Марина Серова - По секрету всему свету
От своего запоздалого визита к Варваре Петровне я тоже не ждала никаких особых результатов. Не ждала — и не получила. Конечно, если не считать, что отсутствие результата — тоже результат. Мне всерьез начало казаться, что мое вчерашнее умозаключение насчет убийцы — когда я впервые, хотя и мысленно, произнесла это слово — не более чем плод богатого детективного воображения. А история с ключами — чья-то дурацкая шутка, и только. Или недоразумение, которому обязательно найдется объяснение, — стоит только поискать.
Что же касается медсестрички Милочки, то ее, конечно, надо проверить — но не более того. Пока на подозреваемую не тянет.
Это была самая обычная квартира одинокого пожилого человека, жившего в основном прошлым. К тому же похороны, поминки и проведенная затем генеральная уборка (силами все той же бригады добровольных помощниц под руководством Ольги Николаевны Журавлевой) окончательно обезличили эту однокомнатную благоустроенную келью. «Стерли» ауру хозяйки, как стирают тряпкой отпечатки пальцев — печать человеческой индивидуальности. Книги, которыми были забиты два шкафа и несколько полок, посуда в серванте и кухонном столе да немудрящий старушечий гардероб в древнем трехстворчатом шифоньере — вот и все, что осталось от Варвары Петровны Прониной. Для нее в этих старых вещах была сосредоточена вся жизнь. А теперь для ее внука и наследника это — дополнительная «головная боль»: просто взять и выбросить рука не поднимается, значит, надо возиться, разбирать, думать, кому и как раздать…
Еще осталась фотография в траурной рамке на телевизоре — черно-белая, довольно старая, должно быть, снятая лет пятнадцать-двадцать назад. Простое, но милое русское лицо — лицо женщины, повидавшей в жизни всякое, но не разучившейся быть женщиной. По сравнению с тем, что выпало ее поколению, наши теперешние «проблемы» — тьфу, а вот мы, нынешние, теряем свои лица сплошь да рядом…
Кроме этого портрета, в нижнем отделении шкафа я отыскала альбом, битком набитый фотоснимками. Вот им-то я и занялась. А занявшись, пожалела, что не догадалась взять с собой хотя бы ту же Альбину Михайловну: попутно объясняла бы мне, кто есть кто. Впрочем, тут же поправила я себя, эта дамочка здесь вряд ли помогла бы: с Варварой Петровной она знакома не так уж давно. К тому же слишком занята собой, чтобы вникать в чужую жизнь.
После часового копания в альбоме я отложила несколько снимков, особенно меня заинтересовавших, чтобы после расспросить Андрея или подружек покойной. На одном из этих фото — цветном и наиболее удачном с точки зрения техники исполнения — было запечатлено какое-то застолье. Здесь было много молодых лиц — поэтому, собственно, я и отобрала эту фотографию. Присутствовал и мой теперешний клиент, но совсем еще «юнец безусый». Судя по всему, виновницей торжества была Варвара Петровна, однако гуляли не здесь — в какой-то другой квартире.
Я припомнила, что Андрей что-то вчера говорил о пожаре на прежней квартире бабушки, но я пропустила мимо ушей. Наверное, это там.
Варвара Петровна сидела за столом не в строгом костюме с орденскими планками, как на многих других снимках, а в нарядном черном и даже, по-моему, бархатном платье. Значит, не День Победы, какой-то другой праздник. Фотограф снимал сбоку стола, заставленного бутылками и закусками, и как бы немного из-за спины Прониной, которая с улыбкой обернулась к объективу и заняла передний план композиции. Позвольте: а это у нее что?..
Присмотревшись, я даже присвистнула:
— Ух ты!
Платье хозяйки «бала» украшала какая-то прелюбопытная штучка — брошка или булавка. Как досадно! В этом ракурсе она выглядела почти плоской, необъемной, поэтому разглядеть украшение не было никакой возможности, несмотря на близкое расстояние. Но блеск, боже мой!.. Вернее, это был даже не блеск — солнечный блик на чистой воде родника, сполох северного сияния… Возможно, будь снимок черно-белым, вышло бы просто светлое пятно, на которое я не обратила бы внимания. Но качество «Кодака» обеспечило просто потрясающий эффект.
Любопытно, любопытно… Может, я мало понимаю в брильянтах — мы фамильных драгоценностей не носили… Но тут, по-моему, даже пролетарий, которому нечего терять, кроме своих цепей, сообразил бы: простая стекляшка так не сверкает!
Вспомнив про свой мобильник, который тихо лежал рядышком со мной на диване, я набрала рабочий телефон Андрея Рубиньша. Он быстро взял трубку, и от меня не ускользнула неподдельная радость в его голосе, когда он услышал мой.
— Привет, Танечка! Есть новости?
— Пока нет, но есть один вопрос. Ты можешь отвлечься от своих файлов на минуту?
— Даже на две! Особенно после того, как вчера меня отвлекли на целых три часа… Так что тебя интересует?
— Помнишь, ты вчера сказал, что у твоей бабушки не было никаких ценностей?
— Ну да! — Андрей был явно удивлен вопросом. — Это правда. А что?
— Правда, говоришь? А я тут на одном снимке обнаружила на платье Варвары Петровны одну интересную вещицу, явно драгоценную… Или она ее напрокат брала, эту брошь?
— Брошь?.. А-а! — послышалось в трубке после секундного замешательства. — Вон ты до чего докопалась! Надо же: единственная фотография, на которой изображен «Поцелуй розы»…
— Что еще за поцелуй розы? Говори толком!
— Так называлась эта брошь — «Поцелуй розы». Ты абсолютно права: это действительно была старая и очень дорогая вещь, Таня. Две розочки, как бы обнимающие одна другую, — бабуля говорила, что это чистой воды брильянты в платиновой оправе. Эта брошка досталась бабуле по наследству от ее бабки — между прочим, графини. Да, моя баба Варя по женской линии была из старинного дворянского рода! Я тебе как-нибудь расскажу эту историю, если интересно. Правда, бабуля почему-то не любила об этом говорить, так что я почти ничего не знаю… Суть же в том, что этой брошки больше нет, Танечка. Увы! Поэтому я даже не вспомнил о ней, когда ты вчера спросила о ценностях.
— Как — нет? Куда же она делась?!
— Сгорела при пожаре на старой квартире бабушки в девяносто третьем году — я тебе вчера про него говорил. Тогда одна комната — ее спальня — выгорела полностью. Там она и хранила «Поцелуй розы». Факт тот, что после не нашли даже следов брошки. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь. «Теряем больше иногда…» После того пожара пришлось невыгодно обменять квартиру на нынешнюю. А снимок, про который ты говоришь, сделан еще там. Это был бабулин юбилей — семидесятилетие. Кстати, тогда она надела эту драгоценность в первый и последний раз: мама уговорила. По крайней мере, сама бабушка так сказала. Вот такие дела… Я ответил на твой вопрос?
— Вполне, Андрей. Ну ладно, извини! Трудись дальше.
Я была разочарована: еще одна ниточка оборвалась, как только я попыталась за нее ухватиться.
— Погоди, погоди! У меня к тебе тоже вопрос. Поужинаешь со мной сегодня?
— Что я слышу! А как же твоя невеста? Я не хочу, чтобы она нанесла ущерб моим роскошным волосам!
— Моя невеста?..
В трубке замешкались, после чего — совершенно неожиданно — звонко расхохотались.
— Ах, моя невеста, ну конечно! И это успели донести бабушки-старушки… Не беспокойся: она не ревнива! Вечером я тебе все объясню, это тоже не телефонный разговор. Так я заеду за тобой часиков в восемь?
Вообще-то, конечно, мне стоило выяснить личность его невесты еще вчера. Но до нее просто дело не дошло: и без того мы с Андреем расстались около полуночи.
— Ну, если не ревнива — тогда, пожалуй… В конце концов, ужин с клиентом — это норма международной деловой практики!
* * *Прежде чем открыть дверь старушкиного жилища со стороны передней и закрыть со стороны лестничной площадки, я еще раз проверила свою готовность номер один к следующей операции. Она должна была пройти в соседней квартире.
На площадку последнего, пятого этажа, где проживала покойная Пронина, выходили три двери. Секция Варвары Петровны была расположена прямо напротив лестницы. Неприступную стальную дверь фирмы «Халамайзер и дочь» (да-да: «дочь» — та самая Эллочка Халамайзер, с которой я была знакома, можно сказать, накоротке) — так вот, эту самую дверь по левую руку от меня я могла вообще не брать в расчет, «взламывая» средь бела дня бабушкину квартиру. Здешние хозяева давно и, видимо, надолго переселились за океан, а эту хату держали так, в качестве российской «дачки». Словом, милицию вызывать некому.
А вот другая — справа, с крикливым перламутровым номером «50» и облезлым черным дерматином… За нею явно кипела жизнь, когда я не таясь, позвякивая ключами и насвистывая какой-то мотивчик, поднималась по лестнице! И мое появление здесь, конечно же, не осталось незамеченным. Это было так же очевидно, как и то, что за «дерьматиновой» перегородкой сопели, шептались и отпихивали друг друга от дверного глазка. Впрочем, звонка в милицию я тоже могла не опасаться, хотя и по другой причине.
