Станислас-Андре Стееман - Из дома никому не выходить
Не успел он постучать у кухонной двери, как дверь открылась, и в проеме показалась бледная, нечесаная, безрадостная Кроппинс. Майк Эммотт, большой любитель сравнительных наблюдений, не раз задавался вопросом, в чем она спит: в пижаме или в ночной рубашке. На этот раз она, похоже, была совершенно голой под цветастым халатиком.
— Храни Господь славный Альбион и милых его дочерей! — весело сказал Майк Эммотт. (Как правило, это невинное приветствие вызывало улыбку даже у самых угрюмых его собеседниц.) — Куда мне сегодня вас поцеловать?
Кроппинс вслух и кратко указала ему местечко. Майк просто ушам своим не поверил. К несчастью, эта юная особа, как ему следовало убедиться по ее насупленному лицу, сегодня была явно не в духе. Майк Эммотт, огорченный и пристыженный, принялся выгружать бутылки с пастеризованным молоком.
— Я и забыл! Кажется, у старушки гости.
— Тоже мне гости! — презрительно бросила Кроппинс. — Шесть обжор, в том числе, ее полюбовник, и еще одна шлюшка на всех.
На этот раз Майк Эммотт не удивился: он давно привык к свободе выражений, которую позволяла себе Кроппинс. Не зря же Кроппинс, как, впрочем, и он сам, родилась в Ист Индия Доке[6]. И, в конце концов, Кроппинс, если ее не злить, совсем даже неплохая девчонка…
Майк Эммой ощупал карманы.
— Я только что встретил одного типа, он дал мне вот это для них…
— В самом деле? — усмехнулась Кроппинс. — Вы теперь еще и почтальоном заделались? — Схватив письмо, она принялась с озадаченным видом крутить конверт в руках. — Да здесь же ничего не написано!
— Главное, чтобы что-то было написано внутри, — наставительно произнес Майк Эммотт.
— Интересно, что, — сказала Кроппинс, направляясь прямиком к стоявшему на огне и окутанному паром чайнику.
Она не услышала, как отворилась дверь.
— Позвольте, детка? — сказал Баггси Вейс, сцапав конверт большим и указательным пальцами.
Наверное, он подслушивал в коридоре, решил Майк Эммотт. Не повезло. Судя по тому, что в руке этот тип держал пустую чашку, он пришел ее наполнить.
— Нет, ну, знаете ли! — Кроппинс начала злиться.
Кроппинс умеет за себя постоять, невольно про себя одобрил «неплохую девчонку» Майк Эммотт. Если этот громила произнесет еще хоть одно словечко, она взорвется. Сразу видно, дитя Ист Индия Дока!
Майк Эммотт, зажав между пальцами обеих рук горлышки пустых бутылок, уже пятился к выходу, когда грубый голос его остановил:
— Погоди-ка, парень! Кто тебе это дал?
Майк Эммотт поставил бутылки на пол. Нечего понапрасну перенапрягаться, у него и так достаточно утомительная работа.
— Один тип, которого я встретил на полпути сюда, — неохотно признался молочник. — Он торопился на поезд и боялся опоздать, не то сам бы явился.
— Угу, — сказал Баггси Вейс. — Что за тип?
Извлеченное из конверта письмо подрагивало в его толстых пальцах, словно траурное извещение.
— Ну… вроде вас и меня, — сказал Майк Эммотт.
— Ты и я — не одно и то же.
«И хорошо!» — подумал Майк.
— Я хотел сказать, обычный человек…
— Высокий?
— Не слишком.
— Коротышка?
— Средний.
— Толстый?
— Ммм…
— Тощий?
— Что-то среднее.
Баггси Вейс, машинально схватив со стола мускатный орех, раздавил его между пальцами.
— В чем он был? В подштанниках?
— Ну, прямо! В пальто. Как вы… как все люди.
— Шарфа не было?
— Был, вязаный.
— Какого цвета?
— Нейтрального.
— Опиши мне его шляпу. Поля широкие, узкие?
— Что-то вроде тирольской, с опущенными полями.
— Этот тип был в очках?
— Да, в солнечных.
— В сол-неч-ных?
— Ну, в темных!
— Где ты его встретил? В одной, в двух милях отсюда?
— Вон там, милях в полутора.
— И он тебе дал?
— На… на кружку пива.
Баггси Вейс так и не поднял глаз от письма, которое перечитывал уже в третий раз. И только раздавил еще один орех, точно так же, как первый, сжав его между пальцами.
— Right oh! — безразличным тоном сказал он. — Вали отсюда. И чтобы я тебя здесь больше не видел, не то заставлю проглотить твою конягу!
— Вот тут вам пришлось бы потрудиться! — сказал Майк Эммотт. — Эта скотина — ирландец!
Через две минуты Баггси Вейс ураганом влетел в комнату Люка Адама.
Люк еще лежал в постели и курил первую утреннюю сигарету, а Иви Шварц, в черных нейлоновых трусиках и лифчике, натягивала чулки перед зеркальным шкафом.
— Люк, прочти-ка вот это! — сказал Баггси Вейс. — Только что принес молочник. А ему дал кто-то неизвестно кто.
Письмо, не больше десяти строчек, было написано на линованной бумаге красными чернилами, и автор явно не старался изменить почерк.
«Фрогги Лазарь продал вас перед тем, как сыграть в ящик. Скотланд-Ярд знает, кто вы и где прячетесь.
Оставайтесь на месте. Полицейские ничего вам не сделают до тех пор, пока девочка будет у вас и пока вы будете хорошо с ней обращаться. Они рассчитывают на человека со стороны, который уберет вас поодиночке.
Папаша решил раскошелиться. Держитесь.
Я беру на себя получение ваших денег. Делим пополам.
Когда надо будет, дам о себе знать.
Неизвестный.»— Damn't! — выругалась Иви. У нее лопнула подвязка.
VI
Выметайтесь!
Метлой поработали быстро и решительно.
И часа не прошло с тех пор, как Майк Эммотт принес письмо от неизвестного, а Джой Адонис уже заявился в кухню с кофейником в руке и выплеснул его содержимое в раковину со словами:
— Мерзость, прямо с души воротит! Сварите другой.
У Кроппинс и миссис Банистер просто дыхание перехватило.
— У вас, наверное, не оттого с души воротит, — лукаво предположила опомнившаяся первой Кроппинс. — Учитывая то, как вы вчера надрались, вам, должно быть, уже не отличить кофе от касторки…
— Возможно, — согласился Джой Адонис, — но служанку от грязнухи я пока что еще отличаю.
— Эй, Смит! Это вы мне говорите? — с угрозой в голосе переспросила Кроппинс.
— Или, может, ко мне обращаетесь? — подхватила миссис Банистер.
— Я имею в виду вас обеих, — уточнил Джой Адонис. — Меня от вас тошнит одинаково — что от одной, что от другой.
Пятью минутами позже профессор Шварц, в свою очередь, толкнул кухонную дверь, перед тем вежливо постучавшись. Он медленно вышагивал, непрестанно принюхиваясь к чашке из фарфора Челси.
— Прошу вас принять мои извинения, — любезно произнес он. — Должно быть, в самом начале произошла ошибка. Я выразил желание выпить цейлонского чаю, а не чаю из Тринкомали.
— Что-о-о?! — взревела миссис Банистер.
— Тринкомальский чай, хотя этот порт с населением примерно в десять тысяч душ и расположен неподалеку от Цейлона, отдает иссопом, или hyssopus, — с готовностью объяснил профессор, выливая в раковину содержимое чашки, принесенной в качестве вещественного доказательства. Покончив с этим, он нечаянно выронил чашку и блюдце. — Grosser Gott, мне очень жаль! И пожалуйста, я хотел бы цейлонский чай, а не бурду.
Оскорбленная миссис Банистер схватилась за скалку, но оказалась недостаточно проворной. Профессор уже величественно поднимался по лестнице.
Только приятная внешность, а главное — то обстоятельство, что он явился с пустыми руками и ничего не пытался вылить в раковину, спасли Питера Панто от побоев. Если бы не это, он получил бы свое, не успев и рта раскрыть.
— Ну? — злобно спросила миссис Банистер, поскольку Питер Панто, застыв посреди кухни, принялся исподлобья ее разглядывать.
Питер Панто узкой кистью пригладил волосы и потрогал уши, заодно убрав со лба единственную складку. С детства привыкши к свежему хлебу, ангельским голоском объяснил Питер Панто, черствого он не переносит. И мизинчик ему подсказывает, что где-то тут спрятан сегодняшний хлеб…
Кроппинс била копытом, словно молодая кобылка на старте.
— А вот это? — спросила она, обхватив голову Питера Панто и присосавшись к его губам. — Это ты потерпишь?
Хуже этого она ничего не могла придумать. Смертельно побелев, Питер Панто отпихнул ее так, что она плюхнулась задом в ведро с углем.
В полдень Кроппинс и миссис Банистер, которых к тому времени Чарли Росс успел обозвать глухими тетерями, а Баггси Вейс — бесноватыми, торжественно сдали передники. «Передники сомнительной чистоты», — констатировал Чарли Росс.
В половине первого, поддерживая друг друга, они безвозвратно скрылись в окутавшем Грин Хиллз тумане…
Миссис Пламкетт, потрясенная до глубины души, глядела им вслед из окна столовой.
Где и когда она теперь найдет вторую Кроппинс и вторую миссис Банистер? Уж точно не в Селькирке! Селькиркские девушки идут на фабрики. Платят там больше, а работать приходится меньше. Эти фабрики размножаются быстрее кроликов, и вот-вот из-за них придется похоронить надежду на пристойный образ жизни.
