Пиа Юль - Убийство Халланда
— На кладбище ее нужно будет взять на поводок, — заметила я.
— А мы туда пойдем?
Он что, охрип?
Собака стала меня обнюхивать, ткнулась носом прямо в пах. Я похолодела. Вспотела. Сейчас укусит! Не укусила.
Кладбищенская калитка заскрипела, как оно и положено. Из-за туч вновь показался месяц.
— Халланд будет лежать здесь?
— Я еще точно не знаю. Скорее всего, на новом участке. Но это было здесь — он стоял вон там, у ограды, тот, который стрелял. Фундер рассказал мне — они определили место. Хотелось бы верить, что это шальная пуля, но они говорят, такого не может быть.
Собака заскулила и метнулась вперед, увлекая за собой Брандта.
— Потому что попала в сердце?
— Охотники не имеют ведь обыкновения разгуливать по кладбищу.
— Однако! — произнес Брандт, останавливаясь. Он был мне едва видим, месяц скрылся.
— Что такое? — спросила я.
— Ты не помнишь прошлогодний скандал?.. Завтра утром я позвоню в кладбищенскую комиссию.
— Какую-какую?
— Кладбищенскую. Председателю.
— А это что за черт?
Он вздрогнул. И сказал шепотом:
— Не чертыхайся!
Я засмеялась:
— Потому что мы на кладбище?
— Просто ни к чему.
Месяц снова вышел из-за туч.
— Его будут хоронить в пятницу, — сказала я. — Я знаю, ему бы хотелось, чтобы его похоронили в земле. Но помимо этого я не собираюсь ничего устраивать. Не будет никаких извещений о смерти и никаких канапе.
— А как же все эти книготорговцы, издательство — им вообще известно, что он умер?
— Неужели же они не читают газет? Я ничего им не сообщала. Его мобильный исчез, так что я не могу… честно говоря, я об этом не думала. Я не могу на себя это взять. Я не очень знаю, чем он занимался, я…
Он продел руку мне под локоть, я почувствовала, что так и нужно.
— Я этого делать не буду!
— Чего?
— Всего, что полагается, — я этого делать не буду!
14
«Расскажите же мне, мистер Бартон, почему вы до сих пор не женаты?»
(…) «Допустим, — попытался я отшутиться, — я до сих пор еще не встретил подходящую женщину». — «Допустим, — согласилась миссис Дейн-Колтроп, — однако это не слишком удачный ответ, ведь столько мужчин берут в жены явно неподходящих женщин».
Агата Кристи «Движущийся палец»[19]Трольс поседел, отпустил волосы и отрастил живот. Никакой солидности. Мы так давно с ним не виделись, что я перепугалась. Но с Эбби, как выяснилось, все было в порядке, а больше меня ничего не интересовало. Я впустила его в дом, где он раньше никогда не был, заварила чай, потому что он по-прежнему не пил кофе, мы уселись друг против друга.
— Это страшно — то, что произошло с Халландом, — начал он. — Я много о тебе думал.
— Да ну тебя! — вырвалось у меня прямо по-детски.
— Ты не изменилась.
Вот это неправда. Но может быть, он имел в виду не мою внешность, а «да ну тебя!»? Мы посидели, глядя друг на дружку. Я была не прочь помолчать. Он сделал глубокий вдох:
— Пойдешь со мной в постель?
— Че-во? — сходу ответила я, как бы в шутку, прежде чем до меня дошло сказанное. — Нет, не пойду! Да что это с тобой?
Он даже не смутился:
— Просто я часто думал, что спрошу тебя об этом, когда Халланда не станет.
— Когда его не станет?
— Я же не знал, что его возьмут и застрелят!
— Так-таки не знал?
На одной щеке у него вовсю задергался мускул, при том что само лицо оставалось бесстрастным и неподвижным. Когда мы были молодыми, этот мускул очень меня занимал, я придумывала, что бы он мог означать, я выводила отсюда характер Трольса, это было его глубинной основой.
До чего ты был скучный, до чего ж я скучала, подумала я — и почувствовала неожиданную легкость в теле, как будто произнесла это вслух.
— Я прекрасно понимаю, почему ты это говоришь, но как у тебя только язык поворачивается! Послушай, Трольс…
— Нет-нет, — перебил он меня. — Забудь об этом!
Он упер кончик языка в щеку. Значит, его все-таки проняло.
— Я могла бы упрекнуть тебя, что ты предлагаешь это, когда я сижу здесь и… можно ли вообще употребить слово «вдова», если мы не были женаты? Но я все еще не могу осознать, что Халланд умер, а люди говорят бог знает какие глупости и ведут себя до того странно. Вчера, например, я поцеловала соседа.
— Правда? — Он оживился.
— Да, сейчас мне это непонятно, но вчера вечером это было в порядке вещей. Как твои близнецы?
Казалось, он меня не слышал. Собственно, он не отпустил волосы, а элементарно зарос. Он выглядел крайне нестриженым, и одежда на нем была мятая.
— Мне тебя не хватает, — сказал он.
— Я тебе не верю.
— Не веришь… Близнецы шумливые.
— Да.
Я живо себе их представила, хотя никогда не видела.
15
Как будто смерть почуя,
Мчит сани вороной,
А длинная сосуля
Язык мне кажет свой.
Эмиль Ореструп «Катание на санях»[20]Я договорилась с пастором, что приду на час раньше, но все никак не могла покончить с делами. Надо было переодеться, вымыть за собой тарелку, открыть окна, закрыть, в саду распустилась маленькая дикая роза, одна из тех, что посадил Халланд, я должна была пойти ее срезать — для него. «По всей вероятности, придут только соседи, — сказала я, — поскольку я не буду давать извещения о смерти». Пастору это не понравилось. «Так ведь что он умер, писали в газетах, об этом даже сообщили по телевизору!» Все равно он был недоволен. Но больше не настаивал. И проявил понимание, когда я попросила обойтись в церкви без речей о том, каким Халланд был человеком и какую он прожил жизнь.
Моросил дождь, выйдя наконец из дому, я раскрыла зонт. Я смотрела в землю, у меня было такое чувство, что за мной наблюдают изо всех окон. Мне нужно было пройти мимо того места, где упал Халланд, я не остановилась, лишь слегка замедлила шаг, я не хотела останавливаться там у всех на глазах. Если только на меня и вправду глазели. На стоянке было на удивление много машин, а у входа в церковь пришедших кто-то встречал. Пернилла.
Бросив мимо нее быстрый взгляд, я обнаружила длинную дорожку из венков и букетов, ведущую к гробу. Скамьи были наполовину заполнены.
— Бесс! — сказала она, раскрывая объятия. — Бесс! Куда ж ты пропала?
Я отряхнула зонт с такой силой, что ее обрызгало, и она невольно попятилась, прежде чем я оказалась прижатой к ее огромному животу. Меня захлестнула ярость.
— Что ты себе воображаешь! — сказала я, и тут как будто впервые увидела гроб и подумала: там же лежит Халланд. Я отпустила ее и шагнула внутрь.
В руке у меня была крошечная розовая роза из нашего сада, не глядя ни направо, ни налево, я подошла и положила ее на крышку гроба, задержала там на мгновение руку и, не поднимая глаз, прошла боком и села в переднем ряду. Кто все эти люди? Откуда они? Я не сразу сообразила, что ко мне обращается пастор, он стоял прямо передо мной.
— Откуда все эти люди? — спросила я его шепотом.
— Кажется, дочь Халланда дала извещение во вчерашней газете, ну да, все правильно, я сам его видел. А ты нет?
Эти дни я совершенно не читала газет. Его дочь! Да что она себе воображает?!
— Она ему не дочь! — сказала я вслух.
— О, извини, должно быть, я не так понял… — Он растерянно глянул в сторону входа. Поправил съехавшие на нос очки.
Зазвонили колокола, закрылись двери, заиграл орган. Пернилла уселась рядом со мной — я чуть-чуть отодвинулась. Она придвинулась ближе. Она что, идиотка?
— Может, ты еще и канапе заказала в «Почтовом дворе»? — сказала я шепотом.
— Что такое канапе? — спросила она.
Все это надо было просто перетерпеть.
— Ты видела, что нас фотографировали? — прошептала она.
— Где?
— При входе… там стояли фотографы.
Этого я не видела. Я заставила себя смотреть на гроб и в сборник псалмов и изо всех сил старалась не замечать ее. Ярость я оставила на потом.
16
Когда половина земного шара легла между мной и отцом Артура, мы не стали дальше друг от друга, чем были, живя под одной крышей.
Чарльз Диккенс «Крошка Доррит»[21]Лицо может быть одновременно матовым и блестеть, именно так он и выглядел, а глаза у него были закрыты. Я прибежала в больницу и нашла его в коридоре, на кровати, которая не была даже отгорожена ширмой. Я не знаю, спал ли он. Чужой, чужой — увидев его лицо, матовое и блестящее, и закрытые глаза, я уже не могла отделаться от мысли, что он мне чужой. Мы прожили бок о бок год с лишним, целый год мы жили вместе красивой и замечательной жизнью, но я никогда не открывала ему, что каждый день думаю об Эбби и о том, как мне следовало поступить и как быть дальше, что я взвешиваю в уме, не раскаиваюсь ли я, и что я не раскаиваюсь, и все же. Каждый день. Я рассказывала ему, что пишу (не вдаваясь в подробности), о книгах, о покупках, о том, кого повстречала на улице; познакомившись с соседями, мы говорили о них. А теперь он лежал в больничном коридоре, не сознавая, что я рядом, у него были страшные боли, он не слышал, как я кричала, чтобы они перевели его в другое место, чтобы они первым делом привели врача и что-то предприняли, наконец, что я знаю журналиста из утренней газеты. Это была неправда, но помогло.
