Тимоти Уилльямз - Черный август
– Не из-за своих ли религиозных убеждений?
– Религиозных убеждений?
– Кажется, она была из свидетелей Иеговы?
– Свидетелей Иеговы, комиссар? – Опровергающий жест рукой с длинными белыми пальцами. – Такая же добрая католичка, как мы с вами.
Тротти кивнул, хотя в церкви он не был с тех пор, как венчались Пьоппи и Нандо.
(С тех пор, кстати, он больше не видел и Аньезе. Аньезе, жена Тротти, во время венчания сидела рядом, но не успела закончиться основная часть церемонии, как она исчезла в компании какой-то молодой американки).
– Синьорина Беллони была привлекательной женщиной, – сказал Тротти. – И у нее не могло быть недостатка в мужчинах, которые хотели бы связать с ней свою судьбу.
– Розанна была очаровательной, очаровательной женщиной.
Тротти деликатно откашлялся:
– Я рискую показаться бесцеремонным, но…
Синьора Изелла перевела свой водянистый взгляд на лицо Тротти.
– Комиссар, вы полицейский. И, полагаю, должны выполнять свой долг…
Улыбка осветила лицо Тротти.
– Розанна была моложе меня года на два. Мы оба росли в годы фашизма, хотя встретились лишь недавно. Не хочется об этом думать, но вполне можно представить ее в те дни в форме «молодой итальянки». Ведь был же я молодым «баллилой».
Старая женщина заметно содрогнулась:
– О том времени я стараюсь не вспоминать. Для моего дорогого мужа то были несчастные, очень несчастные годы.
Молчание.
– Действительно, годы были плохие. Но я, как и Розанна, был тогда молод. И нам не с чем было сравнивать.
– Мой дорогой муж во время войны знал Муссолини. Врун, болтун и выскочка из Эмилии. И трус к тому же.
Боатти сидел в желтоватом круге света, падавшем на него от настольной лампы. Тротти не мог отделаться от впечатления, что, загородив нижнюю часть своего лица рукой, он улыбается.
– Синьора, вспомнить о фашизме меня заставили слова Розанны, которая как-то сказала мне, что в те два десятилетия – в те два несчастных десятилетия – люди хотя бы во что-то верили. Сегодня люди не признают вообще никаких ценностей.
– Розанна была прекрасным человеком. Но иногда чересчур наивным.
– Я слыхал… – Тротти замялся, – я слыхал, что она как-то чуть было не вышла замуж.
– Ничего подобного. – Синьора Изелла скрестила руки на груди.
Вновь неловкое молчание.
– Разумеется, у нее был мужчина.
– Мужчина, синьора?
– Я могу вам об этом рассказать, комиссар. Теперь, когда ее больше нет, едва ли я кому-нибудь сделаю больно, если сообщу вам, что у нее был мужчина.
– Любовник?
– Я этого не говорила.
– Друг?
– Толстенький коротышка, южанин.
– Как его звали, синьора?
– Не сицилиец – у сицилийцев перемешана норманнская и арабская кровь. Это красивая порода людей. Даже крестьяне.
– Кто был этот человек?
– Коротышка из Салерно. – Старая дама неодобрительно поджала губы. – Мне он сразу не понравился. Лизоблюд – вы, наверное, с такими сталкивались. Из тех, кто распахивает перед тобой двери, расшаркивается, целует ручку и вместо совершенных глаголов использует несовершенные. Но нос держит по ветру, так и норовит разнюхать, чего ты стоишь и что с тебя можно поиметь.
– Вы с ним встречались?
– Пару раз, когда Розанна жила на улице Мантуи. Она представила его как учителя из своей школы. А рассказала о нем гораздо позже. Мне было странно увидеть в ее доме мужчину, и, разумеется, я сразу же кое-что заподозрила.
– Кое-что заподозрили?
– Он явно был ей не пара.
– И что же вы заподозрили?
– Семейство Беллони не из бедных.
– А кто этот человек? Где он живет?
– Он, верно, надеялся с помощью Розанны прибрать к рукам все состояние семейства. А когда у него это не выгорело, он переключился на ее сестру. – Синьора Изелла слегка содрогнулась. – Как сутенер, паразитирующий на женщине из-за денег.
– Как его зовут?
– Вроде отца Розанны, точнее, ее отчима. Тот тоже был южанином и женился на богатой женщине, чтобы прибрать к рукам ее денежки.
– Кто был любовником Розанны?
– Я никогда не говорила, что Розанна и этот тип были любовниками.
– Кто он?
– По-моему, он ушел с работы вскоре после того, как Марию-Кристину поместили в приют. Уехал куда-то в Лигурию – то ли в Вентимилью, то ли в Империю, а может быть, и в Сан-Ремо. Уехал с сыном.
– Его имя, синьора?
– И вы думаете, что через столько лет я смогу его вспомнить? Имя ничтожного коротышки из Салерно? – Она усмехнулась, поглядев на Боатти, и отхлебнула чаю.
Ее редкие седые волосы были слегка подсинены.
Борис Годунов– Ответил женский голос, комиссар.
– Это была домработница. Она приходит два раза в неделю.
Одна рука лейтенанта Пизанелли покоилась на рулевом колесе. Другой он приглаживал свои длинные прямые волосы, обрамлявшие лысую макушку.
– Слишком сексуальный голос для домработницы. Акцент вроде латиноамериканский.
– Займись-ка лучше своими делами.
– Как вам будет угодно, комиссар. А домой вам я звонить больше не буду.
Тротти откинулся на пассажирском сиденье.
– Это тебе Ева сказала, где меня искать?
– Ева-домработница? – Пизанелли пытался подавить улыбку. – С такой домработницей и я бы не прочь познакомиться.
День клонился к вечеру, но было еще очень жарко. Леденцы у Тротти кончились, и его слегка подташнивало. После сладкого чая синьоры Изеллы осталось горькое чувство. Теперь Тротти охватила усталость; ему хотелось закрыть глаза и уснуть. Но когда за рулем сидел Пизанелли, он предпочитал глядеть в оба. С регулярными интервалами мимо них проносились огромные щиты, выстроившиеся, словно охранники, вдоль рисовых полей и рекламирующие продукцию городских скорняков и кастрюли из нержавеющей стали.
Купол собора и обстроенные лесами башни на площади Леонардо остались позади на западе.
Пизанелли включил радио и настроил его на станцию, передававшую классическую музыку. «Борис Годунов». Когда автомобиль проезжал под каким-нибудь мостом или катился вдоль высоких кирпичных заборов, музыка пропадала.
Они добирались в Гарласко проселочными дорогами. Время от времени Пизанелли обгонял велосипедистов и грузовики с уединенных ферм.
– Спасибо тебе.
– За что, комиссар?
– За то, что заехал за мной. От этого Боатти меня уже начало мутить.
– Но настроен он, кажется, очень дружелюбно?
– Боатти хочет писать книгу.
– О чем?
– О работе полиции.
Пизанелли захохотал.
– И поэтому он вас разыскал?
– Ему хочется написать о смерти Розанны.
– А я думал, что он журналист. – Пизанелли взглянул на Тротти. – Похоже, он вам не нравится?
Они ехали по однообразной сельской местности. Над полями, между землей и небом, висела тусклая дымка. Летняя зелень начала уже буреть. Тротти не мог отделаться от чувства, что дождя вообще никогда больше не будет. Глобальное потепление, дыра в озоновом слое…
Жара, и в самом деле, стояла невыносимая. Веки у Тротти отяжелели. Он опустил стекло в надежде устроить сквозняк.
Сильно пахнуло навозом, и от этого запаха Тротти взбодрился больше, чем от слабого дуновения ветерка.
– Почему он вам не нравится?
– Он жалеет, что Розанна умерла слишком глупо.
– Но, вне всякого сомнения, он был сильно к ней привязан.
– Пиза, а ты никогда не замечал, что самые гуманные и благородные убеждения исповедуют марксисты и благочестивые христиане – люди, которые, как правило, отличаются крайним эгоцентризмом?
– Боатти, как и Итальянская коммунистическая партия, давным-давно перестал быть марксистом.
– Похоже, он не слишком-то опечален смертью Розанны.
– У иных и мать умрет, а они и не всхлипнут. Но это же не значит, что они совсем не страдают.
– Весьма глубокое наблюдение.
– Благодарствую за сарказм.
Тротти повернул голову и взглянул на Пизанелли:
– Хорошо, что ты меня оттуда вытащил. – Он положил руку на плечо Пизанелли. – Хотя не уверен, что начальник квестуры будет от этого в восторге.
– У него есть дела и поважнее, чем вести за мной слежку. – Пизанелли пожал плечами. – Город вымер, и я, как и все порядочные люди, могу позволить себе небольшой отпуск. Меня звал с собой Чиприани – какие-то нелегальные переселенцы в Маласпине. – Пизанелли убрал с руля руку и сделал непристойный жест. – Да мне-то плевать. Мы пытались колонизировать Африку, а теперь африканцы колонизируют нас. Африканцы, южане и Общий рынок.
– Ты как будто манифест для Ломбардской лиги сочиняешь.
– Не люблю, когда меня заставляют слишком много работать на Меренду, – сказал Пизанелли с горечью в голосе. – Ему не понравилось, когда вчера ночью он увидел нас на Сан-Теодоро вместе.
