Виктор Пронин - Человеческий фактор
– А почему они подсели к вам?
– Больше не было свободных мест. А может быть, я им понравился. Или они мне.
– Вы с ними знакомы?
– Ну, как знакомы... Иногда сталкиваюсь с ними в этом баре, но назвать это знакомством... Не знаю.
– Но вы так удобно расположились, что как раз за вашей спиной оказались эти два парня...
– Не знаю, кто у меня оказался за спиной, но я пришел едва ли не первым, бар еще был пуст. Почти все посетители пришли позже и садились где кому нравилось.
– Вы разговаривали с этими ребятами?
– Я разговаривал с теми, кто был передо мной, а не с теми, кто за спиной.
– Кто это может подтвердить?
– Девушки и подтвердят.
– Они вас запомнили?
– Вполне возможно. Мы там иногда встречаемся. Потом я дал им прикурить, у них не оказалось зажигалки. Я не поверил, что у них нет зажигалки, просто способ переброситься несколькими словами. Эти девушки вообще не прочь познакомиться... С хорошим человеком.
– Я уже вызывал их сюда, они подтвердили ваши слова, – разочарованно проговорил Следователь. – А кто уходил из бара последним?
– Не знаю. Я ушел едва ли не первым. Все еще оставались. На улице шел дождь, и никто не торопился уходить...
Такой вот разговор пронесся в одну секунду в мыслях Епихина, пока он, щелкнув зажигалкой, позволил девушкам прикурить от его огонька.
«Молния» на одном из кармашков сумки Михася была расстегнута – это Епихин заметил сразу и сразу понял, что ему нужно делать. Три стодолларовые бумажки у него были приготовлены заранее, и он, не прекращая милой беседы с девушками, безжалостно втиснутыми в маловатые джинсы, опустил руку вдоль тела, как бы расслабившись, как бы в легком потрясении от их очарования, чуть отклонил правую руку и, опустив совсем небольшой пакетик в открытый кармашек сумки, задернул «молнию». И снова поставил локти на стол, уставился в глаза красавицам с улыбкой чуть усталой, даже печаль можно было разглядеть в его улыбке, печаль осознания нескладной своей судьбы – не может он, не имеет права уделить девушкам больше внимания, жестокие обстоятельства вынуждают его покинуть это прекрасное заведение. Кто знает, может быть, они снова увидятся, и тогда всем им повезет чуть больше в этой жизни, столь бестолковой и непредсказуемой.
Такая примерно улыбка была на лице у Епихина, когда он, выпив последний глоток пива, поднялся, протиснулся к стойке бара, расплатился с Фатимой, произнес какие-то слова, которые обычно забываются тут же, если, конечно, человек еще их и услышит, подмигнул двумя глазами сразу и вышел в шум и грохот Ленинградского проспекта, в суету и толчею – нервную и бесконечную.
Неожиданно возник Следователь. Как бы из ничего, просто возник, догнал Епихина, пристроился рядом и улыбчиво заглянул в глаза.
– Скажите, Валентин Евгеньевич, а чем объяснить, что все звонки, которые получал на свой мобильник Михась, шли из автоматов, расположенных рядом с вашим домом?
– Видимо, кто-то звонил ему из этого района, – Епихин раздраженно передернул плечами.
– Но это были не вы?
– Совершенно верно. Это был не я.
– Свежо предание, да верится с трудом, – улыбнулся Следователь.
– Отвали, – сказал Епихин жестковато.
И через неделю, вернувшись из Польши и доставив десяток рулонов ткани с высоким ворсом да к тому же еще и в полосочку, он позвонил Михасю из автомата у входа в метро «Таганская».
– Михась? – спросил Епихин, стараясь говорить голосом грубым, нагловатым, нетерпеливым.
– Ну... Михась. И что?
– Меня помнишь?
– Помню.
– Деньги появились?
– Так это ты подсунул?
– Мои люди.
– Как же они изловчились?
– Их дело.
– Или все-таки ты? – усмехнулся Михась.
– Меня две недели в Москве не было.
– Канары? Кипр? Майами?
– Германия.
– И что мне с этими деньгами?
– На пиво.
– Нас двое...
– Ты Алика имеешь в виду? Я знаю. Значит, вам обоим на пиво. Хватило?
– Немного осталось.
– Можете не экономить. Деньги будут.
– А что вы называете деньгами?
– Наконец-то я слышу дельный вопрос. Деньги начинаются с тысячи. Долларов, естественно.
– Или с десятков тысяч? – обнаглел Михась.
– Или с десятки, – поправил Епихин. – Не возражаю. Но придется поработать.
– Лопатой? Головой? Ногами?
– Руками.
– Долго?
– Как пойдет. Можете и за час управиться.
– И по десять тысяч?
– Договорились, – сказал Епихин и повесил трубку.
Откуда-то мы знаем, что недоговоренность всегда полезна, – это всегда хорошо – закончить разговор чуть раньше, чем ожидает собеседник. Такой прием дает возможность маневра, возможность переиначить свои уже произнесенные слова, истолковать их так, как потребуют обстоятельства. Откуда-то мы знаем гораздо больше, чем нам кажется, какие-то истины, знания, сведения живут в нас невостребованными, вроде как бы и ненужными, но наступает момент, наступает в жизни нечто чреватое, а то и попросту угрожающее, и все, что в нас таится, вдруг проявляется легко и просто, будто мы всегда владели и частенько этими своими тайными знаниями пользовались.
А ни фига!
Никогда мы ими не пользовались по той простой причине, что в них не было надобности.
И произносим ведь слова, иногда довольно удачные, уместные, более того – единственно правильные. Откуда они? Что или кто-то сидит в нас, подсказывая, выручая в момент рисковый и отчаянный?
Епихин повесил трубку, в доли секунды осознав вдруг, что именно сейчас и ни мгновением позже разговор надо оборвать. Пусть эти придурки, любители выпить на дармовщинку, пусть шепчутся за кружкой пива, уперевшись друг в друга потными лбами и шепча жаркие слова. Десять тысяч долларов на брата за час работы кого угодно расшевелят и вызволят из нутра мысли корыстливые и нетерпеливые.
По привычке Епихин хотел было вызвать из небытия, пока еще из небытия, Следователя и поговорить с ним жестко и неуязвимо, но тот не появился, не пожелал задать дурацкие свои вопросы. Значит, все было сделано правильно, значит, он и в самом деле пока неуязвим.
– Ну что ж, пусть так, – удовлетворенно подумал Епихин и сбежал по эскалатору вниз – ему надо было на Краснопресненскую, домой, к Жанне.
Жанна была красивая женщина, молодая, таких даже называют юными. Как сказал поэт – юные жены, любившие нас. Но не бывает бриллиантов без огрехов, ничего в мире не бывает без недостатков или же без того, что мы считаем недостатком.
Всегда есть, к чему придраться.
При желании.
Было и у Жанны темное пятнышко, нечто вроде родинки, впрочем, родинки многих только красят, многие сознательно рисуют их на своих милых щечках, на своих пухленьких губках. У знаменитой красавицы Синди Кроуфорд родинка на верхней губе застрахована на миллион долларов – вдруг какой-нибудь придурок в порыве страсти возьмет да и откусит! Дорого ему обойдется этот порыв. А ведь были времена, когда Синди предлагали эту родинку удалить – чтоб, значит, она еще красивше стала!
Вот дураки-то, прости их, господи!
Устояла красавица, сохранила родинку!
И вот, пожалуйста – мировая слава!
Многие девицы рванули было вослед, начали себе на верхних губках карандашами пририсовывать такие вот завлекалочки, но это уже был, сами понимаете, чистой воды плагиат.
Жанна в этом не нуждалась, ее родинка была в другом – из криминального мира пришла она в эту жизнь. Были в ее прошлом времена, куда более отчаянные, можно сказать, дерзкие, с ночными набегами, с побегами сами знаете откуда, с друзьями, которых вообще ничто не могло остановить.
Прошли эти времена, остепенилась Жанна. Но должен сказать совершенно откровенно, никто, прошедший такую вот школу в юности, не остепенится до конца, до смерти такой человек не забудет времена, когда все стояло на кону – жизнь, смерть, любовь, свобода, кровь...
А ведь было, было, было...
И хотя последние годы хорошо себя вела Жанна, стараясь не огорчать Епихина даже воспоминаниями, но в глазах ее, в потрясающих, между прочим, глазах, что-то осталось от прежней жизни – вызов, шалость, готовность оторваться в эту вот секунду и до конца.
До конца, ребята, до конца.
А это никогда не уйдет, не растворится в заботах кухонных, постельных или еще там каких-то.
Простите, но это – как первая любовь.
Да, любил Епихин Жанну, но в то же время чувствовалось в их отношениях... Как бы это сказать поточнее... Не то чтобы он опасался ее, но остерегался.
Да, это будет правильно, остерегался.
Понимал – не любые слова ему позволены, не любой его поступок Жанна стерпит или простит. Да, встречала она его улыбкой радостной, искренней, но была в этой ее улыбке и усмешка, чуть оценивающая, чуть снисходительная. Она как бы говорила: «Ну-ну, дорогой, ну-ну...» Она знала ему цену, и цена эта была не слишком высокой, не слишком. Это Епихина ничуть не раздражало, не обижало, это ему даже нравилось. Он был неглуп и понимал – Жанна маленько посильнее его.
