Дональд Уэстлейк - Плата за страх
– Но у меня-то жизнь еще не кончилась! – запальчиво прервал он, вперив в меня пылающий взгляд. – Вам-то о чем беспокоиться? Да и всем остальным тоже? Кого из вас волнует, как это отразится на его репутации... А мне нужно думать о будущем, о карьере.
– Мистер Пэдберри, – начал я, и в это время раздался звонок в дверь. Кейт поднялась со стула, а я продолжал:
– Мы собрались здесь не для того, чтобы кого-то в чем-то обвинять или очернить чью-то репутацию. Мне только нужно уяснить ситуацию, вот и все.
– Ладно, с меня хватит! – вскричал он и взвился с места, как это бывает у любого, по сути дела, мягкого человека, взвинтившего себя до предела. – Не знаю, зачем, ребята, вытащили меня сюда?! Хаммер, я же сказал тебе по телефону, что не вижу, какой от меня будет прок, и...
Я прервал его:
– Мистер Пэдберри, вы знали Айрин Боулз?
– Что? – Выбитый из колеи, он заморгал и бестолково уставился на меня. – Кого?
– Убитую женщину?
– Эту прос... Нет!
– Я так и думал, – сказал я. – Но вы знаете Робин Кеннели.
– Конечно я знаю Робин. Ее все в этой комнате знают.
– Она в тюрьме, – сказал я.
– В Белльвью, – поправил меня Халмер и добавил:
– Но это почти одно и то же.
– Я ничего не могу для нее сделать, – возразил Ральф. – Я знаю, к чему вы клоните, но я просто ничем не могу помочь. – Он успокоился, сам того не понимая, и рассудительным тоном продолжал:
– Насколько мне известно, ее родители достаточно состоятельны, по-видимому, они наняли адвокатов. Если она невиновна, то я уверен, что...
– Да брось ты, Ральф, – перебил его Эйб Селкин. – Уж не думаешь ли ты, что она и Джорджа убила?
– Ну, хорошо, – кивнул Ральф в знак того, что полностью согласен. – Но факт остается фактом, помочь ей я не в силах.
– Зато можете помочь мне, – возразил я, – а я в свою очередь помогу ей.
– Что вы можете сделать такого?..
– Митч!
Я обернулся и увидел стоявшую в дверях Кейт, а рядом с ней, с хмурой улыбкой на лице, переводя взгляд с одного на другого, стоял детектив Эдвард Донлон, тот самый, с которого все и началось.
– Ну и собрание, – заметил Донлон и шагнул в комнату. – По какому поводу?
Глава 11
Я поднялся со стула.
– Вы хотели меня видеть?
– Как я рад всех вас видеть, – отозвался Донлон. Он поглядел на Ральфа Пэдберри, нахмурился и, наконец, произнес:
– А ты кто такой, парень? Я тебя где-то видел.
– Это мой гость, – сказал я. – Кент, побудь с ребятами. Мы с мистером Донлоном пройдем на кухню.
– Вам известно, кто я?
– Мне на вас указали.
– И кто же?
– Джордж Пэдберри.
Его взгляд дрогнул, и он снова посмотрел на Ральфа Пэдберри.
– Вот на кого ты похож, – сообразил он. Я прошел через гостиную со словами:
– Пойдемте. Мы можем поговорить на кухне.
– А почему бы нам не остаться здесь? – предложил он. – Не хочу прерывать вашу беседу. Продолжайте разговаривать о том же, о чем говорили до моего прихода. Что вы обсуждали, Фасе?
– Донлон, вы что – ищете приключений? – спросил я. Он взглянул на меня с насмешкой, изображая недоумение. Эта массивная челюсть, заросшая щетиной, которую не мешало бы побрить, сразу бросалась в глаза, как бы отвлекая внимание от его пристального, сообразительного взгляда. Он походил на упрямого быка, но только отчасти. Детектив был далеко не глуп и ничего не стал бы делать без причины.
– А в чем дело, Тобин? – удивился он. – Это дружеский визит, кстати, и ваши новые приятели тоже здесь собрались. Я к тому, что старыми друзьями их вряд ли назовешь, так?
– Простите, – сказал я и, обойдя его, направился к двери в прихожую.
– Куда же вы? А как же ваши хозяйские обязанности?
– Я позвоню капитану Дрисколлу, – сказал я. – Может, он объяснит мне цель вашего визита.
– Хватит, Тобин, – произнес он тоном, в котором явственно послышались стальные нотки.
Я, повернувшись, посмотрел на него.
– Вы находитесь у меня в доме, Донлон, – ответил я. – В своем доме только я решаю, когда хватит, с кем кому говорить и когда и кто приходит и уходит. Это официальный визит?
– Я уже сказал, что нет.
– Если вы хотите поговорить со мной, – продолжал я, – то мы будем беседовать наедине. На кухне. Идете? Или предпочитаете покинуть мой дом?
Ему это не понравилось. Он явно хотел произвести впечатление, и не столько на меня, сколько на остальных собравшихся в гостиной совладельцев кафетерия, а этого не получилось. Здесь тон задавал я, и это его раздражало, как досаждают, например, слишком узкие ботинки.
Но он не дал молчанию стать тягостным. Пожав плечами, Донлон улыбнулся и, глядя мне прямо в глаза, ответил:
– Что ж, хорошо, рад буду пройти с вами на кухню, Тобин. С остальными я могу поговорить и в другое время.
– Совершенно верно. Пойдемте. – Я снова повернулся и, выйдя из гостиной, направился по коридору на кухню, слыша, как за спиной раздаются его шаги. В гостиной воцарилась гробовая тишина.
У двери на кухню я отошел в сторону и пропустил вперед Донлона, затем последовал за ним и плотно затворил за собой дверь. Эту дверь, пожалуй, закрывали во второй раз за последние пятнадцать лет.
– Присаживайтесь, если хотите, – предложил я. Но ему было не до этого. Он повернул ко мне лицо, теперь вновь холодное и словно окаменевшее.
– Куда вы суетесь, Тобин? Что общего между вами и этими сосунками?
– Это что, допрос? – осведомился я.
– Вы и так уже достаточно наломали дров, – предупредил он. – Не лучше ли держаться в стороне?
– Что за муха вас укусила? – спросил я. – Разве вы не знаете, что Дрисколл сегодня вызывал меня к себе?
Для него это была новость. Его глаза сузились, а опущенные руки сжались в кулаки.
– По какому поводу, Тобин?
– По поводу моего заявления. Оно ему не понравилось, и мне пришлось его изменить.
Он не знал, как меня понимать, и настороженно спросил:
– Как это – изменить? Пришлось пуститься в объяснения.
– Моя родственница Робин Кеннеди сообщила мне, что какой-то полицейский разговаривал с ее друзьями по поводу нарушений в “Частице Востока”. Они не знали точно, что от них требуется, чтобы исправить положение, и Робин попросила меня переговорить с этим парнем и выяснить, что же им надо сделать.
Настороженность исчезла с его лица, он с облегчением улыбнулся и сказал:
– Так вот в чем дело! Он ведь именно этого хотел, да?
– Во всяком случае, точно такое заявление я ему предоставил.
– И оно его обрадовало?
– Скорее удовлетворило.
– Прекрасно. – Его улыбка стала шире, и он, кивнув, одобрительно заметил:
– Вы очень разумно поступили, Тобин, очень разумно. Не стали без толку мутить воду.
– Я еще помню выучку, – сказал я.
Улыбка исчезла с его лица, сменившись хмурым выражением.
– Мне трудно понять вашу логику, Тобин, – сказал он. – Сначала вы очень благоразумно повели себя с Дрисколлом, а затем сморозили такую глупость.
– Какую?
– Да такую, что устраиваете у себя в гостиной это сборище. От них же только и жди неприятностей, Тобин. Тупицы. Недоросли. Богема недоделанная. Вы что – из них отряд бойскаутов хотите сколотить? Вы же знаете, что это за фрукты, сами небось на таких не раз когда-то обжигались.
Я знал, что он имеет в виду. Большой город, особенно такой, как Нью-Йорк, привлекает орды молодых людей, нигде не пустивших корней, покинувших дом в знак идиотского протеста против власти родителей – а скорее всего, как мне кажется, в силу протеста против необходимости думать о своем будущем, – и они, располагая избытком времени и не имея денег, изнывают от скуки и хватаются за все, что подвернется под руку. Будь то наркотики, секс, политические демонстрации или обыкновенная пьяная драка; многие из этих юнцов рано или поздно попадают в поле зрения полиции, а их отношения с копами как две капли воды похожи на отношение к дому и родителям. Полицейский наиболее прямо и непосредственно олицетворяет власть, ту самую, с которой эта молодежь уже находится в состоянии войны. Профессиональные уголовники доставляют полицейским при аресте меньше неприятностей, чем эти приверженцы культа бунтующей молодежи.
Но, если молодые люди, находившиеся в данный момент в моей гостиной, чем-то и напоминали подобный тип молодежи, если они и знались, а это несомненно, с некоторыми отщепенцами-бунтарями и даже если бы при попытке ареста повели себя как шпана, все же нельзя было закрывать глаза на то, что сами они отнюдь не были подонками. Вики Оппенгейм вполне бы, с небольшими изменениями в одежде и, возможно, с другим запасом слов, вписалась в чинный пикник любого благопристойного религиозного собрания. Эйб Селкин был слишком откровенен и достаточно умен, чтобы дать вовлечь себя в такую явную авантюру, как бунт против существующего порядка. Хал-мер Фасе, еще более целеустремленный, чем Эйб, жил своими интересами, в полной гармонии с самим собой и ни за что бы не позволил внешнему миру вторгаться к себе в душу. А Ральф Пэдберри – о нем и говорить нечего – никоим образом не подходил под определение “богемы недоделанной”, как выразился Донлон.
