Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
— А что?
— Ты с кем-нибудь подрался?
— С чего ты взял?
— А ты погляди на себя.
В кухне не было зеркала, поэтому я взял только что вымытый нож и поднес его к лицу. Теперь все стало ясно. Под одной ноздрей краснела узкая полоска, в усах запеклась кровь. Я потер их указательным и большим пальцем; запекшаяся кровь на ощупь была похожа на клей, которым я приклеивал фотографии.
— Кровь опять пошла.
Весь вечер я чувствовал себя неважно, кожа казалась мне сухой, горячей, как будто она была мала мне по размеру. Вероятно, у меня поднялась температура. И вот снова это проклятое кровотечение.
Андре испытующе смотрел на меня, словно ждал объяснений.
Тут зазвонил телефон.
— Привет, милый!
Ида.
— Слушай, ты где пропадаешь?
— Я? — Ида помедлила. — Я осталась во Фрибуре.
— Что? Почему? Что случилось? Опоздала на поезд?
Опять маленькая, почти незаметная пауза.
— Знаешь, я не приеду на эти выходные в Базель.
Голос у нее был серьезен.
— Но почему? И почему ты говоришь об этом только теперь?
С тех пор как Ида записалась на курсы, где она готовилась к поступлению на факультет психологии, поскольку ее венгерский аттестат зрелости не признавался в Швейцарии (можно подумать, будто подлинное образование дают только на родине Песталоцци с ее двадцатью шестью различными школьными системами — по одной на кантон и полукантон), она на протяжении всех четырех месяцев приезжала ко мне каждую неделю, не считая единственного раза, когда она праздновала рождество со своей группой, но тогда Ида сообщила мне об этом за несколько недель и почти попросила разрешения.
Я догадался, что она готовит мне неприятный сюрприз, и прикинулся бестолковым:
— Надо готовиться к экзаменам?
— Да, но дело не только в этом. — Ида не любила уверток и отговорок. — Мне не хочется тебя сейчас видеть. Может, нам вообще лучше некоторое время не встречаться.
Ну вот, сказано вполне откровенно, теперь не было смысла разыгрывать из себя простака.
— Это из-за позавчерашнего разговора?
Мы поссорились по телефону из-за ребенка, которого я не хотел. Ребенок! У меня мурашки бежали по коже от одной лишь мысли о том, что через месяцев восемь я мог бы стать отцом маленького крикуна — Тибора или Золтана, которого мне пришлось бы кормить последующие двадцать лет.
— Ида, сейчас мы не можем позволить себе ребенка. В октябре ты начнешь учиться. А если мы поженимся, тебе откажут в стипендии. Значит, надо раскошеливаться мне.
— Ты всегда думаешь только о самом себе и о деньгах.
— Конечно, ведь мне же их зарабатывать!
— Я живу не на твои деньги, — гневно отрезала она.
— Пока нет, слава богу! Но будет ребенок — понадобится квартира побольше, тебя снимут со стипендии. Как ты все это себе представляешь? Тогда мне придется идти на полную ставку, просиживать в этой чертовой конторе все пять дней в неделю.
Андре тактично прикрыл кухонную дверь, чтобы не слышать нашей размолвки. Мне бы хоть немного его суровости, с какой он относился к своим многочисленным и быстро сменяющимся приятельницам.
— У нас на курсах учатся несколько человек с детьми.
— Женщины?
— Нет, мужчины.
— То-то и оно. Жена у него сидит дома с ребенком, а потом полдня работает. Но ты ведь этого не хочешь. А?
— Не кричи на меня, Мартин. — Голос у нее был грустный, но решительный. — У меня кончаются монетки, я не могу больше разговаривать. Пока.
— Может, я позвоню?
— Нет, не стоит. Szia.[34]
— Но нам же надо…
В трубке послышался щелчок, потом наступила тишина. Положив трубку, я сел на краешек кровати. Szia — так прощаются по-венгерски. О чем еще говорить? Ей хочется ребенка, и ей хочется учиться. Пожалуйста, только без меня! Упрямо вскинув подбородок, я распахнул кухонную дверь и рухнул на стул.
Андре уставился на меня с едкой усмешечкой, а я взял бутылку пива, поднес ее ко рту и сделал добрый глоток.
— Нечего скалиться, — рявкнул я.
— Не переживай, Мартин. Все пройдет.
Ему были противны любые сильные эмоции, так что эти несколько утешительных слов можно было и впрямь принять за искреннее сочувствие. Словно бы решив, что он сказал лишнее, Андре раздавил в пепельнице свою сигарету-самокрутку (он однажды расчетами на бумажке показал мне, что такие сигареты обходятся ему в три раза дешевле) и легко поднялся.
— Пока, старик, мне пора.
— Ночная смена?
Андре добывал себе деньги на учебу, работая ночным портье во второразрядном отеле. Мне хотелось поговорить с ним, рассказать об аварии на объекте, посоветоваться насчет Иды. При всей его замкнутости он был хорошим парнем, на которого можно положиться.
Он кивнул.
— В восемь часов сменяю напарника в «Метрополе». У тебя есть что-нибудь почитать?
В апреле он перешел с юридического факультета на филологический и теперь использовал долгие ночные дежурства для расширения своего кругозора. Я предложил ему новый роман Патриции Хайсмит, который сам проглотил за прошлые выходные. Мой школьный товарищ и в прошлом соперник мотнул головой.
— В университете ее не проходят, старик.
Ему лучше знать.
— А у тебя нет чего-нибудь серьезного, из признанной литературы?
— Возьми Тухольского, — посоветовал я ему.
О Тухольском мне предстояло писать работу для выпускных экзаменов в гимназии, если бы за месяц до них я не уехал в Испанию…
Едва Андре закрыл за собою дверь, как что-то на меня нашло. Я сел на кухонный стол и разрыдался. Наверно, все это было чересчур. Я прямо-таки содрогался от рыданий. Если сейчас заявится этот венгр, политактивист и радетель за экологию, и увидит меня плачущим — плевать. Мне теперь на все плевать. Взрыв, столкновение с белым гигантом на объекте номер 71, допросы, боль в горле, кровотечение, отрава, которой я надышался, неожиданные перемены настроений у Виктора, который вдруг послал меня в Африку, упреки Иды — нет, столько мне уже не вынести. Я уткнул лицо в горячие ладони и плакал, не сдерживая слез. Неужели это конец? Конец нашей любви, которая началась так романтически и казалась такой нерушимой. Сегодня Ида не приедет, а может, и вообще никогда не приедет.
То, что прежде представлялось монолитной скалой, постепенно раскололось, раскрошилось, рассыпалось на мелкие кусочки. А началось это незаметно, мы сами старались не замечать трещин, замазывали их, не обращали внимания на отлетевшие куски, пытались сгладить любые шероховатости и неровности. И вот теперь перед нами руины, которых нельзя не заметить. О них спотыкаешься на каждом шагу. Каждый осторожно старается выйти на твердую землю, не поддерживая другого, если тот оступится или поскользнется. Может, так всегда кончается любовь? В памяти остается лишь эта куча обломков, которая постепенно разравнивается, пока ты однажды не спросишь себя: кажется, здесь что-то было прежде? Вот здесь, эдакий бугорок из мусора и обломков? Верно. Как ее звали — Ида, Агнес, Лисбет, Эвелин? Какая милая была девушка… Почему же все так получилось?
Я думал о том, что буду вспоминать о нашей любви и тогда, когда от нее ничего не останется. Я уже не думал о нашем общем «завтрашнем дне», я оглядывался назад. Итак, один. Снова один? Один после двух с половиной лет? «Szia!» Что же действительно останется, когда забудется это последнее прикосновение?
Габор трезвонил, не отнимая пальца от кнопки.
Как объяснить ему, почему Ида не приехала?
Я сполоснул над ванной опухшие глаза и смыл запекшуюся на усах кровь. Мне не хотелось показываться Габору в таком жалком виде. Возьми себя в руки, приказал я себе. Габору пришлось в жизни и потруднее, чем тебе. В 1956 году он с несколькими однокашниками бежал на Запад и очутился в люцернском сборном лагере «Каритас», затем выучил немецкий, работал лаборантом, потом учился дальше и стал швейцарским дипломированным химиком, а кроме того, он добился руки и сердца чистокровной швейцарки Френи из Листаля, произвел с ней на свет маленького Ференца и маленькую Мартели, построил для семьи на тяжким трудом заработанные деньги собственный дом в лесу, протестовал против загрязнения водоемов отходами от производства красителей, сумел доказать свою правоту, однако не вылетел с работы, так как руководство не могло себе позволить лишиться такого специалиста.
Габор был едва ли не бледнее, чем днем в бассейне; даже его круглые, как у хомяка, щеки казались впалыми. Еще у двери он резким движением скинул дубленку со своих широченных плеч.
— Привет, Мартин! Меня уволили!
— Что?
— Меня уволили, без предупреждения.
Он прорычал мне это так, будто я был в чем-то виноват.
Я повесил на крючок его бесформенную хламиду.
— Тебя выгнали с работы?
