Александр Аде - Год сыча
Он не отвечает: то ли отрубился, то ли размышляет о вечном, сунув морду в нахлебавшуюся водой траву.
– Ну, отдыхай, я продолжу. Всерьез хотел ты девочку прикончить или только вздумал попугать, но видно достала тебя подруга крепко. Чем же она могла обидеть такого красавца? Первое: у вас раскосец на почве добывания денег. Но эта куколка мало похожа на подельника, не та закваска. Второе – личные отношения. Уже горячее. Предположим, что ты, юный партизан, скрываешься от карающих органов. Зарылся глубоко в землю. Все связи обрублены, дружки-приятели сидят, осталась одна родная душа. Ты вызываешь ее в тихое местечко и тут узнаешь, что у нее другой, и вообще в гробу она тебя видала. Есть, от чего потерять башку… Правильно мыслю?
Но и на этот вопрос он ответ давать не желает. А по лужам уже катятся шины ментовки на колесах, весело поигрывающей красными и синими огнями. Когда пацана под ливнем запихивают в железный кузовок, он косится на меня злобным глазом, молча обещая не позабыть. Девчонка стоит возле «уазика» и ревет не переставая. А отчего – счастлива, что осталась жива, или жалеет хахаля, который едва не отправил ее на тот свет? Поди разбери. Слезы, вода и косметика текут по ее широкой мордахе.
А ведь эта девчонка уже попадалась на моем пути. Мокрый, как цуцик, добегаю до припаркованного метрах в трехстах «жигуля» и залезаю внутрь. Сижу в своей железной раковине, как улитка на дне моря, глядя остекленевшими глазами на бушующий потоп городского масштаба, а сам безостановочно копаюсь в своих мозгах, пытаясь вспомнить…
Бог ты мой! Да ведь это она в венецианской таинственно-бесстрастной маске, стоя на аппетитных коленках, рыдала у ног красавчика-спонсора! Это она сидела перед дверью кудлатого следака!
Вот мы и встретились с нею вновь, чтобы сыграть свои роли в коротком спектакле на фоне природы и под аккомпанемент грозы. Ей досталась роль Карменситы, подонку с ножом – Хозе, а я, видать, представлял Благородного Рыцаря, защитника униженных и оскорбленных. Такой роли в «Кармен» нет, так что я, похоже, – из другой оперы.
Вот теперь я точно уверен: не зря судьба два раза столкнула меня с этой девахой. Повстречаемся и в третий.
* * *18 июня. Понедельник. Куда ни кинь, всюду клин. Скрипачка с родинкой на правой щеке, похоже, еще жива – во всяком случае, среди мертвяков пока не обнаружена. Но выйти на нее не удается никак, хоть тресни. И неведомый француз проносится где-то вроде летучего голландца. Да и существует ли он на самом деле? Не плод ли это воображения пышнотелой Кло? Не гоняюсь ли я за фантомом, тенью теней?
Надо бы позвонить Клыку, но как не хочется! Уж какой день оттягиваю. Сегодня, сцепив зубы, решаюсь. Заранее кривясь в предчувствии тягостного разговора, набираю номер.
– Да, – стальным прутом врезается в трубку рык бандита-бизнесмена.
– Это Королек.
– А, объявился. Я уже и забыл про тебя. Что нового?
– Пока ништяк. Ищем-с.
– Чего тогда беспокоишь?
– Спросить хочу. Как выяснилось, у Леты имелся приятель. Француз. Ты случаем о нем не слыхал?
– Француз? – В его голосе впервые звучит самое обычное человеческое изумление. – У моего заместителя кликуха такая. А по-настоящему Романом зовут.
– Погоди… – С величайшим усилием пытаюсь собрать разбежавшиеся мысли. – А в каких они, Лета и Француз, были отношениях?
– Не понял. Какие отношения? Они и знакомы не были.
– Нас никто не подслушает?
– Пусть попробует.
– Береженого Бог бережет. Если не против, встретимся на набережной. Посидим на скамеечке, потреплемся чуток. В пять вечера устроит?
– Без проблем…
Мое любимое место города. Громадным текучим зеркалом сияет пруд, беспорядочно громоздятся здания на другом берегу, выглядывая из-за густых темно-зеленых крон. Горделиво-смиренно высится беловатый храм, светясь золотом большого и малых куполов. Исходит от него такой неземной покой, что напрочь забываю о бренном мире и о своих проблемах, ничтожных перед лицом вечности.
Но надолго забыться мне не дают. Возле скамейки, на которой кукую в одиночестве, возникает Клык в сопровождении пережевывающего резинку охранника. Тотчас ощущаю всей покрывшейся мурашками кожей, что довольно свежо, и светлое солнце катится к закату. Клык, как и в первую нашу встречу, весь в черном. Тускло поблескивает кожа пиджака.
– О чем базарить будем, братан? – мрачно интересуется он, усаживаясь рядом со мной.
Его холуй остается стоять, сторожа хозяина.
– Базар у нас с тобой короткий. Но сначала пускай он… – киваю на охранника, не перестающего перемалывать жвачку, – отойдет на пару минут. Третий лишний.
Клык слегка кивает головой. Телохранитель, изобразив на морде нечто вроде презрения, удаляется шагов на десять, и там торчит уродливой статуей, таращась на покрытую мелкой рябью воду.
– Насколько мне известно, Француз – если, конечно, речь идет о нем, – был хахалем Виолетты, – говорю я в маленькое женское ухо Клыка.
Он молча глядит в пространство перед собой, и я замечаю, что профиль у него далеко не такой железный, как фас.
– Уверен? – спрашивает он.
– Если бы. Из всех людей, которых я опросил, только один слышал от самой Виолетты, что у нее – передаю дословно – есть очаровательный кавалер, француз. Никто другой ни о каком Летином французе – с маленькой или большой буквы – понятия не имеет.
– Так это проверить – раз плюнуть, – он даже как будто удивляется моей наивности. – Поговорю с ним и узнаю.
– А если соврет?
– Побоится.
– Пытать будешь?
– Зачем? Он и так у меня в кулаке.
– Но есть и такой вариант. Допустим, Виолетта жива, и действительно ее исчезновение связано с твоим Французом. Судя по записке, которую она оставила матери, речь идет не о простой интрижке. Тут совсем другое, нам неизвестное, о чем можно только гадать. Возможно, Француз прячет Лету. Как он поступит, если ты его припрешь? Во-первых, наплетет, что на него наклепали и с девушкой он не знаком. Во-вторых, немедленно постарается ее убрать. Нет человечка – нет проблемы. Так что вместо Виолетты получишь труп.
– Что предлагаешь, сыч?
– С Французом ты ведешь себя как всегда. А я слегка его попасу. Вдруг куда приведет. Мне нужно его досье.
– Завтра получишь. Курьерша принесет.
– А ей можно доверять?
– Можно. Катькой ее зовут, а наши Катушкой кличут. Шустрая больно.
– Давно у вас?
– С полгода примерно.
– Как бы то ни было, бумагу положи в конверт, а конверт заклей, чтобы заметно было, если кто вскроет.
– Ишь ты, как шпионы. Сделаю.
Он поднимается тяжело, как немолодой человек, хотя лет ему двадцать шесть, от силы двадцать семь. Лермонтовский возраст.
– Найдешь ее живой, бабок отвалю столько, сколько запросишь.
Удаляется сопровождаемый охранником. И тот, хотя и выше, и массивнее Клыка, кажется на его фоне жалким и второсортным.
Откидываюсь на спинку скамьи и смыкаю веки. Нет мира в моей душе. И в голове нет кристальной четкости мысли. Клык, Леточка, Француз (да тот ли?) и прочие исполнители этой еще не законченной человеческой комедии (или трагедии, поди разбери!) прыгают, скачут, куролесят сцене крохотного театра в бедном моем черепке.
* * *21 июня. Четверг. Около двух часов дня в мой офис с деловитым видом заскакивает… Карменсита! Теперь на ней кровавого колера футболочка – видать, девчонка большая любительница красного.
От изумления коченею и впадаю в столбняк. Похоже, и она ошарашена, но виду не подает. Метнув в меня исподлобья взгляд светло-серых, косовато поставленных глаз, сует в мою руку конверт, показывает, где расписаться в получении, и уматывает.
Вскрыв конверт, обнаруживаю фотографию и распечатанное с компьютера досье Француза, после чего понимаю, что Карменсита – это и есть курьерша Клыка. Вот мы и столкнулись в третий раз.
Изучаю посланные Клыком секретные материалы.
Со снимка глядит молодой огрузневший римский император, на худой конец, патриций, только веночка и белоснежной тоги не хватает для полноты картины. Текст досье скуповатый, но если разбавить его предположениями и маленько расцветить фантазией, вытанцовывается следующее.
В отличие от Клыка и прочей уголовной люмпен-пролетарской шпаны, Француз рос в образцово-показательной советской семье. Родители – мамочка-врач и партийный папаша, второй секретарь райкома, – души в сыночке не чаяли. И он как будто оправдывал самые смелые их мечты. Учился в двух школах: обычной и музыкальной, да еще занимался в секции каратэ. И везде ведь шустрик преуспевал. Одну школу закончил с серебряной медалью, другую – на «отлично», и в спорте прочили ему звездное будущее. Папаша хотел запустить сыночка по комсомольской линии, но того, видать, к общественной деятельности не тянуло. Выбрал парень философский факультет университета, чем предков огорчил, но не очень: главное, решили они, – верхнее образование, номенклатурную карьеру можно сделать с любой корочкой.
