Штефан Мариан - Современный румынский детектив [Антология]
— Сколько живу на свете, не видал таких патретов!
— Чумной ты, Митря!
— Как из пушки вылетели, головами вперед, слово чести!
Они хохотали до слез.
— Как бы не повредились, бедняги…
— Куда там! Рванули через поле, не разбирая дороги! Во здорово, если мусора возьмут их вместо нас…
— Пускай и они переночуют в отделении.
Димок задыхался от хохота, держась руками за живот. Силе хлопнул его по спине.
— Эй, малый! Слышь, Митря! Гляди, помрешь со смеху! Димок зажарил трех гусей. Умял одного как одержимый, запихивая в рот обеими руками. Набив брюхо до отказа, он привалился на бок.
— Гляди, я как на седьмом месяце…
Силе бросил кость в огонь и вытер руки о порты.
— А ты обжора.
— Занятие-то — ничего!
— Привык, видать, у матушки…
— Там мне одни кукиши доставались.
Димок ковырял в зубах ногтем мизинца. Профессор откопал на дне кармана окурок. Они выкурили его, затягиваясь по очереди.
— Так, говоришь, чуть было не забил тебе баки Каиафа?
— Надо признать, он был бесподобен!
— Чепуха! Я ж его раскусил! За версту чую продажу! — Как?
Димок улыбался огню. Ответил не сразу:
— Нечистый поддевает меня рожками: «Внимание, Димок, мой мальчик, это Каиафа!» А почувствую укол рожек — все! Ушки на макушке. Как ушел из исправительной…
— Да, ты же обещал рассказать. Вор сплюнул.
— В другой раз.
— Никак стыдишься?
— Черта с два!
— Так в чем же дело? Расскажи, Митря, все равно делать нечего.
Ночная мгла отступала, сквозь дождь изредка прорывались огненные стрелы. Димок ковырял палкой угли, всматриваясь в них.
— В тюряге накололи двоих: Тити Спину и Агарича, воров в законе. Комиссары — на нас, прицепились ко мне из-за шрама на патрете. Через неделю прописали в исправительной.
— На пользу пошло. Ты исправился, тьфу-тьфу, не сглазить… Челнок улыбнулся горько:
— Вот те крест, самому что ни на есть скверному там и научился! Что ты! Тюряга просто рай, лоно Авраамово! Знаешь, чем нас лупцевали? Железными прутьями с сигарету толщиной, как удар — так кожа лопается. Не успевали штопать! Будь ты святой, все равно били, гады! Вздохнул — получай, засмеялся — получай, повернулся — получай!
— Ужас!
— Меня затолкали в столярку вместе с Санду Менялой, Припоном и двумя ворами из Галаца, они попали под поезд лет пять назад…
— Которые грузовые поезда чистили?
— Да, братья Пырцулете. Только война кончилась — упарила засуха, сам директор сосал лапу. В Аушвице и то больше травы было, чем во дворе исправиловки, слово чести! С тех пор не терплю зелени. Листья, брат, жрали, кору.
— Брось заливать!
— Чтоб мне не жить!
— Что же вам давали?
— На завтрак — тминный суп, на обед — тминный суп и три картошины, на ужин — тминный суп. И вот так восемь месяцев кряду! Меня рвало от одного его вида. Ни единый опосля такой школы не пошел по праведному пути, одни воры да рецидивисты тюрьмы заполонили…
— Там и познакомился с Трехпалым?
Челнок криво улыбнулся и кивнул. Он точил о камень «перо», найденное в корзине.
— Чем ты его держишь на кукане?
— Мой туз, чего лезешь!
— Ладно, ладно…
— Как-то зимой обчистили мы продсклад начальства. Жратвы — завались, высшего сорта, всю округу впору накормить. Я набил матрас колбасой салями и жрал втихаря. Продал меня кто, учуяли ли собаки, не знаю. Факт тот, что взяли в работу. Четверо холуев измывались посменно. Уставал один, второй принимал прут, и — давай! Куски от меня отваливались, а я лыбился. Я их до ручки довел, упрашивали меня сказать: «Хватит!» — Челнок скривил рот в улыбке. — А я — молчок!
— Почему?
— А ндравилось. — В глазах его зажглись синие огоньки. — Чем больше вертишь меня на вертеле, тем больше мне ндравится — я тебе уж говорил…
Силе смотрел на него, прищурившись:
— Верно, говорил… Слушай, Митря, ты уверен, что тебя родила женщина? Не случайно ли ты воплотился в человека?
Вор отмахнулся.
— Два месяца меня штопали лепилы. Усомнились было, выживу ли? Прочие лежачие, все воры с малолетства, каждый по своей части, учили меня тому, и другому, и третьему. Все это, вдобавок к школе Коливара и Таке Крика, сделало меня профессором. К весне заскок заимел — уйти. Трудно — жуть, конные мусора кругом. Пять раз смывался, пять раз ловили.
— И бей, убивай Малыша! Челнок довольно осклабился:
— Ну да я все равно их обдурил. Свихнутым прикинулся.
— И они поверили? — А то!
— Как же тебе удалось?
— Сперва я их завел по случаю пасхальных подарков. Богатеи жратвы прислали. Нам и досталось-то по два крашеных яйца на рыло. — Он засмеялся: — Так я их сунул под зад, сел на них наседкой и давай кудахтать… Глядели на меня мусора, шушукались, не спускали глаз. Назавтра я им скормил второе: полез рукой в печку за горящими угольями, хотел, мол, добыть огня на растопку… На десерт они вызвали «скорую»…
— Ври еще, что сидел в дурдоме! Вор рассмеялся:
— Нет, будь ты трижды счастлив! По пути ушел. Проехали село Тылмач, что рядом с Сибиу, и мои стражи сошли, по нужде. Ночь, темень, только меня и видели!
Они болтали допоздна. У Силе слипались глаза. Он зевнул так, что хрустнули челюсти, сунул под голову корзину и растянулся у костра.
Глава VIII. Димок избегает западни
— Никто не дал бы приют двум беглым!
Доктор улыбнулся:
— Ошибаешься, дорогой, люди бывают разные…
Профессор проснулся с тяжелой головой. Всю ночь шел дождь. Небо сливало щелок, заполняя утро липкой грязью. Стены пещеры роняли холодные слезы, пахло холодом и одиночеством.
Димок метался во сне, кусал корзину, упрямо мотал головой, бормотал бессвязные слова.
Силе хотел было разжечь костер, но спички его не слушались, отсыревшие головки крошились. Он плюнул и пустился, повесив голову, по запутанным тропинкам прошлого.
Перед ним проносились давнишние образы, пожелтевшие от времени, словно открытки, которые никого уже не интересуют, потому что время стерло их краски, не известно, кому они адресованы, и отправитель давно скончался.
…Анджела слушала и не слышала его, это было ясно. Она привычно улыбалась. Начало конца. Стены комнаты надвигались, давили, как ледяной грот.
«О чем ты думаешь, Анджела?»
«Что такое?»
«О чем думаешь?»
«Естественно, о тебе…»
Казалось, она говорит из другой комнаты. Что бы он ни рассказывал, смешное или грустное, как бы потрясающа ни была новость, ее улыбка оставалась неизменной. А эти невыносимые паузы… Для обычных прогулок постоянно оказывалось слишком холодно или слишком поздно. Она часами сидела за книгой, забывая перевернуть страницу.
«О чем ты думаешь, Анджела?»
Сердце Профессора сжалось. Покинутое ласточкино гнездо…
Проснулся Димок.
— Доброе утро, дура!
Силе не ответил. Он продолжал смотреть сквозь паутину дождя.
— Ты чего, кляча? Не с той ноги встал?
— А тебе и во сне черти покоя не дают? Вор вздрогнул.
— Что, трепал языком?
— Беседовал с майором Дашку…
— Правда?
Челнок весь напрягся. В глазах — паника. Силе покачал головой:
— Ты что-то затаил в душе!
— Чепуха… — Димок потянулся до хруста суставов. — Скверная погода, чтоб ей пусто было!
Силе продолжал его разглядывать, и вор сказал раздраженно:
— Чего уставился, человека, что ли, не видал?
— Ты разве человек?
— Послушай, дорогой, если тебе тошно, иди пройдись. Мне не до юмора. — Димок переменил тему: — Не видишь — газ погас. Дай-ка спички, сварю кофий…
Силе протянул ему коробок. Димок чиркнул несколько раз и плюнул.
— Дьявол! Все к одному! Что будем делать? Сидишь как дурак на именинах…
— Жду, Митря.
— Чего?
— Отдыха в твоей берлоге.
— Какой берлоге, будь ты трижды счастлив?
Глаза Беглого сверкнули. Он сказал сдержанно:
— О которой ты мне говорил у Тасе Попеску. Где нас всю жизнь никто не унюхает. Примерно так ты выступал, когда упрашивал взять тебя с собой.
— Да неужели?
— Не играй с огнем, Митря!
Вор ковырял палкой потухшие угли. Глянул на Беглого и поднял руки вверх.
— Сдаюсь!
— Повторяю, не играй с огнем!
— Дя Силе, золотой ты мой, — предусмотрительно отступил Димок, готовый спастись бегством, — я тогда баки тебе заправлял.
— Что-что?!
— Натрепался.
Беглый потемнел лицом и поднялся со сжатыми кулаками. Недоносок сиганул в дождь. Он спрятался за скалу, не спуская глаз с Профессора.
— Запомни, Челнок, я тебя прикончу!
Челнок промок до нитки и дрожал как осиновый лист, но не смел приблизиться.
— Прости меня, дядя, не наври я тогда, ты бы меня не взял.
