Дия Гарина - Битте-дритте, фрау-мадам
Указательный палец с обкусанным ногтем некультурно показывал на мою шею, с которой я откинула волосы, чтобы как следует их отжать. Глаз на моем затылке от рождения не имелось. Но я прекрасно знала, что так заинтересовало моего подопечного. Пять бледно-розовых шрамов, разлиновавших мою шею чуть ниже затылка.
— Бандитские пули, — раздраженно буркнула я, поспешно опуская волосы.
— Ну да, — рассмеялся Пашка. — Так я и поверил! Ой, слышите? Тренировка начинается. Бежим! А то на кулаках будем отжиматься!
Он рванулся вперед, обдав меня песчаным душем, ударившим из-под босых пяток. И пока я взбиралась вверх по тропинке следом за припустившим во всю прыть мальчишкой, перед глазами, как наяву, стояла секретная лаборатория, из которой мне только по счастливой случайности удалось выбраться живой и почти невредимой. Шрамы, конечно, не в счет.
Шутки шутками, но нам действительно едва не пришлось отжиматься. Вожатый Николай, снова облачившийся в расшитую народную рубашку, сурово посмотрел в нашу сторону и укоризненно покачал головой. Он стоял, широко расставив ноги, на вытоптанной площадке перед пятью серьезными до невозможности тинэйджерами, ловящими каждое движение сенсея. Именно сенсея. Несмотря на русскую рубаху и непонятное название «русский бой». Все-таки крепко пустило в нас корни это самое заезжее карате. Перед началом тренировки он даже поклонился по-японски, прижав руки к туловищу. Хотя в такой одежде уместнее было бы отвесить земной поклон.
Ничего особенного я на этой тренировке не заметила. Чинаров учил ребят приемам рукопашного боя, которые сам постигал в наших доблестных ВДВ под руководством бравого капитана. До боли знакомые блоки, захваты, удары… И лишь три раза я вздернулась от неожиданности. Первый — когда Николай елейным голосом попросил меня продемонстрировать какой-нибудь прием, и я, категорически отказавшись, услышала презрительное хмыканье юного Панфилова. Второй — когда мой подопечный получил от «сенсея» удар в грудь, после которого мальчишка долго не мог перевести дух. И третий…
— Коленька, соколик, — ласково обратилась к Чинарову вынырнувшая из ближайших кустов Степанида Егоровна, — научи и меня, пожалуйста, как с иродом каким-нибудь сладить. Столько их развелось в последнее время, аж телевизор смотреть страшно. Да ты не бойся, не рассыплюсь. Я крепкая еще. Научишь?
— Э-э-э… — растерялся Николай. — Ты уж извини, мать. Не получится у меня. Ты только не сердись, Егоровна. Честное пионерское — не получится. Лучше я тебе свисток подарю. Если что — свисти погромче. А я прибегу и как-нибудь сам разберусь. Ну не обижайся, мать. Ну… Черт, ушла… Ладно, не отвлекаемся. Серега — твоя очередь: покажи на Сашке, как делается этот захват.
Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Ноги сами несли меня за угол «помещичьего» дома, где в старом плетеном кресле согнулась в три погибели Степанида Егоровна Силантьева. Одинокая русская бабка, которая на девятом десятке почувствовала, что защитить ее сегодня некому. И не приученная сидеть сложа руки, решила прибегнуть к помощи новомодных восточных единоборств. От солнца ли слезились прищуренные глаза, недобро сверкнувшие при моем приближении, или от старости, но мне почему-то захотелось опуститься у ее ног и положить голову на слегка подрагивающие колени. Как в далеком беззаботном детстве. Этого я, разумеется, не сделала, а, немного помолчав, сказала:
— Я могу вас научить. Если вы захотите, конечно.
— Учительница выискалась, — проворчала боевитая старуха, — Учи, коли не шутишь… Только ноги задирать не учи. Неприлично мне, старой, такие кренделя выделывать.
Неприлично! Я едва не подавилась улыбкой, пытаясь сохранить предписанное строгими японскими канонами спокойствие. Восьмидесятилетняя баба Степа не сказала: невозможно или трудно. Всего лишь «неприлично». Мне бы в ее годы такую бодрость если не тела, то духа.
— Вот так вставайте, — попросила я, на секунду высовываясь из-за угла и отыскивая глазами моего подопечного. — Для начала я вам самое простое покажу. Представьте, что я — ирод и хватаю вас вот так. А вам тогда нужно сделать вот так и вот так. Ручаюсь, он вас сразу выпустит.
— А если он с пистолетом? — поинтересовалась Егоровна и деловито направила на меня неизвестно откуда взявшуюся ложку.
— Тогда делаете так. Он просто не успеет выстрелить. Ну а потом пальцами в глаза и коленом по корню всех зол, — пояснила я, приведя бабу Степу в игривое расположение духа. Она даже позволила мне рассмотреть ее наследство, почерневшую от времени серебряную ложку. Мама дорогая, если кто-нибудь догадался, каких трудов мне — клептоманке со стажем, — стоило вернуть это сокровище в не по-стариковски крепкие руки.
— Ура!!!
Дружный вопль возвестил об окончании тренировки, и мимо нас горохом посыпались стосковавшиеся по воде мальчишки. Как будто не из нее час назад вылезли.
— Пора мне, — вздохнула баба Степа, утирая трудовой пот, бисеринками застывший на удивительно высоком лбу. Ее съехавшая на затылок цветастая косынка сейчас больше напоминала бандану, чем деревенский головной убор. — Девкам платья нужно помочь справить. А то пятница ох как быстро наступит.
— А при чем тут пятница? — не поняла я.
— Так ведь бал у нас в пятницу. — Степанида Егоровна даже согбенную спину распрямила. — Телевидение приедет снимать. Коленька говорит — ЧП областного масштаба! А платья-та девки сами должны сшить. Вручную. Чуть не месяц шьют, а до сих пор у кого подол не обметан, у кого рукав не пришит. Иголку держать как следует, и то не умеют. Вот оно воспитание нонешнее…
Неожиданно потеряв ко мне всяческий интерес, Егоровна развернулась и, бормоча под нос анафему современной молодежи, засеменила к «девчачьей» избе. А я поплелась на берег и, устроившись на раскалившемся чуть не до бела песке, снова не спускала глаз с орущего громче всех Пашки.
— Ты еще дуешься? — Чинаров присел рядом и заглянул в душу удивительно светлыми глазами. Его фамильярное «ты» я пропустила мимо ушей и подчеркнуто вежливо ответила:
— Вам, Николай Сергеевич, за такие шутки руки-ноги надо поотрывать. А если бы у меня больное сердце было?
— Ну ладно, проехали. — Чинаров энергично отмахнулся. То ли от атаковавшего его слепня, то ли от меня. — Могу я возместить моральный ущерб? У нас тут, конечно, сухой закон, но у меня есть…
Его жест был однозначен. Но я в ответ только покачала начинающей подсыхать головой.
— На работе не употребляю. А насчет морального ущерба… Сейчас самый ходовой товар — информация. Ею и расплатитесь.
— Согласен, — неизвестно почему просиял Николай и даже игриво подмигнул. — Что конкретно вам рассказать, гражданин начальник?
— Все.
И он рассказала все. Так что я примерно представляла себе, как встали фигуры на доске в черно-белую чашечку. Хотя по большому счету мне это не нужно. Ведь еще максимум два дня — и Панфилов договорится с большим игорным боссом. А значит, меня здесь уже не будет.
Так по наивности я считала. Но шло время, а мой наниматель никак не мог связаться с господином Иловским. И беспокойные дни моей службы прибавлялись один за другим. Беспокойные потому, что непоседливый Пашка Панфилов все время куда-нибудь норовил улизнуть, вынуждая меня таскаться за ним хвостиком. Я почти физически ощущала, как стягивается вокруг бизнесмена узел невидимых тревожных нитей. Приезжая в лагерь, Панфилов с каждым днем становился все мрачнее. А утром в пятницу наступил день долгожданного бала, о котором мне за неделю прожужжали все уши и юные «пионеры» и их вожатый, и даже Зацепин с Егоровной.
Глубокий порез на руке превратился в багровый шрам, но все еще продолжал саднить. И что-то неуловимое саднило в душе, заставляя меня даже в спокойные минуты, когда мой подопечный сидел напротив меня в чулане и слушал полюбившиеся мифы древних греков, подозрительно поглядывать по сторонам. Я сразу увидела, что приехавший утром Алексей Панфилов находился точно в таком же состоянии. И догадывалась почему. Похоже, он снова собирался звонить своему недругу и собирался с духом.
Мы поговорили ни о чем. Я даже не спросила, сколько еще будет продолжаться моя опека над вертлявым Пашкой, а все смотрела, как старательно Саша Панфилова отворачивается от снующего возле нас Чинарова. Не любит она его. И даже не слишком это скрывает. Или мне казалось, или между вожатым и женой его друга постоянно проскакивали какие-то искры. Но бизнесмен не замечал ничего, погруженный в тяжкие раздумья. С сыном он был подчеркнуто весел, со мною корректен, а с женой ласков. Но я-то видела, что внутреннее напряжение заставляет вибрировать каждую струнку его души. И не просто вибрировать — дрожать. Так и уехал — на подрагивающей в такт его состоянию «десятке», подняв за собой рыжие пылевые облака.
