Александр Горохов - Наказание
Борис отвернулся и сказал хмуро.
— Об этом все знали… Но теперь его нет.
— Значит, ей со мной и вовсе нечего мучиться! — игриво воскликнул Аркадий и даже ожил, проснулся от такого умозаключения. — Давай сменим тему. Какие у тебя вообще планы на лето, кроме нашей кровавой мести врагам?
— Да никаких. Надо работенку на лето подыскать. Поизносился я, в старое шмотье не влажу, да и из моды вышло. Это тебе все равно, в каком тряпье щеголять, а я хочу выглядеть прилично. К тому же, содержание тупой прислуги, друг Аркадий, требует изрядных средств! Даром что имеет тощий вид, а с утра желает кушать мясо! Но на нее, понятно, наплевать, обойдется и овсянкой!
— Мы этого как-то не учли, — озадаченно высказался Аркадий, и в этот момент в комнату вошла Инна. Оба примолкли не только из конспиративных соображений, но и при виде ее изящной фигурки, застывшей в позе официантки.
В руках она элегантно держала поднос, а на подносе стояли: вычищенный кофейник, две чашки, сахарница и… туфли Аркадия, надраенные до зеркального блеска.
Борис тихо зарычал. Глаза у него полезли на лоб и, не вставая с кресла, он так сильно ударил ногой по подносу, что тот взлетел вверх, ударился о потолок и все принесенное посыпалось вниз, на головы присутствующих.
Затем он вскочил, совершенно теряя рассудок, схватил девчонку за волосы, опрокинул ее на диван и подвернувшейся под руку медной индийской вазой собирался оглоушить оскорбительницу.
Аркадий остановил его негромким голосом:
— Боря. Это не та методика. Это не по правилам…
Холодный голос друга, как всегда, дал мгновенный результат.
Борис ослаб, выругался, опустил вазу на место, откинул Инну и рухнул в кресло.
— Черт бы меня побрал, — сказан он, обессилев. — Всю ночь сегодня клялся, что больше никогда ее пальцем не трону, — никаких мер физического воздействия, как в лагере! Только психологический пресс! Только логикой превратить ее в животное! Но эта зараза меня до сумасшедшего дома доведет, прежде чем сама коровой замычит. Не выйдет, голубушка! Ты у меня еще станешь тварью бессловесной и собственное дерьмо жрать будешь, стоя на четвереньках. Все прибери и кофе по новой!
Она быстро и молча собрала разбросанные приборы.
Аркадий натянул на ноги туфли, и, едва Инна вышла на кухню, сказал одобрительно:
— Твой план психологического уничтожения, в принципе, неплох. Однако, его осуществление требует другой методологии. Я подумаю над этим на досуге. Мамочка должна получить свою дочурку полной идиоткой. Я правильно понял твой замысел, Боря?
— Абсолютно! Я желаю, чтоб она потеряла саму сущность «гомо сапиенс»! Чтоб хрюкала как свинья и под себя мочилась! Знаешь, как я себя утром закодировал? Смотрю на нес и заставляю себя вспомнить Ричарда! А не получается, перед глазами — одни лагеря, самые омерзительные моменты. И потому уже несколько часов меня просто рвет, когда она в комнате появляется.
— Тонкая работа. Но только без побоев, это прекрати. У тебя, действительно, нервы расшатались. Что нам надо сделать сегодня?
— Сейчас я закончу инструкцию по обработке Яна Петровича, в пять часов у нас с ним встреча. Я уже позвонил и договорился.
— Хорошо. Тогда я пойду в гараж. Что-то моя машина дурит в последнее время. Буду тебя ждать.
То ли Инна услышала его из кухни, то ли возвращалась в комнату по другим делам, но она остановила Аркадия в дверях и сказала неуверенно:
— Не уходите. Кофе сейчас будет готов.
— Молчать! — крикнул Борис. — Не лезь в дела мужчин! Молчи! Всегда молчи, как рыба! О, Господи, вот она, идея! Я навсегда запрещаю тебе разговаривать! Молчать до особого разрешения.
Она кивнула. Борис удовлетворенно улыбнулся, оглядел ее и снова скривился брезгливо.
— Твоя производственная одежда меня не устраивает!
Он упруго вскочил с кресла, выбежал в коридор, покопался там и через мгновение вернулся, держа в руках грубый мешок из-под сахара. На коричневой ворсистой мешковине стоял черный штамп какой-то неведомой фирмы.
— Снимай свои нахальные джинсы и майку, в которых полуголой выглядишь, и вот тебе мешок, чтоб задницей передо мной и гостями не виляла. Проделаешь в нем дырки для головы и рук, и таскай. При мне из него не вылезать!
Она вяла мешок и снова молча кивнула, подчеркнуто демонстрируя послушание.
— Мой кофе не забудь, — бросил он через плечо и подсел к пишущей машинке.
Быстро и грамотно допечатал лист, вложил его в плотный конверт, но заклеивать не стал.
Через минуту Инна принесла кофе на том же подносе. На ней, как и было приказано, был надет мешок, с дырками для головы и ног. Талию она перепоясала толстой веревкой и, надо сказать новый наряд сидел на ней довольно ловко и был не лишен пикантности. Когда она наклонилась, чтобы поставить поднос на журнальный столик, из-под короткого мешка мелькнули белые трусики.
Борис отхлебнул кофе, рассеяно глянул на свою горничную и застонал.
— Еще похабнее выглядишь! Влазь обратно в свои портки!
Она отрицательно замотала головой.
— Ну, как хочешь. Буду я еще бабьими туалетами заниматься.
Он махнул рукой, выпроваживая ее из комнаты, быстро выпил кофе, переоделся и вышел из квартиры, не отдав никаких распоряжений.
Инна тут же взяла телефонную трубку.
Обхватив голову руками и слегка раскачиваясь из стороны в сторону, Клара Яковлевна сидела в пустой аудитории напротив Яна Петровича и постанывала.
— Я — подлая мать, подлый человек… Не сумела остановить собственной дочери. Она презирает меня… Ян Петрович, она… она, как мазохистка, рада была уйти из родного дома! Убежала, ликуя!
Она якобы расплачивается за мои грехи, но это только повод, дело совсем в другом. Инна ненавидит меня, ненавидит моего друга.
Ян Петрович безвольно улыбнулся.
— Наверное, вы чрезмерно сгущаете краски. Конечно, в душе девочка вряд ли счастлива, что вы опять выходите замуж, но чужая душа, даже юная — потемки.
— А как у вас дела? — с полным равнодушием в душе спросила Клара Яковлевна, ей просто хотелось убедиться, что у кого-то дела еще хуже, чем у нее.
Ян Петрович обнадежил ее.
— У меня еще хуже… А может, лучше… Ожидания окончились. И пытка страхом тоже прекратилась. Почти прекратилась. Сегодня в пять часов, — он жалко улыбнулся, — в пять часов мне зачитывают приговор.
— Самое страшное, — Клара Яковлевна уже не слушала собеседника, — что она, Инна, разговаривала со мной по телефону веселым, бодрым голосом!.. Быть может, они колют или опаивают ее наркотиками?
— Нет, — качнул головой Ян Петрович, — это уже криминал. Не думаю, чтоб после краткой передышки кому-то вновь захотелось вернуться в заключение. Нет.
— Все может быть! — решительно выдохнула Клара Яковлевна. — Я все же схожу в милицию. Хотя бы ради консультации.
— Я бы не рекомендовал. — с особой твердостью сказал Ян Петрович, снял очки, протер их платком и изложил свою мысль. — Я бы не рекомендовал потому, что ваша Инна ушла к ним совершенно добровольно, а судя по тону ее разговора, по тому как вы его определили, она вполне довольна своим существованием… Так что никакого состава преступления пока нет.
— Но есть же общественное мнение, есть влияние и голос общественности!
— Это было при советской власти — голос и влияние общественности. Теперь на такие высокие категории все попросту плюют. Выгляните в окошко, Клара Яковлевна. Россия заканчивает двадцатый век без советской власти.
— Черт бы побрал тех людей, которые отняли детей у родителей! Черт бы побрал все эти перестройки и подлые перемены! — с чувством сказала Клара Яковлевна, а Ян Петрович лишь улыбнулся, но возражать не стал.
И вообще он сегодня был спокоен. Как подсудимый, который знает, что наказание он получит суровое, очень суровое, и незначительные отклонения в в смысле послабления или наоборот, в ту или иную сторону, не имеют решающего значения. Двадцать пять лет сидеть за решеткой или пожизненно — почти одно и тоже, если рассчитывать только на юбилейную амнистию или смену свирепого президента на доброго.
Во дворе, у длинной шеренги ржавых и свежепокрашенных гаражей, Борис доливал бензин в бак мотоцикла, а Аркадий тряпочкой наводил блеск на хромированные части своей машины.
Чуть в стороне от них безнадежно копалась в моторе белой как горный снег «ауди» очень сердитая женщина средних лет. Она ревниво поглядывала на парней и не просила помощи только потому, что видела: свой гараж они уже закрыли и вот-вот уедут.
— Ты, Аркашка, как хочешь, можешь хоть лапу сосать, а я решил, что на днях подыщу себе какую-нибудь ломовую работу, но чтоб платили по-королевски! И костюма у меня нет, и кроссовки хорошие хочу, да и рабыню свою кормить надо, чтоб трудовой формы не теряла. И вообще, без денег я не ощущаю выразительности жизни.
