Илья Шульман - Человека преследует тень
Этот же вертлявый молодой человек неделю спустя провожал Лопаева. Когда объявили посадку на самолет, он передал геологу пачку денег и обратный билетг блеснув при этом широкой улыбкой:
— От шефа. Он желает вам счастливого путешествия!..
Загудели моторы, и самолет зарулил на взлетную полосу. Уже в воздухе Лопаев «нащупал в кармане пиджака какой-то твердый предмет. Это была записная книжка Полева, невесть как оказавшаяся у него.
В книжке были записаны чьи-то телефоны и адреса. Вместо имен стояли инициалы. Впрочем, в адресах тоже трудно было разобраться: значились номера домов и названия улиц, города же не указывались. От скуки Лопаев стал гадать, где могла оказаться Пушкинская улица: в Москве, Ленинграде или Одессе? А Приморский бульвар?.. Попадались адреса, где по названиям улиц, можно было без труда установить, в каких городах, они находятся: Крещатик, Дерибасовская, Арбат…
В пути Лопаев не пил. Голова опять стала ясной. Рослый, по-мужски красивый для своих пятидесяти с лишним лет, он твердо сошел по ступенькам трапа и направился в гостиницу.
Администратор аэродромной гостиницы, невысокая худенькая женщина, растерянно посмотрела на хорошо' одетого, тщательно выбритого пожилого мужчину и развела руками:
— Извините, но отдельных номеров нет. У нас их два и оба заняты. Я вас в двухместный помещу, а потом, может быть, что-нибудь сделаем…
Она засеменила по коридору, открыла дверь номера, засуетилась возле кровати:
Лопаев поставил на пол сияющий лаком чемоданчик, бросил на стул широкое, светлое пальто, спросил:
— Телефон у вас где?
— В зале ожидания и у администратора. Пожалуйста, где вам удобнее.
Вернувшись в комнату администратора, Лопаев снял телефонную трубку и назвал номер. Ему ответил мужской голос.
— Отдел кадров? Здравствуйте! Лопаев. Да-да, я. Пенсию прилетел оформлять, прошу подготовить мне бумаги. Нет уж, сегодня не ждите. Завтра!..
Он заплатил администратору за неделю вперед и с аппетитом поужинал в уютной аэропортовской столовой.
Когда вернулся в гостиницу, дверь номера была приоткрыта.
— A-а, директор,! Мое вам!..
С соседней кровати навстречу Лопаеву поднялся неряшливо одетый молодой мужчина.
— Я не директор, — сухо оборвал Лопаев. — Я — геолог!
— И геолог — человек, — не унимался беззастенчивый сосед, обдавая Лопаева густым сивушным запахом. — А я — бурильщик!
Потом безо всякого перехода поманил Лопаева пальцем, показал на столик перед кроватью и спросил:
— Может, выпьешь, геолог, «Московской»?
Не получив ответа, мотнул «головой, завалился прямо в одежде на кровать и вскоре захрапел.
Лопаев вышел «а крыльцо, закурил. Северная летняя ночь показалась ему холодной. Откуда-то издалека доносился рокот бульдозера, временами по ту сторону лет- woro поля виднелись светлячки автомобильных фар.
Почувствовав озноб, Лопаев вернулся в номер. Его сосед мирно спал, а Лопаеву уснуть не удавалось. Он долго ворочался с боку «а бок, курил папиросу за папиросой, но сон не приходил. К тому же его лихорадило.
«Скорей бы уже утро», — подумал Лопаев. Такого с ним не случалось никогда: он боялся темноты…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Перемена в Павле Алешкине взволновала его товарищей. Простой, общительный парень стал молчаливым, выбирал себе самые дальние участки, будто сторонился людей, по субботам в поселковом клубе больше не появлялся.
«Боится», — решили они и поручили соседу Павла по комнате поговорить об этом в милиции.
— Неладно с парнем, — заявил тот Ильичеву, — уж не запуган ли? Найти бы того бандюгу, наказать примерно…
— Найдем, обязательно найдем! — успокоил старателя Ильичев. — И не надо о Павле тревожиться. До беды не допустим…
А в это время Павел Алешкин медленно брел по тропе, ведущей с полигона к поселку. Он заметно осунулся, густые пышные волосы потеряли свой золотистый блеск. Рана на руке зажила* и перестала беспокоить, но тревога, затаившаяся где-то глубоко в душе, не оставляла его ни днем ни ночью. Золотой песок, отложенный Павлом для передачи Свече, был надежно спрятан неподалеку от общежития, но всякий раз, когда Павел видел, как мимо того места проходили люди, у него пересыхало во рту и выступал иа лбу пот. Ему казалось, что кто-нибудь обязательно найдет спрятанное золото и люди скажут Павлу: «Вор».
Даже матери своей он перестал писать. Да и как напишешь ей, если на душе у него нехорошо…
На подходе к поселку Павла догнал заведующий столовой Ковач.
— Что, паря, один? Меня пригласил бы, что ли, золото нести, дорого не возьму.
— нет у меня золота…
— Нет и не надо! Я к золоту равнодушен. Другое дело — вино!..
Павел с завистью поглядел на веселого бесшабашного заведующего столовой. Живет же человек — ни забот, ни хлопот!
— А ты, Павел, почему хмурый? Зашел бы к нам, глядишь, и развеселили бы. Без хлопот живем — я, сеструха да промывальщик Гудов. Знаешь его?
— Знаю. Хороший человек, хоть и старый.
Ковач расхохотался:
— Как так: «хоть и старый»?
— Да я не про то. Не нудный он, как другие. А работать, поди, на прииске каждого инженера учил!
— Ну вот и заходи! У нас по-простому, без долгих сборов. И Ковач весело засмеялся.
Подошли к дому Гудова.
— Так зайдем, что ли?
— Можно и зайти!
Павел вытер у двери сапоги, скинул запыленную брезентовую тужурку, шагнул через порог.
— Милости просим, — по-старинному поклонилась ему уже немолодая женщина с повязанными густыми волосами и блеснула глазами. — Всегда гостям рады!
— Сеструха моя, Нюрка, — пояснил Ковач. — А это— Павел, старатель. Самый молодой и красивый, — тут же добавил он и захохотал, глядя на смущенного парня.
Павел неловко сунул Ковачу деньги, и тот сразу ушел. Анна проворно захлопотала у маленького стола под чистой белой скатертью, зазвенела тарелками, стаканами, вилками. Получалось у нее все ладно, красиво, так, что Павел, засмотревшись, улыбнулся.
— Кузьмич-то у нас в тайге, не придет сегодня, — певуче заговорила женщина. — А вам небось приелось все столовское? Брат у меня в столовой работает, а все норовит дома закусить…
Стол был уже накрыт, когда вернулся Ковач.
— Ай да сестра! — воскликнул он, потирая руки. — Ну прямо колдунья! Как разукрасила…
Ловко выбив пробку, он разлил водку в стаканы: себе и Павлу до краев, сестре наполовину и загнусавил, умело подражая попу:
— Да простит господь бог грехи наши! И монаси ее приемлють!
Павел быстро выпил, зажмурился, поддел вилкой плотный соленый грибок.
— Закусывайте, закусывайте чем бог послал, — угощала женщина, 'придвигая, к Павлу тарелки.
Павел жадно ел, стараясь заглушить действие спиртного. К тому же все действительно было вкусным. А Ковач между тем без умолку говорил и говорил:
— Любил я в детстве подшутить <над попом, что у нас в селе жил. Никто его не уважал за распутство и пьянство. А уж злой был — ужас. Коли поймает в саду, пропал, паря. А мы все равно яблоки у него воровали. Ну так вот. Однажды мужики ме>ня «научили. Пойди, говорят, покайся всенародно, что яблоки воровал да на чердаке стекла из рогатки бил. Да сделай так… Ну и втолковали мне, что сделать надобно. Поцеловал я отцу Паисию руку: простите, говорю, готов шризнаться во всех грехах, всенародно.
Вывел он меня на амвон, обращается к верующим: «Слушайте отрока! Глаголет его устами истина!»
Я, как меня мужики научили, во весь голос и брякнул: «Знайте, мужики, все ваши дети рыжие — отца Паисия заслуга!» Шум поднялся, /валка. Бить меня начали. Сам я так и не понял тогда, в чем дело.
Позже 'меня те же мужики пить научили, красть стали заставлять. Надо же, сколько на свете хороших людей, а я попал к таким…
— И крал?
— Крал. Отца с матерью не было, бабка из дому выгнала. Потому, паря, из меня человека не вышло!
Павел удивился: как это не вышло? Заведующим столовой работает, живет ничего…
Спросил нерешительно:
— А жены, детей нет?
— Умерла жена. А новой не завел. И какая со мной жить будет? Пустоцвет я, только пить да байки рассказывать умею… Непутевый…
— Так вы бы попробовали… не пить.
