Райнов Богомил - Инспектор Антонов рассказывает
— Это я знаю, — улыбается Филипп. — Вообще вы извините меня за мои откровения, но, сами понимаете, у каждого есть своя скрытая рана.
— Да, это так, — отвечаю. — Важно, чтобы она не кровоточила. И тогда о ней забываешь. Если она, конечно, не смертельная.
— Ну, до этого еще не дошло. Держусь как-то на поверхности. Вообще я привык смотреть на жизнь спокойно.
— Вы и выглядите спокойным человеком. Даже сейчас, говоря о своих болячках, ни разу не повысили голос. А как получилось, что вы, такой уравновешенный, затеяли в тот вечер скандал?
— Ну, знаете, и самый уравновешенный иногда может выйти из себя.
— Из-за ревности или?..
— Какая тут ревность!
— По крайней мере, так вы написали в своих показаниях.
— О чем еще можно сказать на половинке страницы? И какая польза говорить после того, как тебя уже забрали?
— Говорить правду полезно во всех случаях.
— Согласен. У меня и нет намерения скрывать ее. Но правда, истина — это нечто довольно сложное, а чем сложнее ты объясняешься, тем меньше тебе верят, поэтому в некоторых случаях лучше всего пустить в ход обычные мотивы, чтобы все остались довольны.
— А каков был истинный ваш мотив?
— Чтобы вы его поняли, нужно начать почти с самого начала.
— Начинайте, если хотите, с самого начала, и вообще говорите свободно. Я лично временем располагаю.
— Начать надо с того, что я не вращаюсь в среде художников отчасти потому, что как художник не признан. И несмотря на то что мне уже стукнуло тридцать, я легче нахожу общий язык с молодежью, чем со сверстниками. И вот постепенно в «Берлине», куда я захаживал пить кофе, вокруг меня стала собираться молодежь. Вы, может быть, судите по тому, что слышите, будто я думаю только о себе самом. В конце концов все мы более или менее эгоисты, но я, кроме того, испытываю какую-то нелепую необходимость заботиться о других, это создает у меня ощущение, что я кому-то нужен, что я, значит, сильный. Так и тут. Двое-трое молодых людей меня заинтересовали, потому что, едва мы заговорили как-то о душевных ранах, выяснилось, что у каждого из них была своя: один провалился на экзаменах, другой отчаялся при первой же неудаче, третий вообще отбился от рук.
Спас был озлоблен на весь свет, Моньо имел все шансы стать алкоголиком еще до того, как закончит университет, если вообще его закончит. Магда и Дора, когда я впервые их увидел, уже опустились до уровня… уличных женщин. Вот я и старался помочь всем этим людям выпутаться из затягивающей их паутины. Конечно, не проповедями и назиданиями: молодежь этого не любит, я просто старался показать им, что, кроме мерзости и отчаяния, в жизни есть и другие вещи. И, не приписывая себе особых заслуг, могу сказать, что добился определенных результатов. Эти дикари и дикарки стали одеваться и вести себя прилично, даже говорить более или менее прилично. Дора и Магда поставили крест на своем прошлом. Спас серьезно взялся за учебу. Известный прогресс наблюдается даже у Моньо, хотя с ним труднее всего: у парня нет ни капельки воли…
Я слушаю терпеливо. Такая уж моя профессия. Мы должны владеть умением слушать, потому что есть люди достаточно «обстоятельные» и они привыкли говорить только «обстоятельно», словно читают доклад. Если начать их перебивать, мысли у них путаются и они перестают говорить связно.
Я слушаю и смотрю в окно на вишни, усыпанные цветами, на чистое синее небо, уже чуть потемневшее на востоке, так как солнце только что скрылось в противоположном направлении.
— Надо признаться, хотя это вряд ли вас интересует, — продолжает Филипп, — что с Дорой меня связывала довольно глубокая дружба, которая могла бы сохраниться и дальше, если бы Дора не рассчитывала на брак. А мой альтруизм тоже имеет границы, и в настоящее время я не имею ни малейшего намерения связывать свою жизнь с чьей бы то ни было, пока сам еще не так твердо стою на ногах. Дора с намерением мне досадить нацелилась на моего брата, и я действительно почувствовал себя уязвленным, но потом сказал себе: «Это самый лучший выход из положения: она устроила свою жизнь, ты остался свободен. Что может быть лучше такого решения вопроса?» Что касается Магды, то с ней у меня никогда не было ничего серьезного, она не подходит мне, но я болел за нее душой и думал, что если она когда-нибудь окажется вне нашей компании, а это так или иначе должно произойти, то она, без сомнения, снова окунется в прежнюю жизнь, потому что инертна и не очень умна. И вот как раз в это время появился Асенов. У эмигрантов подобного рода, знаете, тоска по родине часто выражается в том, что они цепляются за какую-нибудь юбку, и Асенов влюбился в Магду. Тогда я сказал себе: «Это самое удачное решение». Потому что только такой человек, как Асенов, не знающий ее прошлого, может рискнуть на ней жениться, и я предупредил ее, чтобы держала марку и не вызывала у него никаких подозрений. Все шло в общем благополучно, пока я однажды из случайного разговора с Асеновым не понял, что кто-то его подробнейшим образом проинформировал и он полностью отказался от мысли о женитьбе, а если и продолжает связь с Магдой, то смотрит на это как на обычное развлечение.
Я вынимаю очередную сигарету и от скуки закуриваю. Филипп тоже закуривает, чуть задумавшись, словно вспоминая, на чем остановился, и продолжает снова:
— Я тут разболтался немного, но это было необходимо: теперь вы лучше поймете причины того инцидента в «Балкане». Магда по своей инертности собиралась продолжать отношения с Асеновым — брак браком, а подарки подарками, она не понимала, что тем самым окончательно роняет себя в его глазах. Тогда я категорически запретил ей встречаться с Асеновым. Если он серьезно ею увлечен, это могло бы заставить его вернуться к мысли о браке. А если он не передумает, зачем тогда женщине терпеть унижение и возвращаться к порочным привычкам?
Филипп смотрит на меня, ожидая ответа, и я вынужден промямлить:
— Вполне логично.
— Да, но некоторые женщины, как вы знаете, не в ладу с логикой. И в тот вечер я случайно узнал, что Магда, несмотря на мой категорический запрет, снова встречается с Асеновым. Я отправился в «Балкан» без. всякого намерения устраивать сцены, а только для того, чтобы увести оттуда Магду, но Асенов полез на рожон: «Это моя дама, отойдите от моего столика!» — и так далее, и Магда, вместо того чтобы встать и уйти, проявила нерешительность. Асенов позвал официанта, а я, должен вам сказать, не люблю, когда официанты хватают меня за плечо, и, в общем, произошел скандал…
— Сейчас дело становится яснее, — киваю. — А каким образом вы узнали, что Магда встречается с Асеновым?
Филипп чуть-чуть улыбается.
— Имел основания подозревать. А потому я решил свои подозрения проверить: телефонный звонок Асенову и…
— Значит, вы звонили по телефону Асенову?
— Я? Да.
— Вы производите впечатление умного и наблюдательного человека, товарищ Манев, — говорю, помолчав. — Что вы думаете об Асенове, о его знакомствах? И считаете ли вы, что кто- нибудь мог посягнуть на его жизнь?
— Неужели вы допускаете, что это было убийство? — спрашивает Филипп озадаченно.
— Во время следствия допускается все, что физически осуществимо как действие. Конечно, в данном случае я не могу и не хочу утверждать что-либо…
— Что касается Асенова, то мне кажется, что у него не было личных знакомств в Софии, кроме, конечно, деловых. Я его ни разу не встречал в кафе и ресторанах с незнакомыми людьми. Так что если речь идет об убийстве, то для меня это совершенная загадка.
— А что вы думаете о хозяйке Асенова?
— Я ее не знаю. Слышал только о ней от Магды.
— А что вы слышали?
— Ну, обычная женская болтовня: Магда считает, что у Асенова было что-то с хозяйкой, что хозяйка ревнует ее к Асенову, и подобные глупости.
— А Личев, бывший муж хозяйки?
— О таком я вообще никогда не слышал. — Он замолкает, но тут же добавляет: — Впрочем… — И снова замолкает.
— Ну-ну, говорите!
— Я вспомнил кое-что, но, понимаете, не могу ничего утверждать… и… сами понимаете, бросать такие обвинения…
— Говорите, не стесняйтесь. Обвинения будем держать в резерве.
— Как-то Магда рассказала мне, что хозяйка и ее муж вымогали у Асенова доллары… заставляли его платить им долларами или что-то в этом роде, но я, конечно, ничего не могу утверждать.
— Понятно. Будет принято к сведению.
Потом я встаю и добавляю:
— У меня машина. Если вам нужно в город…
— Спасибо, — улыбается Филипп. — Но мне надо думать и о возвращении. Предпочитаю свою таратайку.
— Ладно. Благодарю вас за сведения. Ничего, ничего, не провожайте.
И, дружески помахав рукой, я выхожу в синеватые сумерки наступившего вечера.
Экскурсии на природу, разговоры с любезными собеседниками, обсуждение проблем искусства — все это прекрасно. Плохо только, что мы топчемся на месте. Точно так же, как и в личных делах. Замечу попутно, что преданному вам Петру Антонову надлежало стать главой семьи. Скромный обед должен был состояться под Новый год: новый день, новое счастье. Только счастье не явилось на назначенную встречу. Вместо него явилось очередное происшествие.
