Александр Аде - Прощальная весна
– Ну что ж, – обращаюсь я к собравшимся. – Теперь можно пообщаться на заданную тему.
– А я-то думал, вы будете допрашивать нас раздельно, – язвит Павлуша. – И с пристрастием.
Я по-доброму улыбаюсь:
– Ну какие в вашей милейшей семье могут быть друг от друга секреты! И не допрашивать я намерен, а всего лишь расспрашивать. И уж конечно не с пристрастием, а с неподдельным интересом.
Он только иронически хмыкает. А я обвожу взглядом присутствующих, при этом стараясь притушить свой пытливый, как у Великого Сыщика, взгляд и придать ему (взгляду) выражение счастливой детской наивности.
– Как я понимаю, господа, Ника росла у вас на глазах. Мне хотелось бы знать о ней как можно больше – все-таки вам она была не чужой, не так ли? С другой стороны, в отличие от Никиных родителей, которым любовь и горе застилают глаза, вы можете дать ее объективный портрет.
– И что от нас требуется? – вежливо интересуется Павлуша.
Он вольготно раскинулся в кресле, коренастый, плешивый, горбоносый, с глубоко посаженными птичьими глазами, закинув руки на спинку кресла и напоминая орелика на отдыхе.
– Просто говорите все, что вам известно. А я послушаю.
Тут в разговор встревает костлявая Софьюшка, единоутробная сестрица Павлуши. Ее иезуитский голосок источает змеиный яд.
– Согласитесь, ваше предложение несколько странно. Нам нужны хотя бы наводящие вопросы.
Выпрямившись на стуле, она глядит на меня, почти не мигая.
Зоя, жена Павлуши, в разговор не вступает, время от времени предлагает чаю, кофе, крохотную тартинку или ломтик рулета. Из всей нашей компании она одна упитанная и курносенькая. Славная бабешка, женственная, мягкая, домашняя, с пушистыми каштановыми волосами, чуточку вьющимися, как у Анны. Мне кажется, что она – сгусток обволакивающего нас розового света.
– Вот ты, – обращаюсь я к несовершеннолетней Машке и даже указываю на нее пальцем, – что можешь сказать о Нике?
– Да все, что хотите, – изрекает Машка. Она вволю натрескалась пепси, и у нее изо рта вместе со словами как будто вылетают пузыри. – Пожалуйста! Без проблем!
Она тоща, носата, круглоглаза, вертлява и, судя по поведению, отчаянно любопытна. Когда вырастет, станет, наверное, знаменитым исследователем-первооткрывателем. Или – что тоже не исключено – превратится в обычную скандальную бабу, которая вечно сует нос не в свои дела.
– Будь моя воля, тебя близко бы здесь не было, – раздраженно заявляет Софьюшка. – Взрослые разговаривают, а она лезет.
– Я здесь живу, – радостно огрызается Машка. – Это мой дом! А твой – в другом месте!
– Машуня! – укоризненно одергивает дочку Зоя.
– А чего она ко мне придирается! – заявляет Машка, оживленно зыркая по сторонам. – Взрослые! А я не взрослая, что ли? С таким характером, как у тебя, – обращается она к Софьюшке, – ты никогда замуж не выйдешь!
Мне, если честно, нынешняя охамевшая мелюзга совсем не нравится. Я в детстве таким не был. Но сейчас наглая раскованность Машки мне на руку.
– Мои уши в твоем распоряжении, Мария, – говорю ласково.
Машка встает с дивана и вытягивается перед нами, как солдатик, точно собирается декламировать стихи. И начинает:
– Ника была хорошей, но странной…
– А в чем ее странность проявлялась? – перебиваю я.
– Сейчас объясню, погодите. Я знаю ее давным-давно. Наверное, с трех лет. У нас разница четыре года. Точнее, четыре года и три, кажется, месяца. Когда я была совсем маленькой, она приходила и играла со мной. Я была для нее, как кукла…
– А потом ты подросла, – подсказываю я.
– Пожалуйста, не перебивайте… Да, я стала старше. Мне было десять, а ей – четырнадцать, мне одиннадцать, а ей – пятнадцать. Я это к тому, что мы с Никой стали как бы на равных. Мы разговаривали по душам… Вот.
– О чем, например?
– О разном. Всего не упомнишь.
– У нее был бой-френд. Парень лет двадцати. Наркоман. Она упоминала о нем?
– Никогда!
– А о человеке, который ее преследует?
Машка только отрицательно мотает головой, тараща на меня отчаянно-правдивые зенки.
– Она признавалась тебе, что нюхает героин? – спрашиваю я и чувствую на своей щеке осуждающий взгляд Зои.
Большие оттопыренные уши Машки вспыхивают, и она еще отчаяннее мотает головой из стороны в сторону.
– Так о чем же вы трепались?
– Да так… вообще… – произносит она упавшим голосом, глядя на меня почти с тоской, ее круглые глазенки как будто кричит: чего пристал, отвали!
– О мальчиках, а? Угадал?
– Нет… даже и не знаю…
– А где болтали-то? В ее квартире?
– Не, это она сюда приходила. Мы сидели в моей комнате.
– А я их кормила, – добавляет Зоя, улыбнувшись. – Если, конечно, была дома.
– А вы кем работаете, если не секрет? – интересуюсь у нее.
– Бухгалтером, – отвечает она охотно.
– Даже не спрашиваю, где. Ответ очевиден. Или я ошибаюсь?
Ее грудь колышет воркующий смех. Вот уж действительно Женщина с большой буквы. Я даже – немножечко, совсем чуточку – начинаю завидовать Павлуше.
– Вы абсолютно правы, – отвечает за жену Павлуша. – Зоя – экономист в нашей фирме. Дело в том, что «Болонский и партнеры» – не просто рядовая юридическая контора. Это форма существования большой семьи Болонских. Кто-то вошел в этот клан по праву рождения. Кто-то – женившись или выйдя замуж. Но фирма – это наша маленькая вселенная.
– А вы, – чуть не подвывая от галантности, задаю вопрос Софьюшке, – тоже трудитесь в «Болонском и партнерах»?
Она презрительно фыркает фирменным горбатым носом.
– Не всем так повезло с профессией. Я не юрист и не экономист, я всего лишь презренный лекарь. Терапевт очень широкого профиля. Часами торчу в районной поликлинике, а потом таскаюсь по квартирам. Причем, учтите, все это за сущие копейки. И еще. Мои пациенты, в основном, немощные старики, мнительные и упрямые, как малые дети. Так что стрессов мне хватает.
Слушаю Софьюшку, а сам думаю: «Несчастные старики. Упаси меня Бог попасть на прием к такой мегере!»
– Мы хотели устроить тебя в «Болонском», – примирительно говорит ей Павлуша. – Ты сама отказалась.
– С чего бы это, а? – зло смеется Софьюшка. – Да, секретарша получает у вас раза в три больше, чем я. Причем, между нами, не слишком надрываясь. Но я никогда – ни-ког-да! – не оставлю дело, которому служу! Впрочем, вам этого не понять, вы все меряете деньгами.
– Никины родители – тоже сотрудники вашей фирмы? – кидаю вопрос в пространство.
И пространство отвечает голосом Павлуши:
– Мать Ники – зам по общим вопросам.
– И в чем заключаются общие вопросы?
– Ну, это практически все, что не касается прямой деятельности фирмы, – отвечает Павлуша, плутовато поглядев на меня, и даже шевелит пальцами, как бы показывая, что занятие Никиной мамаши – нечто неопределенное.
– Ага. А Никин отец?
– Он личный водитель президента фирмы.
– То есть, вашего отца?
– Именно. Телохранителя у отца нет, зато шофер имеется. Как ни крути, а статус обязывает…
Он внезапно хохочет, уверенно расставив толстые ноги и совсем не по-дворянски разевая пасть. У пацана явно подскочило настроение. Теперь он – веселый орелик.
– Извини, – говорю я Машке. – Отвлекся. Мы остановились на том, что Ника не слишком с тобой секретничала. Скажи, она приходила конкретно к тебе или вообще в вашу семью?
– Конечно, ко мне. Сначала Ника звонила по мобильнику. А потом, если я была дома, приходила.
– А если тебя не было? – я наивно поднимаю брови.
– Даже младенцу ясно, – раздраженно вклинивается Павлуша, которого внезапно покинула вся его игривость, – что если Маши не было, то Ника не появлялась.
– Ага. Значит… – я задумываюсь, точно пытаясь нечто для себя уяснить, – здесь она никому не была нужна? Кроме Маши, разумеется.
– Это означает только одно, – Павлуша гневно повышает голос. – Что ей с Машей было комфортнее, чем с нами.
Вспыльчивый парнишка, до невозможности.
– Стало быть, вы, взрослые, ей не пренебрегали?
– Конечно, нет! – взвивается Павлуша.
– Значит, вы все-таки с ней общались?
– Мало, – угрюмо потупившись, буркает он. – Они (я имею в виду Нику и Машу) закрывались вдвоем и шушукались. Девчоночьи тайны. Мы в это не вмешивались.
– Так вы все-таки секретничали? – интересуюсь я у Машки, вернувшись к своему прежнему вопросу. – О чем?
– Да ни о чем! Вот честное-пречестное!.. – оскорбленно вопит Машка. И внезапно вытаращивается на меня, пораженная собственным открытием. – А ведь Ника классно умела слушать! Она была молчаливая-молчаливая, только улыбалась. А иногда смеялась, правда, редко… Теперь я поняла! Вот прямо сейчас. Это я болтала, а она слушала.
– А теперь очень важный вопрос, Мария. Серьезно подумай, прежде чем ответить. Скажи, Ника как-то изменилась перед своей смертью? Понимаешь, о чем я? Стала она веселее или печальнее? Может, ты видела ее плачущей?
