записывал мои слова в блокнот.
— Он у вас выпивал?
Вот оно что. Он хочет установить, не был ли Габор пьян. Да, Габор выпил изрядное количество сливовицы. Но ведь он умел пить и мог выпить весьма много.
— Да, мы беседовали и немножко выпили.
— В том числе крепкие напитки?
Я лихорадочно прикидывал. Габор мертв. Его старенький «фиат» не вписался в поворот. Когда мы прощались, Габор не казался пьяным. Если я скажу полицейскому, сколько рюмок водки выпил Габор, тот непременно решит, что мой друг, «находясь в состоянии сильного опьянения, потерял контроль над транспортным средством». Тогда страховое агентство уменьшит сумму страховки, которая причитается Френи; к тому же она вряд ли может рассчитывать на пенсию, поскольку Габор был уже уволен. Черт возьми, жуткая ситуация!
— Да, рюмку-другую водки.
Полицейский не отставал.
— А может, больше?
Знать бы, берут ли у покойников анализ крови…
— Видите ли, господин Штурценэггер, я никогда не считаю, сколько рюмок выпил мой гость.
— Жаль. Ваши показания внесли бы больше ясности в причины аварии.
Я подхватил этот поворот разговора.
— А известны какие-либо подробности?
В ответ тотчас прозвучала стандартная фраза о «потере управления».
— Разве он не тормозил?
— Тормозной след не обнаружен.
— Была гололедица?
— Снег на дороге лежал, но покрытие не обледенело.
Получалось, что теперь я его допрашивал.
— А машину уже осмотрели? Установлены какие-нибудь дефекты или что-либо подобное?
Вопрос был слишком неточен. Господин Штурценэггер вновь решительно овладел разговором.
— Мы всегда производим тщательный осмотр, господин Фогель. Вы не могли бы сегодня утром прибыть к нам, чтобы подтвердить или даже уточнить показания?
— Это необходимо?
— К сожалению, да.
А вот это мне совсем уж не подходило. Ехать в Дорнах подписывать протокол, где записана лишь полуправда?!
— А нельзя ли прислать это почтой?
— Нет. Нужно ваше личное присутствие. Мы находимся в центре деревни, сразу за рестораном «Лев», если ехать от Базеля.
Это прозвучало как приказ. Но я еще не сдался.
— У меня грипп, господин Штурценэггер, и говорю я так простуженно не только спросонья. К тому же у меня температура, и врач велел мне лежать в постели. Если хотите увидеть меня, то подождите до следующей недели, а сегодня я подлечусь.
М-да, если бы за день можно было подлечиться от отравы, которую выпускает концерн «Вольф»… Во всяком случае, мой решительный тон подействовал, хотя голос был до смешного слаб. Раз такое дело, сказал полицейский, то он будет ждать меня в понедельник. Он даже извинился за то, что разбудил меня, и пожелал скорейшего выздоровления.
Я стоял в телефонной будке, дрожа всем телом. Меня бил озноб не потому, что этим ранним февральским утром было так холодно, а потому, что я боялся этого звонка. Но звонить было надо. После переполошившего меня звонка дорнахского деревенского полицейского мне больше всего хотелось залезть под теплое одеяло и поплакать от страха и отчаяния, а вот приходится предпринять этот неприятный разговор. У Габора были две фотографии Кавизеля — где они теперь, после аварии? Единственным человеком, который мог мне что-то сказать об этом, была Френи, его жена. Какими упреками осыпет она меня за то, что я не удержал ее мужа от венгерской сливовицы?
Не побрившись и не умывшись, я надел поношенные, потрепанные джинсы, натянул поверх пижамы толстый пуловер и накинул теплую армейскую куртку. Из дома я звонить не хотел — возможно, телефон Френи и мой прослушивались. Неужели Габор действительно упал под откос по собственной оплошности? Может, из-за хмеля он не сбросил скорость на повороте и машину занесло на скользком участке? А не подстроено ли это как-нибудь? Например, не ослепила ли Габора фарами встречная машина? Не ослабил ли некий искусный механик с фирмы какие-нибудь гайки, не повредил ли тормоза, пока Габор обсуждал со мной шаги, какие он собирался предпринять против химического гиганта? А может, увольнение расстроило его гораздо сильнее, чем это было по нему заметно, и он не видел для себя иного выхода, кроме как нажать педаль газа и, вылетев с поворота, рухнуть вниз? Только зачем тогда он взял фотографии?
Френи подняла трубку после второго гудка. Набирая ее номер, я несколько раз сглотнул, откашлялся, но все равно не смог сказать ни слова. Ведь я даже не знал эту женщину, у которой должен был просить прощения за то что ее муж пил у меня перед несчастьем. Обращаться к ней на «ты» или на «вы»?
— Ах, это вы, господин Фогель. Вам наверняка уже известно… — Ее голос смолк. Помолчав, она почти прошептала: — Алло?
— Мне очень жаль, мне самому только что позвонила полиция… — Господи, что ей сказать? Едкий запах холодного дыма не давал мне вздохнуть полной грудью. — Я не хотел вас беспокоить, госпожа Месарош.
— Нет-нет, хорошо, что вы позвонили. Ведь вы были, вероятно, последним, с кем говорил Габор.
Она всхлипнула, и мучительно долго в трубке не слышалось ничего, кроме сдавленного плача и тяжелых вздохов. Трамвай, повернувший за угол площади, наполнил телефонную будку таким скрежетом, что я не расслышал, сказала Френи что-либо или нет. Но, кажется, она лишь несколько раз пробормотала «извините».
— Вам не надо извиняться, госпожа Месарош. Я вам сочувствую и понимаю вас. Это и для меня страшное потрясение. Когда вам сообщили об этом?
Невозможно назвать вещи своими именами. Приходится говорить «это» вместо слова «авария», а тем более «смерть».
Немного успокоившись, она высморкалась и ответила более ровным, но все еще очень хриплым голосом:
— Вчера ночью, точнее, уже сегодня, примерно в час. Я уже легла, и тут позвонил полицейский… Мы ведь договорились, что он не будет задерживаться, нужно было столько всего обсудить после этого письма из концерна… — Она осеклась. — Габор рассказал вам об… об увольнении?
