Лариса Исарова - Запонки императора, или орехи для беззубых
— Если не повесился, то дома, — сказала она загадочно, шмыгая красным носом и обдав меня запахом сивухи плохой отгонки.
Я постучала в указанную дверь. Никто не ответил. Я постучала сильнее… Молчание. Толкнув дверь, я окунулась в клубы дыма. За столом за машинкой сидел Федька и что-то выстукивал, поминутно прикуривая от дымящейся сигареты.
Лысина его шагнула на затылок, но плечи стали шире, и он не производил больше впечатления хлюпика.
— Привет, Федор! — сказала я. Он так стремительно вскочил, что опрокинул стул.
— Боже мой! Ты мне снилась целую неделю, это перст судьбы!
Он обхватил меня руками и стал целовать, не очень попадая в губы, точно молочный щенок, ищущий сосок матери…
Потом отступил, оглядел и попытался продолжить это занятие, но я засмеялась и уселась на скрипучий диван, служивший ему постелью.
— Сколько лет, сколько зим…
Он не принял моей попытки светского разговора.
— Если бы ты знала, сколько я о тебе думал, мечтал, искал…
— Где?
— И к матери твоей приезжал, и Гришку пытал, но все говорили так многозначительно и таинственно, что я решил — ты сделала ноги за бугор.
— Не попрощавшись с тобой? Мы же связаны одной цепью неудач, как каторжники…
Коммунальная квартира шумела, скрипела, переговаривалась, точно вокзал, громко и бессвязно, но это его, видимо, не отвлекало.
— Как ты тут оказался? — спросила я, оглядывая комнату, которая упиралась в кирпичную стену, отчего в ней и днем горел электрический свет.
— Я ее сначала снимал, а потом выплакал эту конуру, «за выездом» никто из соседей не претендовал. Вот ДЭЗ и разрешил прописку. Но я стою на очереди в нашем институте…
— И эта выперла? А где подобрал очередную красавицу?
Он подергал себя за бороду.
— На вокзале, она с ребенком сидела, ее муж бил, унижал, вот я и… пытался помочь…
Мы были с ним в чем-то похожи, наверное, поэтому я так часто прощала его, а он тянулся ко мне, как к «жилетке», в которую можно выплакаться.
— А что у тебя?
— Влипла в нехорошую историю, — сказала я неопределенно, прикидывая, что откровенничать рано, я ведь пять лет ничего о нем не знала.
— Хата нужна?
Он сделал широкий жест, приглашая меня принять все его богатство, включая комнату и хозяина.
— А если я у тебя кое-что оставлю?
Я вдруг подумала, что бродить по городу, ездить в электричке с запонками рискованно. Те, кто убил Карена, наверняка знали о моем существовании.
— Где хочешь и что хочешь… Могу даже не смотреть, не знать…
Федька сел снова за машинку, чтобы не подглядывать.
Я вынула запонки, осмотрелась. Федька жил настолько по-спартански, что я впала в уныние. Но тут я увидела возле дивана древний торшер. У нас был дома такой же, и я помнила, что дно у него полое. Я быстро его опрокинула, завернула запонки в носовой платок, вложила пакетик в торшер и прикрепила его лейкопластырем. Он был у меня в сумке, потому что я вечно натирала ноги в новых туфлях.
Шума я не производила, да и за стуком машинки ни о чем нельзя было догадаться.
— Что ты пишешь? — спросила я, усевшись на диван.
— Сюрреалистический роман в духе Роб-Грийе… О жизни, о нас с тобой, о предвидении, предначертании, предопределенности… С большой дозой эротики, конечно… Хочешь, я почитаю вслух несколько страниц?
Эротика и Федька! Но я даже не фыркнула. Он ни в чем не был виноват…
Я отказалась от литературного часа, сославшись на срочные дела, выпила кофе, который он готовил на маленькой плитке, не выходя в коммунальную кухню, и, не вслушиваясь в его речи, выбежала.
Многое сложилось бы иначе, пойми я, что свой «гениальный» роман он делает для одного кооперативного издательства, в котором шефом подвизался Кооператор.
Бабушка-дюймовочка
Она жила в полуподвале музея, и я добралась до старушки без хлопот. Я боялась, что она меня не узнает, насторожится, но зоркие глазки меня точно сфотографировали, и я без препятствий оказалась в ее большой квадратной комнате, заставленной горшками с цветами: два гигантских фикуса, одна огромная роза на специальной тумбочке, множество вьющихся растений, а на подоконнике «жених» и «невеста», такие сочные, точно их вполне устраивал полумрак подвала.
Бабушка-Дюймовочка была причесана модно, хоть и не совсем по возрасту воспринималась мальчишеская стрижка на седых волосах. На ней оказались кожаные брюки и туфли на высоких каблуках, а свободный черный ангоровый свитер свел бы с ума любую фирменную девчонку.
Она указала мне на кресло, полукруглое, с львиными мордами на подлокотниках, а сама, вспорхнув во второе кресло, сказала.
— Вас что-то интересует конкретно, милочка?
Я ничего толком не знала, значит, надо было блефовать. Хотя Карен приучил меня и к покеру, и к преферансу, я немного терялась под ее холодным и твердым взглядом. А главное, я не знала: известно ли ей о смерти Карена?!
— Марат у вас был недавно?
Что-то промелькнуло в ее лице.
— Нет.
— Вы его любите?
— Относительно.
— Но помогаете ему материально?
— Он сам себе помогает… Хотя это бесполезно. Он типичная бочка Данаид. Вы знаете, что это такое?
— Я закончила университет…
— О, Карен не упоминал, я думала, что вы обычная его девочка…
— А вы многих знали?
— Человек пять… В прежние годы он был порядочным греховодником. Да и роли они играли разные. Одна — для приемов, другая — для телесной услады, третья — порученец… Женщины справляются с рядом дел лучше, они осторожнее и умнее…
Речь у нее была современная, манера уверенная, она разительно не походила на ту бабусю, которая у меня в кухне обещала стукнуть рэкетиров клюкой.
— Вас послал Карен? — спросила она неожиданно. — Так не будем тратить времени. Посредников я не угощаю… Вы принесли доллары?
Я попробовала схитрить:
— Он еще не решил окончательно…
— Ах, так! — Старушка подпрыгнула в кресле, и мне показалось, что она собирается отплясывать на полу, как ведьма в мультфильмах, — Он еще колеблется! А я потеряла двух выгодных клиентов, как вам это нравится?! Вот смотрите, смотрите, стоит ли ему жалеть несчастные пять тысяч долларов?
Я не заметила, куда дернулась ее ручка, но на столе оказалась такая же коробочка, как и та, в которой раньше лежали запонки.
— Вот, смотрите, вы видели когда-нибудь такую прелесть?
Передо мной лежала брошь в форме букета ландышей. Только цветы были из очень ярких бриллиантов, а листья — из платины.
— Тоже подарок императора Николая II?
— Нет, это из приданого матушки. Она была дочерью чиновника правительственного сената и кончала Смольный. Императрица Александра Федоровна преподнесла ей к свадьбе, за особые услуги.
Кажется, старушка была не только приличной актрисой, но и сказительницей!
— И Марат не наложил руки на ваши сокровища!
Лицо ее исказилось ужасом.
— Вы близко знаете Марата?
Я кивнула, и коробочка с брошью исчезла мгновенно, как у фокусника.
— Бижутерия. — Тон хозяйки стал унылым и дребезжащим. — Уж простите старую, только и радости, что хвастать прошлым… Люди верят моему возрасту, а я показываю чешскую бижутерию…
— Тогда это мошенничество!
Она вскочила и, открыв дверь, сделала царственный жест.
— Прошу вон!
Но я не шевелилась. Роли переменились, я ее не боялась.
— Марат знал о тайнике в секретере Карена?
Таисья Сергеевна съежилась будто из нее выпустили воздух.
— Знал, ограбил тетю и даже сотню не вернул, негодяй!
— Вы ему поручили продать секретер?
— А что оставалось делать? Он меня без куска хлеба оставил на старости лет, на голодную смерть обрек…
— Долларовую смерть…
Мы обе вздохнули.
— Больше он ничего не предлагал вам продать?
— А у меня ничего и нет, милочка, я последнее доедаю…
— И отъезжающая за бугор правнучка не помогает?
На секунду мелькнуло удивление, потом она вспомнила свою версию на кухне Карена и засмеялась.
— Ох, я так любила в молодости играть в любительских спектаклях. Представляете, работала в домоуправлении, а на сцене была Офелией! А какой я была Виолой! Знатоки говорили, что не уступала лучшим актрисам императорской сцены…
Я неожиданно вспомнила старый польский фильм, где молодая горничная тайком надевала платье барыни и разыгрывала из себя аристократку.
— Вы рано начали работать?
Она кинула, и лицо ее потускнело.
— А потом барыня уехала и оставила вам на хранение свои вещи?
— Мы были как сестры…
— А где вы работали во время войны? В магазине или в столовой?
Она ненавидяще посмотрела на меня. Кажется, я угадала источник ее драгоценностей. Такие женщины осмотрительно обменивали ценности на продукты у голодных людей. Я вспомнила мамины рассказы. В годы ленинградской блокады она отдала бабушкину золотую цепочку за сто граммов сливочного масла…
![Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]](/uploads/posts/books/148319/148319.jpg)